Рашид подошел к Майе.
– Саадия проводит вас в покои женщин, – объяснил он ей по-английски. – Там вы будете ожидать, пока не прибудут люди Коглана и мы не проведем переговоры.
Должно быть, он верно истолковал ошеломленный взгляд Майи, потому что добавил:
– Недолго. Лишь несколько дней.
Майя кивнула, хотя была враждебно настроена к новому окружению. Пока рядом был Рашид, она чувствовала себя уверенно, даже почти забыла, что отправилась в это путешествие против собственного желания. Но теперь ей стало не по себе.
– А где будете вы? – прицепилась она, надеясь, что он успокоит ее и будет заботиться о ней дальше. Но он уклонился от умоляющего взгляда, лишь упорно рассматривал и ласково трепал по шее ее лошадь.
– Неподалеку, – скупо объявил он холодным тоном. – Джамила останется с вами.
Он нежно потрепал животное по щеке и с непроницаемым видом отошел. Женщина по имени Саадия настойчивым жестом подозвала Майю.
– Мархаба, добро пожаловать! – весело крикнула она, и Майя нехотя пошла к ней, Джамила шла по пятам. У ворот Майя вновь обернулась. Рашид стоял посреди двора, не отбрасывая тени в лучах высокого полуденного солнца, и смотрел ей вслед, пока Саадия вновь не поманила Майю и не затворила ворота. Когда они захлопнулись на замок, Майе показалось, что ей нечем дышать, и благодарно ответила на пожатие пальцев Джамилы, сомкнувшихся вокруг ее руки.
Рашид аль-Шахин смотрел на полукруг деревянных ворот. Султан уже ждет, сейчас Рашид его обрадует, доложив, что первая часть плана прошла успешно и замысел воплотился до мельчайших подробностей. Рашид должен был испытать облегчение.
Но облегчения не было.
– Далеко еще? – крикнул Ральф Мушину, когда его верблюд неохотно опустился на колени под ласковые уговоры одного из арабов, и крошечное седло между двумя горбами, качнувшись, передвинулось на бок. Мушин возвел глаза к золотистому вечернему небу и безмолвно воззвал к Аллаху о помощи. Они оставили перевал Талх позади еще пять дней назад, но на каждом привале разыгрывалась одна и та же сцена: едва они выбирали место для лагеря, англичанин задавал этот вопрос, и всякий раз – нетерпеливым, недовольным тоном. Едва животное успевало опустить массивное тело, лейтенант соскакивал вниз, с облегчением ступая на твердую землю. Непривычная иноходь верблюда, форма седла, из-за которой Ральфу приходилось сидеть на корточках, подбирать ноги и держать их в неудобном положении, утомляя мускулы, медлительность, с которой маленький караван продвигался вперед, – все действовало ему на нервы. Он интуитивно сделал два больших шага назад, в мудром предвидении: верблюд повернул к нему голову, вытянул длинную шею, поднял мягкую раздвоенную верхнюю губу и с угрожающим ревом обнажил желтые отшлифованные зубы.
– Терпение, саид, терпение, – монотонно повторил Мушин свой обычный ответ, довольно почесывая пучки волос на макушке длинной головы своего верблюда.
Чтобы размять ноги, Ральф бродил по песку и внимательно всматривался в пейзаж вплоть до темно-коричневого горного хребта на горизонте. Он сощурил глаза, тщетно надеясь разглядеть очертания деревень, и тихо застонал. Большинство задержек происходило из-за обитателей оставшихся позади вади, они не могли сдержать любопытства при виде двух белокожих людей, проворно подбегали, окружали верблюдов и приглашали путников в свои простые жилища угоститься кофе, вяленым козлиным мясом и лавашом, засыпая градом вопросов после дежурных «откуда» и «куда». Ральф приказал Мушину говорить, что они очень спешат, но Мушин лишь изумленно посмотрел на него и четко дал понять, насколько невежливо отвергать гостеприимство. Глупо было бы пренебречь расположением местных жителей, правда, саид?
Так что Ральф, сжав зубы, соглашался сесть снаружи или внутри хижины шейха – деревенского старосты – и старался быть хорошим гостем. Даже если его брови ползли вверх, когда Мушин в благодарность за приглашение и предложенную трапезу преподносил хозяевам мешок риса или чечевицы, уверяя, что это тоже необходимо. Но недоверие Ральфа к Мушину росло. Еще и потому, что переговоры Мушина с тремя группами вооруженных всадников на верблюдах о пошлине и охране в дороге, по понятиям Ральфа, затягивались сверх меры, и всякий раз Мушин выплачивал двадцать талеров Марии-Терезии. К большому неудовольствию Ральфа, сопровождение закутанных арабов не давало ему ощущения безопасности, даже наоборот. Возможно, их проводник затягивал путешествие, чтобы дать похитителям наибольшее преимущество? Тем более что на расспросы Ральфа о группе одетых в черное мужчин, насильно везущих англичанку, жители деревень всегда отвечали отрицательно.
Лейтенант наступил сапогом на что-то мягкое и посмотрел, в чем дело.
– Мушин! – проревел он и жестом подозвал человека из Лахеджа, указывая на иссушенный солнцем конский навоз.
– Ведь это улика, правда?
Его палец переместился на отпечаток копыта, защищенный от ветра грудой камней.
– Они точно здесь проезжали!
Если бы Мушин был бедуином, он бы смог определить по отпечатку, из какого племени была лошадь, с гор или с побережья, по его глубине – был ли на ней всадник, и даже сказать, был ли тот неопытным, неуклюжим наездником или сидел в седле с самого детства. Бедуины никогда не забывали отпечатков верблюжьих копыт, увиденных хоть однажды. У верблюдов пустыни были мягкие подошвы с лоскутами сошедшей кожи, а у животных с каменистых полей – гладко отшлифованные. По лошадиному и верблюжьему помету бедуины могли понять, чем животных в последний раз кормили, взятой с собой едой или подножным кормом. Как давно они пили воду и, благодаря знаниям о расположении колодцев, – приблизительно где. И, конечно, ответить на самый простой вопрос: как давно здесь проходило животное? Но Мушин не был бедуином, его предки осели на равнинах Лахеджа много поколений назад и гордились этим, как и репутацией хитрых торговцев. Они свысока смотрели на кочевников, считая их примитивными, чудаковатыми и коварными.
А потому Мушин лишь пожал плечами.
– Возможно, саид.
Туго натянутая нить терпения Ральфа лопнула.
– Черт возьми, Мушин, а в чем ты вообще уверен? Ты нас вообще в Ижар ведешь?
Араб посмотрел на него с глубокой обидой, сменившейся презрением.
– Я что, похож на бедуина, саид? Если бы вы предпочли ехать с одним из них, так взяли бы в провожатые! Многие дороги ведут в Ижар, но только по этой неопытный человек может проехать, не сломав шею! И только здесь на каждом повороте не подстерегают разбойники! Если люди султана повезли вашу супругу в Ижар по другой дороге, молитесь своему Богу, чтобы получить ее обратно целой и невредимой!
Выговорившись, он высоко поднял голову и важно прошествовал к верблюдам.
Ральф смотрел ему вслед, словно оглушенный, потом гневно пнул конский навоз, высоко подкинув песок, отправился прочь, уселся на корточки на одной из скал и пристально уставился в скудный пейзаж. Он выискивал одинокие булыжники и с силой швырял их вдаль, словно каждый камень мог унести с собой гневные и тягостные мысли.
В Бенгалии или Лахоре, Пешаваре или Равалпинди Ральф всегда осознавал, что за ним стоит целая армия: все полки, что хотели присоединить Индию к Британской империи. Было нужно защищать ее границы, оборонять территорию и право на господство в тылу, во имя Бога и Королевы. Или бороться против врага, Российской империи, в роли снайпера стрелковой бригады. Все было просто: с одной стороны – объединенные силы Англии, с другой – враги.
Здесь же он был вынужден отказаться от поддержки британских военных сил, чтобы не вступать в конфликт с воинами и шейхами и не рисковать жизнью. Он и по-прежнему неразговорчивый рядовой Фискер оказались одни посреди широкой, каменисто-песчаной страны – без карты, без полномочий от руководства. Они во всем зависели от людей из Лахеджа, которые знали дорогу и пользовались здесь симпатией. Ральф с Фискером зависели от их знаний и мастерства переговоров с людьми из проезжаемых султанатов и племен, где, казалось, каждый крестьянин был вооружен джамбией и винтовкой, а за сердечным гостеприимством проглядывала воинственная настороженность. Ральф умел справляться с открытыми нападениями и боевыми стычками, но не с такой атмосферой, стирающей границы между дружбой и враждой, как ветер стирает следы на песке.
Все это давалось лейтенанту Ральфу Гарретту с большим трудом. А именно, своеобразное показное восточное хладнокровие, фатализм: «Что должно случиться, случится. Сегодня, завтра или через год». Хотя менталитет этот был очень похож на индийский, здесь он обрел совершенно новое значение и проявления. Потому что когда Ральф продвигался на восток по поручению правительства, выполнение задания можно было просрочить на несколько дней или недель, но сейчас под угрозой оказались здоровье и жизнь его жены, которая, вероятно, давно находилась в Ижаре. И, возможно, влачила жалкое существование в грязной темнице без окон, потому что он был плохой муж и оставил ее без своего внимания и своей заботы.
