Лев Прозоров - Русская правда. Язычество – наш «золотой век»

Уникальное свидетельство. Первые попытки осмысления. «Реформа Владимира»? Киевский Пантеон? Книжная химера? Открытие киевских археологов. Предположение Рыбакова. Вопросов все еще больше, чем ответов.

Начнем, читатель, со знакомства с главными героями моей книги.

«И нача княжити Володимеръ в Киев… единъ, и по-стави кумиры на холму вн… двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а усъ златъ, и Хърса Даждьбога, и Стрибога, и Семарьгла, и Мокошь. И жряху имъ, наричюще я богы»…

Так говорит «Повесть Временных лет» под 6488 годом от сотворения мира, по нашему летоисчислению – 980. Через три года вокруг этого самого капища произойдет до крайности странная история: сын некоего крещенного в Византии варяга Феодора Иоанн примет участие в выборе по жребию жертв Перуну после удачного похода на ятвягов. Поскольку даже христианские писатели не берутся утверждать, что к этой жутковатой лотерее киевляне кого-то принуждали насильно, мотивы юного христианина не ясны мне совершенно. Юношеская тяга к риску, к экстриму, как сейчас принято выражаться, взыграла, что ли? Выиграет – что называется, «по закону подлости». Бросится искать убежища на отцовском дворе. Оскорбленные киевляне явятся туда за ним – и услышат от отца горе-экстремала оскорбления в адрес своих Богов. И Феодор, и его сын будут убиты разъяренной толпой. Еще через пять лет князь, возведший святилище и чтивший его человеческими жертвами, предаст древних Богов и прикажет разрушить возведенное им восемь лет назад святилище. Но пока пять Богов высятся за оградой теремного двора киевских князей.

Это свидетельство летописи по-настоящему неповторимо. Ни в ней, ни где-либо в других русских источниках мы более не находим описания святилищ наших Языческих предков. Более того – в русской средневековой книжности мы нечасто встретим и сами упоминания Языческих Богов. Собственно, в летописи, кроме этого места, они упоминаются разве что в договорах Языческой Руси с Византией (точнее, один из них, Перун), то бишь в цитате из другого документа. Более того, в почти единственном жанре средневековой русской литературы, кроме летописи, который упоминает «кумиры» язычников, в жанре, в котором без них просто не обойтись – в поучениях против язычников и двоеверцев – списки Богов явно отдают «списыванием» с летописного перечня кумиров, возведенных будущим крестителем Руси. Судите сами, читатель:

«Слово об идолах»: Перун, Хорс, Макошь и Вилы (в виду, конечно же, имеется не сельхозинвентарь, а крылатые девы, своего рода воздушные русалки, культ которых прожил значительно дольше у южных (сербы, болгары) и западных (чехи, моравы) славян. Под слегка измененными именами они попали в либретто балета «Жизель» (виллисы) и… одного из романов о Гарри Поттере (вейлы). В ином месте того же «Слова об идолах» – Перун, Хорс, Макошь, Переплут, Род и Рожаницы.

«Слово христолюбца»: Перун, Хорс, Макошь и Вилы, Симаргл, Род и Рожаницы.

«Слово Иоанна Златоуста»: Перен, Хуре, Макошь. В ином месте – Стрибог, Даждьбог, Переплут.

И уж конечно, влияние этого перечня заметно там, где и рассказывают про Владимира – в его житии («и изби вся идолы: Перуна, Хърса, Даждьбога, Мокошь и прочая все идолы»), в «Памяти и похвале» Иакова Мниха («поганьекы Богы, паче же и бесы, Перуна и Хъроса, и ины многы попра»).

Слово сказано – «бесы». Именно в этом причина поразительной сдержанности рассказывающих о Язычестве книжников, чаще всего – людей церковных. Для средневековых христиан Боги их Языческих предков – и немалого числа современников – отнюдь не были какими-нибудь безобидными «литературными образами» или «олицетворением явлений природы». «Боги языцей – бесы!» возглашает верховный авторитет христиан, считающееся вдохновенным самим Господом Священное писание. И Ветхий Завет, и Новый вполне единодушны в этом вопросе (Втор, 32, 16–17, Пс. 105, 37, Коринф, 10, 20). А потому – «Не вспоминайте имени богов их» (Ис. Нав. 23, 7) и «не помяну их имен устами моими» (Пс. 15, 4). Что ж, по-своему разумно – ведь до сих пор говорят: «Помяни черта – и он явится».

Еще в XVII веке безымянный автор Густынской летописи и создатель «Слова об идолех Владимировых», окрестившийся в православие прусский выходец И. Гизель сочли совершенно необходимым подчеркнуть, что описываемые ими Боги – «бесы», «пекельные» – т. е. адские Боги. Авторы сразу заявили, что говорят об этом «бесовском отродье» не как о достойных воспоминания, но ради доказательства «дьявольской» и «безумной» природы Язычества.

Вот как долго христианские авторы обставляли извинениями и «идеологическими» экивоками всякое упоминание о Языческих Божествах[1]!

Надо сказать, суровое отношение к их упоминанию – даже чисто литературному – церковь сохранила до «просвещенного» XVIII столетия включительно[2]. В 1786 году архиепископ Платон объявил «сумнительными и могущими послужить к разным вольным мудрствованиям» романы о Языческой Руси Василия Левшина, бывшего своего рода предтечей нынешнего «славянского фэнтези» и вдохновившего Пушкина на поэму «Руслан и Людмила». И если сегодня даже, в начале XXI века, иеромонах Василий Уткин пишет «под именем Перуна и Святовита поклоняется он (язычник – О.В.) реальным духовным силам ада», то можно себе представить, насколько серьезнее все было в Средние века!

Поэтому ясно, отчего авторы поучений против Язычества и двоеверия век за веком повторяли и цитировали приведенный в летописи список «бесов». Этим как бы отводили от себя гнев Христов – а кто-то и их устрашающее внимание. Ведь это же не они называли Перуна, Хорса «и иных многих» – это автор летописи! И грех вроде бы меньше. Ведь не сами ж – за святым Нестором повторяем!

Впрочем, через полтысячи лет после написания «Повести» и через три столетия после того, как отгорели огни последних погребальных костров и жертвенников русских язычников, страх перед «бесами» поутих, напротив, пробуждался интерес к вере пращуров. Возникло желание узнать про них побольше – а спрос, как известно, рождает предложение. И список начали расширять, что называется, правдами и неправдами. К перечню Богов на киевском холме присоединяли то имена Богов и Богинь, по всей видимости действительно почитавшихся славянами, но в списке «Повести» не значившихся – Велеса, Ладу, Лелю, то названия Языческих праздников – Купала, Коляда[3].

Доходило до совершенных недоразумений: иноземец Гербенштейн, австрийский дипломат XVI века, прочел – и записал в своем сочинении – летописное «усъ златъ» как «Услад» – и «бог» с таким именем на долгие годы водворился в книгах по религии славян, да и сейчас еще обретается в любительских «Словарях славянской мифологии» и сочинениях иных «неоязычников». Был еще один путь «умножения» киевских Божеств – непонятные по древности имена начинали «толковать» в меру своих способностей. Особенно «повезло» бедному Семарьглу[4], которого еще в XIV веке разложили на «Сема» и «Ерьгла» (Сима и Регла, Сима и Рыла и т. д.). Под пером польских толкователей он превратился в «Зимерзлу» («богиню» зимы – от слова «замерзнуть», конечно), «Зимцерлу» («богиню» зари – очевидно, от слова «мерцать») и «Зимстерлу» («богиню» весны – «зиму стирающую»). Чуть меньше досталось Хорсу, «превращавшемуся» в «Корса», по созвучию со словом «корец» – ковш – обращенного позднейшими книжниками в эдакого «русского Бахуса», и в «Хворста» – «бога болезней». Особенно хорошо, что в иных изданиях по Язычеству обретаются разом и Семарьгл, и «Зимцерла» с «Зимерзлой», и Хорс, и «Коре», и «Хворст»!

Очень заметно, что все эти измышления шли большей частью от модного тогда представления о «жизнерадостном» Язычестве – «розовом вине и ляжкам нимф среди цветов», как ядовито замечал валлиец Артур Мэйчен в статье «Язычество». Отсюда и старательные поиски «славянского Диониса» в лице «усладов» и «корсов», и размножение всевозможных «богинь».