Я стараюсь не думать о том, что ее вернули, как цветок. И что теперь цветок этот обратился в прах.
Стою и смотрю на нее, но не могу двинуться с места. Когда терять уже почти нечего, даже самая крохотная потеря кажется потрясением.
В конце концов Лилиан меня уводит. И теперь я знаю, что это на самом деле она: от одного только прикосновения ее руки у меня гудит в ушах. Я не думал, что когда-нибудь прикоснусь к ней вновь.
– Вы отвлекаетесь, майор.
– Вовсе нет. Я очень сосредоточен – как и в начале нашей беседы.
– Если бы вы шли нам навстречу, мы бы уже закончили.
– Я очень даже иду вам навстречу. Мне совсем не хочется создавать неудобства «Компании Лару». Знать бы еще, что вы пытаетесь выяснить…
– Мы пытаемся выяснить, насколько вы обследовали станцию и прилегающие к ней окрестности.
– В таком случае я уже ответил на этот вопрос.
– Это как посмотреть.
Мы сидим на полу в комнате управления и разбираем обгоревшие документы. Нам нужны ответы. Приступ тошноты прошел, и голова уже не так пульсирует от боли. И, что важнее всего, из носа больше не течет кровь. Если Тарвер и заметил, что со мной случилось, когда я оказалась рядом с запертой комнатой внизу, то ничего не сказал. И спасибо ему за это. Разгадка этой планеты, шепотов, возвращения домой кроется за той дверью, и мы откроем ее, даже если из-за этого я снова умру.
Я с трудом сдерживаю рвущийся наружу истерический смешок.
Если из-за этого я снова умру. Даже если так – какая разница?
Впервые у меня нет ощущения, что жестокие рисунки на стенах за мной наблюдают. Поначалу они казались угрозой или предупреждением о том, что хранится за дверью. Но теперь они отражают мои жестокие мысли.
Архивные документы разбросаны по всей комнате: одни обгорели во время пожара, который быстро погас в бетонном здании, другие разбросаны на полу или засунуты в мусорные корзины, будто люди убегали отсюда в спешке.
Мы собрали как можно больше бумаг и вчитываемся в каждую строчку, чтобы найти какую-нибудь подсказку или хотя бы пароль к двери внизу.
Тарвер сидит, ссутулившись, его взгляд прикован к странице. Он решителен, сосредоточен. Отчасти мне хочется сесть с ним рядышком, провести рукой по его волосам, поцеловать в лоб и отвлекать, пока он не расслабится.
Но я сижу на месте. И не важно, как сильно горит во мне это желание – я не могу дотронуться до Тарвера.
Такая неполноценная жизнь – пытка. Я будто пленница в своем оцепеневшем безжизненном теле. И теперь мне осталось лишь вернуть Тарвера домой.
Я снова оглядываю разбросанные вокруг нас бумаги. На каждой странице напечатана эмблема папиной компании. Я не могу не смотреть на нее: в голове крутятся мысли о человеке, которого, как мне казалось, я очень хорошо знала. Хотелось бы верить, что он не знает об этой станции, не знает, что «Компания Лару» скрывает от него загадки и ужасы заброшенной планеты. Но я знаю отца, знаю, что он следит за всем в собственной компании. И это он спрятал планету.
– Тут постоянно упоминается «пространственный разлом».
Голос Тарвера отвлекает меня от невеселых мыслей.
– Пространственный? Имеешь в виду в гиперпространстве? – Я опускаю взгляд на страницу, пытаясь сосредоточиться. Но в документах ничего полезного – только перечень припасов и провизии.
– Возможно. – Карие глаза Тарвера изучают документ. – «Икар» что-то выдернуло из гиперпространства. Возможно, тут есть какая-то связь.
Сквозь страницу, которую он держит, просвечивает папина эмблема.
– Значит, это не совпадение, что мы потерпели крушение на видоизмененной планете – папиной планете.
– Судя по всему, да. – Он умолкает, но потом, вдруг встревожившись, подается вперед. – Вот, слушай: «Дальнейшие попытки воссоздать пространственный разлом с помощью мощных орбитальных отражателей завершились неудачей как здесь, так и на Эйвоне». Что это значит? Я был на Эйвоне несколько месяцев.
Я откладываю свою стопку страниц, иду к Тарверу на другую сторону комнаты и рассматриваю обгоревшие бумаги.
– Тут говорится о зеркальной луне? Видимо, «мощный орбитальный отражатель» – это она и есть. Зеркала в небе, чтобы ускорить видоизменение. Даже если температуру поднять всего на один-два градуса, то сроки видоизменения изменятся на десятилетия.
– А каким тогда образом из-за зеркальной луны возник разлом? Где-нибудь говорится, что он собой представляет?
Он берет еще одну страницу, сдувает с нее слой пепла и читает текст.
– «В результате разрушения пространственного разлома будет высвобождено огромное количество энергии, характер которой нельзя определить, но по ориентировочным данным это смертельно опасно. Строго запрещаются попытки вступления в физический контакт с данными объектами».
– Значит, как в гиперпространстве. – Разрозненные звенья цепочки наконец складываются воедино. Я пытаюсь объяснить, но у меня заплетается язык. – Когда «Икар» что-то выдернуло из гиперпространства – там были потоки энергии. Помнишь, я тебе говорила, что эти мощные потоки энергии высвобождаются, когда корабль входит в гиперпространство или выходит из него? Как правило, к этому готовятся, усиливают защиту. И вот этот пространственный разлом, о котором они пишут… он такой же, как в гиперпространстве. Способ попасть в другое измерение, но без космического корабля.
– Люди из компании узнали, как попасть в другое измерение? – тихо спрашивает он.
– Да, но разлом этот неустойчивый. Потому и опасно путешествовать через гиперпространство: разломы так и норовят закрыться – это их естественное свойство. Исследователи нашли способ держать его открытым, но стоит его коснуться – и он закроется. И тогда высвободится мощный поток энергии, как тот, что сжег электрические сети на корабле. А то и чего похуже случится.
Тарвер качает головой и опускает взгляд на страницу.
– «Длительное извлечение исследуемых объектов зависит от устойчивости разлома…» Дальше не прочитать – сгорело.
– «Извлечение исследуемых объектов», – повторяю я. – Они вытягивали что-то из другого измерения и ставили опыты. Но какие? И где этот разлом?
– Спорю на что угодно – за той дверью. Но мне интересней узнать, что это за «исследуемые объекты».
– О чем ты?
– Вот об этом. – Он тянется к стопке за спиной и вытаскивает из нее страницу. Вернее, это четверть страницы – остальное сгорело, но в уголке что-то написано. Он протягивает ее мне.
– «Исследуемые объекты проявляют выдающиеся телепатические спо…» – строка обрывается, но я нахожу продолжение. – «…поэтапные жизненные формы… на основе энергии… не-физические… временное преобразование энергетической материи…»
Остальной текст сгорел, и у меня на ладони остаются черные пепельные разводы.
– Шепоты?..
– Шепоты, – соглашается он.
У меня голова идет кругом. Где-то здесь, в обгоревших документах, оставшихся от папиных тайных исследований, есть ответы. Эти существа, подопытные «исследуемые объекты», привели нас сюда. Если это на самом деле так, то мы с Тарвером не сильно от них отличаемся – мы все оказались в заброшенном мире.
– Знать бы, что они хотят. Может, они проведут нас за дверь?
– Мы справимся.
Он поднимает голову и встречается со мной взглядом. У него подрагивают губы, будто он хочет сказать что-то еще, но я и так понимаю.
Вместе. Мы справимся вместе.
Я отворачиваюсь, пока он не заговорил. От одного его взгляда по телу разливается жар. Он так в меня поверил за столь короткое время… Он думает, я не замечаю, что он следит за каждым моим движением, как тянется к моей руке, но одергивает себя.
Он нетерпелив, но не настойчив: хочет меня вернуть, но выжидает. Он думает, что у нас есть время.
Но я-то понимаю, что шепоты сказали мне внизу.
Они вернули цветок, но в то же время нет – как и меня. Я здесь, но меня здесь нет. Возможно, они потратили слишком много сил, чтобы мигать светом, и отвлеклись от цветка – поэтому он превратился в пыль. Слова на обгоревшем листе бумаги: временное преобразование энергетической материи. Долго ли еще я проживу?
Хватит ли времени, чтобы вернуть Тарвера домой? Я пытаюсь представить, как развеиваюсь на ветру, распавшись на крупицы, превращаюсь в пыль, как цветок. Было бы куда проще это вообразить, будь я совсем ненастоящей, всего лишь копией девушки, которая здесь была. Но я помню каждое мгновение своей жизни – жизни Лилиан. Достаточно ли одной только памяти?
Еще меня терзает мысль о платье: она постоянно всплывает в голове. Знаю, что и Тарвер о нем думает. Я выбросила это платье в прачечной на «Икаре», когда нашла одежду поудобнее. Каждая прореха, каждая дырка на шелке совершенно такая же, как на подлинном платье. По ним можно даже проследить весь мой путь: вот эта дырочка появилась, когда я зацепилась за колючку – тогда мы смотрели, как падает «Икар». А вот здесь я его порвала, когда карабкалась на дерево, чтобы спрятаться от дикого кота. Каждая дырка, каждое пятно свидетельствуют о том, через что я прошла. Только это другое платье.
