Моему самому преданному товарищу по жизни в Турции, Несету Гюналу, в знак признательности и дружеских чувств.
История восточного мира поддается изучению труднее, нежели история мира западного, вследствие того, что его исследование сопряжено с преодолением множества лексических трудностей. Дабы облегчить чтение, сделать его более занимательным, я намеренно сократил численность персонажей, в разное время вторгавшихся в частную и общественную жизнь Тамерлана. В приложении читатели найдут, помимо хронологии жизни Тамерлана и генеалогических таблиц, список восточных слов, а также перечень лиц, представляющих интеллигенцию и мир искусства, которых мне пришлось цитировать. Кроме того, в указателе имен я дал нечто вроде глоссария, уточняя профессии и должности персонажей наименее известных (например: архитектор, правитель Хорезма, посол Тамерлана), а что касается основных действующих лиц, — даты их жизни и смерти. Это позволило мне не напоминать лишний раз несведущему читателю, какова была специальность цитированных деятелей, поскольку их имена включены в указатель, а иные сведения о них сообщены в библиографии, снабженной необходимыми пояснениями.
Опираясь в своей работе на сугубо специальные труды, которые зачастую бывает трудно разыскать, я нашел возможным не давать критического аппарата, так как для этой книги он скорее всего оказался бы бесполезным.
Для датирования описанных в книге событий исследователи применяют два календаря: календарь двенадцатилетнего цикла животных (китайского происхождения),[1] а также календарь хиджры (мусульманский). Я придерживался календаря григорианского, ставшего всемирным. Мусульманский год — лунный и более короткий, нежели григорианский, который, как известно, является годом солнечным. [6][2]
Когда мусульманский месяц того или иного события не указан, оно могло иметь место в двух следующих друг за другом григорианских годах. В таких случаях я бываю вынужден сказать, что событие произошло, например, в 1382–1383 годах.
Затрагивая эпоху, когда Тамерлан владел лишь одной Трансоксианой, я использую определение «трансоксианская армия»; что до периода, когда он владычествовал в Иране и вербовал воинов нетрансоксианцев, то здесь наиболее адекватным обозначением является «армия джагатайская».
Трансоксиана — это область, находящаяся северо-восточнее Окса (Амударьи), именуемая арабами Мавар-аль-Нахиром. На севере она ограничена Сейхуном, более известным как Сырдарья. Географически этот регион является древним Хорезмом. Но ее выделяют особо по той причине, что Хорезм занимает всю дельту Окса и является прародителем государства, имевшего в XIV веке первостепенное значение в политическом и культурном отношениях. В те времена нынешний Афганистан не существовал, он на карте мира появился много позже. Собственно говоря, это был восточный край Ирана, населенный ираноязычными народами.
Суффикс «и», прибавляемый к наименованию того или иного города, обозначает название обитателей этого города; таким образом, жители Герата, например, называются герати. Вообще формы одного и того же слова могут меняться в зависимости от того, кто его произносит — араб, перс, турок или монгол. Я пытался ввести унификацию, пусть даже в ущерб верности, чтобы не сбивать с толку читателей, не знакомых с научными транскрипциями.
Несколько лет назад, когда я писал биографию Бабура, меня очень заинтересовал этот персонаж, положивший начало созданию в Индии империи, известной как империи Великих Моголов. Я побывал почти везде, где он появлялся, а также несколько раз посетил его могилу, прочитал и перечитал его «Воспоминания». Несмотря на то, что мне были очевидны его промахи, я был покорен его достоинством, его дарованием; я полюбил его, как любишь старого товарища, с которым тебя развела жизнь, но память о котором преданно сохраняешь. В своем предисловии к книге я признался тогда, что, по моему мнению, авторы не должны посвящать несколько лет своей жизни человеку для них привлекательному. Однако я не скажу этого, когда речь идет о предке Бабура, Тимуре Хромом, называемом в Европе Тамерланом. [7]
В этом человеке нет ничего, что могло бы сразу вызвать симпатию, хотя он являлся недюжинным гением, его пребывание на Земле имело грандиозные последствия, его сложная и противоречивая личность вызывала и вызывает всеобщее любопытство и предоставила психологам богатую пищу для размышлений. Должен ли я признаваться в том, что он даже препятствовал моей дружбе с турками, при том, что мне было известно: нет народа, который не имел бы своего шлака или своих чудовищ, и что не по ним следует о нем судить.
Я долго не решался писать продолжение моего «Бабура», то есть историю Великих Моголов в виде жизнеописаний его главных последователей: Акбара, одного из наиболее выдающихся азиатских государей; Джахангира, шаха Джахана, по чьему слову в Агре был возведен знаменитый Тадж-Махал; Аурангзеба, который вовсе не был последним Великим Моголом, а являлся тем последним из них, кто действительно мог носить титул Великого. Удерживала меня и другая работа, казавшаяся более срочной. Но эта пауза оказалась для меня благодатной, поскольку за это время я пришел к твердому убеждению в том, что ошибочно начал свое исследование с Великих Моголов, тогда как его надлежало начать с Тамерлана, если, конечно, исторические процессы обладают началом, которое не теряется во мраке Времени.
Вообще говоря, можно было бы начать рассказ с Чингисхана, коего жизнь, как утверждал большой специалист в нашем деле Поль Пеллио, представляет собою самое изумительное приключение из всех известных человечеству; и даже с тех степных империй, которые ему предшествовали и сделали возможной его деятельность. Их имя узурпировали Великие Моголы, которые были не монголами, а тюрками или по меньшей мере, как многие тюрки во всем мире, людьми отюреченными. В прямом смысле слова они были Тимуридами, являясь ими согласно генеалогии. Бабур доводился внуком Султану-Абусаиду (1452–1460), который, в свою очередь, был правнуком Тамерлана. От основателя семьи его отделяют четыре поколения; он родился минимум через восемьдесят лет после его смерти. На эту родословную Великие Моголы настойчиво претендовали. Бабур посвятил свои молодые годы тому, чтобы завладеть бывшей столицей Тимура, Самаркандом; он захватывал и отдавал этот город трижды. Бабур рассматривал Индию как свое законное наследство, поскольку его предок вступил в эту страну с оружием в руках. После него его сын Гумаюн, его внук Акбар и другие наследники, которые, хоть и были озабочены усвоением иранской культуры, подобно детям самого Тимура, творцам тимуридского Ренессанса, хоть и сделались они настоящими индийскими князьями, не забывали никогда о том, что происходили из Средней Азии, и хранили в душах нечто большее, нежели простые реминисценции степных традиций. Упустить из вида эти факты значило бы обречь себя на бесконечные блуждания в лабиринте культурной политики, проводившейся на Индийском субконтиненте, по меньшей мере, в продолжение всего XVI столетия. [8]
Прежде чем продолжить изучение Великих Моголов, я должен был заняться Тамерланом, этой знаменитой личностью второй половины XIV века, о которой мы имеем множество приблизительных представлений и к которой, скажем прямо, я питал откровенную антипатию, основанную на стойких предрассудках. Я уже интересовался им как во время посещений Самарканда и его мавзолея, так и в связи с небольшой статьей, которую меня попросили написать о резне, учиненной им в Исфагане. Тогда я мало чего открыл для себя, но почувствовал, что сей человек не был таким однозначным, как казалось, и являлся не только злым гением. Грезы среди блистательных руин мечети Биби-Ханым, в завораживающей тишине несравненного некрополя Шахи-Зинда не могут не поразить человеческую душу.
Родившиеся тогда мысли стали понемногу обретать ясность, чтобы окончательно созреть к тому дню, когда я взялся за написание этой книги.
Означает ли это, что я ставлю своей целью реабилитировать Тамерлана? Сей человек имеет столько же панегиристов, сколько и хулителей. Тамерлана ненавидели и боготворили, воспевали и поносили очень многие и сверх всякой меры. Едва он скончался, как раздались голоса: «В рай! К ангелам!» и: «В ад! К чертям!»
Думается, существует очевидная необходимость что-то сказать в оправдание тех, кто его восхвалял, при этом вовсе не являясь ни платными историографами, ни придворными. В кочевнических юртах, вдали от страны, где он воздвиг свой трон, все еще имеются воспевающие его барды; таковым был тот юноша, наделенный «сильным и выразительным голосом», коего слушал всего полтора столетия назад отец Юк, миссионер и знаменитый исследователь Тибета, оказавшийся в краю шабортских монголов. «Когда божественный Тимур жил в наших кибитках, монгольская нация была грозной и воинственной; под его стопами прогибалась земля… О божественный Тимур, скоро ли возродится твоя великая душа? Прииди! Мы ждем тебя, о Тимур!.. Память о славных Тимуровых временах неизменно с нами. Где он, вождь, долженствующий нас возглавить, чтобы вновь сделать воинами?» [9]
