Он плюхнулся на край гигантской кровати и откинулся, опираясь на локти.
– Давай начинай. А я буду наслаждаться шоу.
Я стискиваю челюсти.
– Я имела в виду, в ванной.
– Тогда неинтересно.
– А никто и не говорил, что будет интересно, – парирую я сквозь зубы.
В ванной чище, чем я ожидала, в воздухе все еще стоит слабый древесный аромат лосьона после бритья. Я натягиваю лосины, набрасываю черный свитер, собираю волосы в хвост и засовываю униформу в сумку.
Когда я выхожу, Гаррет все еще сидит на кровати. Он поглощен своим телефоном и даже не поднимает глаз, когда я вываливаю на кровать рядом с ним внушительную кучу учебников.
– Как ты меня ни раздражаешь, но я тебя процитирую: ты готов браться за эту муть? – саркастически спрашиваю я.
Он рассеянно отвечает:
– Ага. Один секунд. – Он длинными пальцами набивает сообщение и откладывает телефон в сторону. – Извини. Теперь я весь внимание.
Варианты моего размещения ограничены. У окна стоит письменный стол, но там только один стул, причем он завален одеждой. Та же ситуация с креслом в углу. Сидеть на голом полу мне не очень-то улыбается.
Остается кровать.
Я с неохотой забираюсь с ногами на матрас и сажусь по-турецки.
– Итак, думаю, нам первым делом надо пройтись по всем теориям. Нужно убедиться, что ты знаешь их суть. А потом мы начнем применять их к списку конфликтов и моральных дилемм.
– Звучит неплохо.
– Тогда давай начнем с Канта. Его этика довольно прямолинейна.
Я открываю буклет с лекциями, который раздала нам Толберт в начале года, и, листая страницы, нахожу материал по Иммануилу Канту. Гаррет заползает на кровать и полусидя устраивается в изголовье. Он тяжело вздыхает, когда я кладу ему на колени открытый разворот.
– Читай, – приказываю я.
– Вслух?
– Ага. А когда прочтешь, перескажи, что ты прочитал. Как думаешь, справишься?
Секундная пауза, затем его нижняя губа начинает как-то странно дрожать.
– Может, сейчас не самое время говорить тебе об этом, но… я не умею читать.
У меня отвисает челюсть. Матерь божья. Он наверняка шу…
Гаррет разражается хохотом.
– Успокойся, я просто пошутил. – Он становится серьезным. – А ты, что, серьезно подумала, что я не умею читать? Ну, Уэллси, ты даешь.
Я одаряю его ласковой улыбкой.
– Меня бы это ни капельки не удивило.
Однако Гаррету все же удается удивить меня. Он не только прочитывает лекцию, гладко и четко выговаривая все сложные слова, но и почти дословно пересказывает основы категорического императива Канта.
– У тебя фотографическая память? – спрашиваю я.
– Нет. Просто я умею работать с фактами. – Он пожимает плечами. – Но у меня не получается применять теории к моральным ситуациям.
Я даю ему поблажку.
– На мой взгляд, все это полнейшая чушь. Откуда нам знать, что все эти философы – уже давно сошедшие в могилу – подумали бы о гипотетических вопросах Толберт? Нам известно только то, что они оценивали бы их отдельно, в каждом конкретном случае. Правильно и неправильно – это не черное и белое. Тут гораздо сложнее, чем…
У Гаррета звонит телефон.
– Черт, один секунд. – Он смотрит на экран, хмурится и отправляет еще одну эсэмэску. – Извини, так что ты говорила?
Следующие двадцать минут мы тратим на самые тонкие вопросы этических взглядов Канта.
За это время Гаррет успевает отправить еще пять сообщений.
– Господи! – взрываюсь я. – Мне что, конфисковать у тебя эту штуку?
– Извини, – в тысячный раз говорит он. – Я поставлю его на беззвучный режим.
Это ничего не меняет, так как парень кладет телефон рядом, и экран у этой чертовой штуковины загорается всякий раз, когда приходит сообщение.
– Так что, по сути, логика – это стержень кантовской этики… – Я замолкаю, когда экран снова вспыхивает. – Бред какой-то? Кто тебе пишет?
– Никто.
Как же, никто, задница. Я хватаю телефон и нажимаю на иконку «Сообщения». Имени нет, только номер, но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: отправитель – женщина. Если только желание «облизать Гаррета с ног до головы» не возникло у какого-то парня.
– Ты занимаешься сексом по переписке во время занятия? Что с тобой не так?
Он вздыхает.
– Я не занимаюсь сексом. Это она занимается.
– Гм. Давай осудим ее, да?
– Почитай мои ответы, – предлагает он. – Я ей твержу, что я занят. Не моя вина, что она не понимает намеки.
Я прокручиваю переписку и обнаруживаю, что Гаррет говорит правду. Все сообщения, что он отправил за последние полчаса, переполнены словами «занят», «занимаюсь» и «поговорим позже».
Вздохнув, я открываю клавиатуру и начинаю набивать текст. Гаррет протестует и пытается выхватить у меня телефон, но поздно. Я уже нажала кнопку «Отправить».
– Вот, – объявляю я. – Теперь она отстанет.
– Честное слово, Уэллси, если ты… – Он замолкает, прочитав сообщение.
«Это репетитор Гаррета. Ты мешаешь нам. Мы скоро закончим. Не сомневаюсь, еще полчаса ты спокойно высидишь в застегнутых штанишках».
Гаррет встречается со мной взглядом и хохочет так громко, что я не выдерживаю и улыбаюсь.
– Это будет эффективнее, чем твои недоделанные «оставь меня в покое», согласен?
Он хмыкает.
– Спорить не о чем.
– Надеюсь, твоя подружка заткнется хоть на некоторое время.
– Она не моя подружка. Эту «хоккейную зайку» я подцепил в прошлом году и…
– Хоккейную зайку? – в ужасе повторяю я. – Какая же ты свинья. Вот так ты называешь женщин?
– А если женщина заинтересована только в том, чтобы переспать с хоккеистом, а потом хвастаться перед всеми подругами, что она переспала с хоккеистом? Да, мы так их и называем, – едко парирует парень. – Между прочим, в этом сценарии именно я являюсь объектом.
– Пусть тебе от этого лучше спится… – Я тянусь за буклетом. – Давай перейдем к утилитаризму. Сосредоточимся на Бентаме.
Затем я провожу контрольный опрос по тем двум философам, что мы обсуждали сегодня, и радуюсь, когда получаю от Гаррета правильные ответы, причем даже на каверзные вопросы.
Замечательно. Может, Гаррет Грэхем не такой уж тупица, как я думала.
К концу часа я убеждаюсь, что он не просто вызубрил материал и выдал мне заученные ответы. Он все в полной мере постиг, причем настолько глубоко, будто и в самом деле проникся этическими идеями. Жаль, что на переэкзаменовке не дается право выбора, иначе, я уверена, он блестяще сдал бы экзамен.
– Завтра приступим к постмодернизму. – Я вздыхаю. – По моему скромному мнению, это, наверное, самое запутанное учение в истории человечества. У меня репетиция до шести, а потом я свободна.
Гаррет кивает.
– А у меня тренировка до семи. Как насчет восьми?
– Меня вполне устраивает. – Я складываю учебники в сумку и иду в туалет. Когда я выхожу, то вижу, что Гаррет копается в моем айподе.
– Ты шарил в моей сумке?! – вскрикиваю я. – Неужели правда?
– Твой айпод выпал из наружного кармашка, – возражает парень. – Мне захотелось посмотреть, что у тебя на нем. – Не отводя взгляда от экрана, он начинает читать имена вслух: – Etta James[15], Adele[16], Queen, Ella Fitzgerald[17], Aretha[18], Beatles. Боже, до чего странная эклектика! – Неожиданно он озадаченно качает головой. – Слушай, а ты знаешь, что у тебя тут One Direction?
– Серьезно? – с сарказмом говорю я. – Наверное, само загрузилось.
– Кажется, ты напрочь лишилась моего уважения. А ведь ты, как-никак, учишься на музыкальном.
Я выхватываю у него айпод и прячу его в сумку.
– One Direction делает великолепные гармонии.
– Позволю себе не согласиться. – Он решительно вздергивает подбородок. – Я составлю тебе плейлист. Очевидно, тебе надо уяснить разницу между хорошей музыкой и дерьмовой.
– До завтра, – цежу я сквозь зубы.
Гаррет, захваченный своей идеей, перебирается к iMac на своем столе.
– Что ты думаешь насчет Lynyrd Skynyrd? Или тебе нравятся только те группы, где мужики выступают в одинаковых нарядах?
– Спокойной ночи, Гаррет.
Я выхожу из комнаты. Я готова рвать на себе волосы. Я не могу поверить, что согласилась целых полторы недели заниматься с ним.
Да поможет мне бог.
Ханна
На следующий вечер Элли звонит в тот момент, когда я вылетаю из музыкального корпуса после очередной катастрофической репетиции с Кэссом.
– Ого, – говорит она, когда слышит мой тон. – Что это с тобой?
– Кэссиди Донован, – сердито отвечаю я. – Репетиция была кошмарной.
– Он опять пытается украсть у тебя все хорошие ноты?
– Хуже. – Я слишком взбешена, чтобы пересказывать случившееся, я и не пересказываю. – Эл, мне дико хочется подкрасться к нему, когда он будет спать, и придушить подушкой. Нет, мне хочется прикончить его, когда он будет бодрствовать, чтобы он успел увидеть радость на моем лице.
