Нина БЕРБЕРОВА
ЛЮДИ И ЛОЖИ
Русские масоны XX столетия
Мой интерес к русскому масонству начался в тот день, когда началось мое личное знакомство с русскими масонами, не потому что это были исключительные люди, а потому что они были люди исключительного времени и играли в нем исключительную роль.
Книга эта написана не только для специалистов, но и для рядового интеллигентного читателя, знающего, что такое Февральская революция, кто такие – «союзники», и кто заключил сепаратный мир с Германией со стороны России, закончив таким образом Первую мировую войну. Имена масонов откомментированы в Биографическом словаре; о не-масонах сведения даны либо в самом тексте, либо в примечаниях. Действующие лица принадлежали к поколению моих родителей, т.е. родились между 1860 и 1880 гг. Личного знакомства до отъезда из России у меня с ними не было, и быть не могло, но имена их звучали для меня привычно еще в ранние годы. Я далека от намерения сравнивать собственное детство с детством Набокова, который, через своего отца, знал тех, кто так или иначе имел касательство к Государственной Думе или кадетской партии. М.М. Винавер и И.В. Гессен звали его Володей, и он буквально вырос на коленях у Родичева и Петрункевича. У нас в доме бывал один-единственный член Думы и ЦК кадетской партии, М.С. Аджемов, товарищ моего отца по Лазаревскому институту Восточных языков (за час до его прихода меня предусмотрительно гнали спать). После этих званых вечеров, раза два в год, утром еще пахло аджемовской сигарой, когда я уходила в гимназию. А также иногда в неурочный час, около десяти вечера, заходил ночной гость – известный кооператор со странным именем Вахан Фомич Тотомианц, с торчащими из ноздрей и ушей золотистыми пучками вьющихся волос.
С материнской стороны были менее почтенные экземпляры прошлого, вернее, позапрошлого поколения, троюродные братья бабушки: В.Н. Коковцев и зловещей памяти министр внутренних дел П.Н. Дурново. Тяжелое было наследие! Я понимала, что гордиться мне ими не приходится, особенно вторым. Я их никогда не видела, потому что они не бывали не только, разумеется, у нас, но и у бабушки: дедушка Караулов был тверской земец, и водился с непочтенными тверскими либералами. Его друзья не встречались с ее родственниками, о которых никогда в доме не упоминалось, когда собирались «тверские вольнодумцы» – Корсаков, Колюбакин и другие. Недавно, работая в одном архиве в США, я наткнулась на пачку бумаг дочери Родичева, Анны Федоровны, умершей в 1930-х гг. в эмиграции, в Швейцарии, – большую часть своей жизни она прожила в доме дочери Герцена, Наталии. В одной из папок оказались записки ее матери, жены Федора Измаиловича, и в них было рассказано, как глубокой ночью 1 марта 1881 г. к ним на тройке со станции в метель прибыл петербургским поездом И.Д. Караулов с ужасным известием «о злодейском убийстве государя». Этим вестником был мой дед.
Мои личные знакомства с масонами начались уже в Париже, в середине 1920-х гг. Мы шли гурьбой с какого-то литературного собрания, и М.А. Осоргин, отстав от других, признался мне, что в Париже недавно восстановлена московская масонская ложа, и он не помнит себя от радости. Почему? Да потому что он – неверующий человек – ужасно любит всякие ритуалы и считает, что каждому человеку они необходимы: они дают чувствовать общность, соборность, в них играют роль всякие священные предметы, в них красота и иерархия.
Таков был мой первый контакт с русским масоном.
Постепенно я стала привыкать к тому, что после позднего сидения в каком-нибудь парижском кафе, когда все расходились по домам, Бунин говорил: «Обедать? В четверг? Но Алданов никогда не может в четверг. Давайте лучше в пятницу. По четвергам он лежит в гробу, на rue Cadet, и вокруг него происходит какой-то таинственный обряд, вы же знаете!» Или мой дядя, бывший директор Учетно-ссудного банка в Ростове-на-Дону, спрашивал меня, знакома ли я с Маклаковым: «Я имел удовольствие (или он сказал «честь»?) познакомиться с ним недавно в одном месте, за ужином. Высокого ума человек!»
Очень скоро, однако, я поняла, что кроме четвергов, есть еще вторники, уже не на улице Кадэ, а на rue de l'Yvette. Ходасевич посмеивался: Ишь ты! Два вечера имеют свободными в неделю, отдых от семейного счастья. Каждому лестно!
Александр Иванович Коновалов был председателем правления газеты «Последние новости», где я 16 лет работала: печатала рассказы и даже стихи, кинокритику, хронику советской литературы, иногда – репортаж, а летом заменяла уехавшую в отпуск машинистку. Когда с НВМ, моим вторым мужем, мы купили перед войной маленький деревенский дом под Парижем, Коновалов приезжал к нам по воскресеньям с Анной Фердинандовной, своей второй женой; я однажды спросила его, когда мы были одни, как он чувствует себя, когда надевает свой передник и стучит молотком три раза по «алтарю»? В это время я уже понимала, что девять из десяти образованных, интеллигентных (преимущественно – столичных) людей, среди которых мы жили, – масоны. Но А.И. в ответ на мой вопрос сделал каменное лицо (ему это было легко, оно у него было малоподвижно), и не произнес ни одного слова.
В начале 1930-х гг. я была приглашена в «Аврору» – смешанную ложу, где были и женщины, и мужчины, и позволялось приводить гостей. Женщины играли в «Авроре» первенствующую роль. Строгостей там было меньше, чем в ложах других «Послушаний». Я знала двух «сестер» – приезжавшую из Лондона к сыну в Париж А.В. Тыркову, члена к.-д. партии, когда-то писавшую в «Речи», и Евдокию Нагродскую, автора популярного и «рискованного» (как тогда говорили) романа «Гнев Диониса»; она, между прочим, была дочерью Авдотьи Панаевой (гражданской жены Некрасова) и в Петербурге дружила с поэтом М.А. Кузминым. Нагродская приняла меня очень тепло. Она после этого еще два-три раза приглашала меня, но скоро увидела, что в ложу входить я не собираюсь. Ни она, ни Тыркова не изменили ко мне своего доброго отношения.
В это же время, или несколько позже, некоторые из моих сверстников, поэтов и прозаиков, были посвящены в русские ложи. Но серьезный интерес во мне не просыпался. Я в те годы работала над биографиями П.И. Чайковского и А.П. Бородина, писала рассказы. Началась война. Меньше чем через десять месяцев Париж был взят немцами, и от прежней жизни остались одни клочья, которых не только нельзя было собрать и привести в порядок, но и не хотелось этого делать.
Здание на улице Кадэ было внутри частично разрушено, священные предметы затоптаны сапогами, библиотека частью сожжена, частью вывезена, и имена «братьев» распубликованы в печати. В списках было приблизительно (на глаз) 9.000 имен французских масонов, и так же на глаз можно было определить один процент имен русских, польских, литовских, еврейских, грузинских и армянских. Большинство этих людей было уже вне Парижа, в «свободной зоне». Эта зона перестала существовать в 1942 году.
Русские масоны были арестованы в июне 1941 г., когда Германия начала войну с Россией. Средний возраст их теперь был 65-70 лет. Оккупанты выловили их с помощью русских нацистов, работавших с немцами. Их продержали несколько месяцев и постепенно выпустили. Многие позже были арестованы вторично и депортированы как «социалисты» и «евреи».
Через неделю после прихода союзников, в начале сентября 1944 г., я вошла в открытые двери здания «Великого Востока» на Кадэ. Всякий мог теперь войти и взглянуть на то, что было сделано с этим центром французского масонства. Потом начался ремонт. И я стала думать о том, что, может быть, мне суждено… не написать книгу, я тогда не думала о книге – но составить каталог имен. И в 1950 г., приехав в США, я начала медленно, не рассчитывая когда-нибудь довести дело до конца, заносить на карточки «каталога» в алфавитном порядке имена. В конце 1950-х гг. я встретила Г.Я. Аронсона, меньшевика младшего поколения, сотрудника «Социалистического вестника». У меня в это время было около ста имен. Ни структура организации, ни ее история, ни ее Мировые Конвенты и чины (или степени) меня тогда не интересовали. Я искала имена, я искала людей. Мне нужны были три русских поколения.
Первое поколение – средний возраст 80 лет – я знала. Это были участники Февраля. Их осталось очень мало. Второе поколение (в возрасте 50-60 лет) было хорошо знакомо мне, я сама приближалась к нему. У братьев третьего поколения, видимо, не игравших никакой роли в восстановлении «Послушаний», и крайне малочисленных, к масонству не было особого интереса. У меня в каталоге было теперь около двухсот имен, из них около ста были мне лично знакомы.
Г.Я. Аронсон, как и Н.В. Вольский (никогда не бывший масоном), сыграли некоторую роль в моей работе. У меня в архиве около ста писем Вольского, и в его архиве, вероятно, моих несколько меньше. Я виделась с Л.О. Дан, с А.В. Тырковой (в Париже и Нью-Йорке). Я замечала, что тайн становится с каждым годом все меньше; на французском, английском и немецком языках теперь начали выходить книги – молчание было нарушено, и обратного хода этому процессу не было. В специальных энциклопедиях, выпущенных в 1960-1970 гг., каждый может прочесть теперь и узнать все, что ему надо: обряды, специальный масонский словарь терминов, роль масонства в наше время, и имена… Это означает только одно: масонство, каким оно было в течение 900 лет, было убито. Но, разумеется, о русском масонстве и о его роли в последние шестьдесят лет ничего написано не было. И на русский, из иностранных статей и книг, ничего не переводилось.
