Глядя на групповой портрет семейства Медичи, испытываешь, в какой-то части, чувство преклонения и уважения, а во всем остальном — потрясение и ужас. Чтобы преклоняться и уважать, надо оценить их щедрость, благодеяния, политику, созданные ими научные учреждения. А чтобы почувствовать потрясение и ужас, достаточно вслушаться в оглушительное рычание, исходящее из недр их частной жизни.
Джон Бойл, граф Корк и Оррери, друг поэта Александра Попа и один из первых британцев — жителей Флоренции (1755)
Флоренция, воскресенье 26 апреля 1478 года, с башен, нависающих над крышами домов, доносится колокольный звон. Лоренцо Великолепный в окружении приближенных лиц направляется сквозь празднично одетую толпу горожан к собору Санта-Мария дель Фьоре.
Двадцатидевятилетний Лоренцо — глава семейства Медичи, которое, вместе со своими союзниками, с опорой на мощную политическую машину и соблюдением внешних форм республиканской демократии, безраздельно правит Флоренцией. Здесь, в самом развитом из итальянских городов со всем его богатством и расточительностью, средневековый богобоязненный мир постепенно уступает дорогу новому, уверенному в себе гуманизму. Банк Медичи уже успел стать самым преуспевающим и уважаемым финансовым учреждением Европы, с отделениями и представителями в крупнейших коммерческих центрах, от Лондона до Венеции. Даже недавняя потеря весьма выгодного папского заказа, доставшегося флорентийским соперникам Медичи, семейству Пацци, была не страшнее комариного укуса; доходы от банка Медичи превратили Флоренцию в одно из архитектурных и вообще культурных чудес Европы, давая семейству возможность приглашать на работу таких художников, как Донателло, Боттичелли и Леонардо да Винчи. Но даже в кругу гениев подобного калибра именно Лоренцо воплощает сам дух нового гуманизма — гуманизма эпохи Ренессанса. Не зря все называют его Il magnifico — Великолепный; это флорентийский князь во всем, кроме имени, и последователи жаждут заполучить его в качестве крестного отца своим первенцам мужского пола. Сам Лоренцо рассматривает свою власть как празднество: людям дарят фестивали и карнавалы. Заказывая произведения искусства, Лоренцо демонстрирует очевидно эстетический вкус; он понимает художников, которых привлекает ко двору, побуждает их добиваться совершенства, развивая именно свои лучшие качества, — и они платят ему уважением как равному в вопросах искусства. Сам он — состоявшийся музыкант, спортсмен и фехтовальщик; он недурно продвинут в философии и вскоре завоюет репутацию одного из лучших итальянских поэтов своего времени; при всем при том, однако же, Лоренцо гордится тем, что он — человек из народа: одевается куда скромнее большинства флорентийских вельмож. Да и вид у Лоренцо, если оставить в стороне некую окружающую его ауру, намекающую на внутреннюю силу, довольно невзрачный. Самый известный из его портретов — бюст из цветной терракоты работы Верроккьо — изображает на удивление угрюмую фигуру с грубыми чертами лица: удлиненный, как у всех Медичи, нос, выдающаяся нижняя челюсть, глаза с тяжелыми веками, большой, но почему-то совершенно не чувственный с тонкими губами рот. Нелегко угадать за этими застывшими чертами исключительную личность, хотя, бесспорно, одушевленные его внутренней силой, они излучают тот магнетизм, который делал его столь привлекательным в глазах женщин и одновременно не только не оставлял равнодушными, но вызывал восхищение философов, художников, даже и простых людей.
Под звон колоколов Лоренцо и его свита доходят до конца виа Ларга и направляются к кафедральной площади. Прямо перед ними плывет в сторону неба купол, созданный гением Брунеллески, — самое, быть может, выдающееся архитектурное сооружение раннего европейского Возрождения, уступающее только римскому Пантеону, который был построен за тысячу лет до того: лишь сейчас Европа начинает приближаться к величию собственного прошлого. Лоренцо и его друзья входят под прохладные сумрачные своды собора.
На виа Ларга, за Лоренцо, прихрамывая — его мучает приступ ишиаса, — поспешает Медичи-младший, Джулиано. Его сопровождают Франческо де Пацци и друг последнего Бернардо Бандини; в какой-то момент Франческо дружески обнимает Джулиано за плечи, помогая ему справиться с хромотой и уверяя, что торопиться некуда. Он весело подталкивает Джулиано под бок, убеждаясь, что под его пышным камзолом кольчуги нет. Оказавшись в соборе, Джулиано видит, что его брат уже приблизился к главному престолу. Лоренцо окружают друзья и двое священников, в одном из которых Джулиано узнает домашнего учителя семейства Пацци. Начинается служба, и Джулиано Медичи решает остаться у двери с Франческо де Пацци, Бернардо Бандини и другими. Звуки хорового пения взмывают в вышину, наполняя собой все пространство собора под мощным куполом; затем хор умолкает, и священник, отправляющий службу, готовится начать церемонию торжественной мессы. Звенят ризничные колокола, заглушая шушуканье вольно ведущих себя прихожан; но вот и их голоса утихают, и священник поднимает перед главным престолом гостию.
В этот самый момент одновременно происходят два события. Бернардо Бандини выхватывает кинжал, круто поворачивается и с такой силой вонзает его в затылок Джулиано, что из расколовшегося черепа последнего вырывается фонтан крови. Стоящий рядом Франческо де Пацци начинает яростно, словно обезумев, покрывать ударами заваливающееся на пол тело Джулиано. Льющаяся кровь ослепляет его настолько, что, бросаясь на распростертое тело Джулиано, он случайно задевает кинжалом собственное бедро.
В тот же миг стоящие возле главного престола позади Лоренцо двое священников стремительно выхватывают из-под сутан кинжалы. Один, собираясь ударить его в спину, хватает его ладонью за плечо, но Лоренцо уворачивается, и острие кинжала просто оставляет царапину у него на шее. Отступая назад, он срывает с себя плащ, заматывает им руку, образуя нечто вроде щита, другой же рукой поспешно выхватывает из ножен меч. Священники в растерянности отступают, впрочем, не выпуская из рук кинжалов. Лоренцо немедленно окружают собравшиеся, раздаются крики, мелькают лезвия, его ближайшие друзья обнажают мечи, давая ему перескочить через ограду алтаря и уйти через открытую дверь, ведущую в ризницу. Решив, что с Джулиано Медичи покончено, Бернардо Бандини с обнаженным мечом устремляется через толпу к алтарю. Он пытается преградить путь Лоренцо, но на его пути становится друг Великолепного Франческо Нори. Бандини скользит мимо него, словно по маслу, убивая одним ударом на месте. В возникшей суете ранят кого-то еще, и когда Бандини наконец прорывается вперед, Лоренцо с друзьями уже запирают за собой тяжелую медную дверь ризницы.
Лоренцо трогает ладонью шею, кровь сочится, но рана неглубокая. Стоящий рядом с ним Антонио Ридольфи бросается к нему и, обняв Лоренцо за плечи, словно собирается поцеловать его в шею; Лоренцо чувствует, что его друг высасывает кровь из раны и сплевывает ее на пол — не исключено, что острие кинжала священника было отравлено. Даже через медную дверь слышны крики и восклицания — паства охвачена волнением. Лоренцо порывисто подается вперед:
— Джулиано? С ним все в порядке?
Друзья переглядываются. Никто не решается ответить.
В переполохе, возникшем в соборе, убийцы Джулиано и двое священников растворяются в толпе; тем временем снаружи уже распространяются всяческие слухи. Одни утверждают, что треснул огромный купол, и люди бросаются прочь, стремясь поскорее укрыться под надежной крышей своего дома; другие призывают вернуться под своды собора; большинство разбивается на группы и группки, успокаивая рыдающих и потрясенных. По прошествии нескольких минут, убедившись, что все вроде спокойно, друзья Лоренцо тайком выводят его через боковую дверь собора и направляются вниз по улице, в сторону дворца Медичи.
Между тем всего в четверти мили отсюда продолжает разворачиваться, согласно плану, другая часть заговора. Архиепископ Сальвиати, глава второй группы заговорщиков, входит в сопровождении своего сообщника Якопо Браччолини и еще нескольких спутников в Палаццо делла Синьория и требует проводить его к гонфалоньеру справедливости, выборному главе города-государства Флоренции: дворецкому он говорит, что должен передать гонфалоньеру Чезаре Петруччи важное послание от папы Сикста IV. Пока дворецкий поднимается по лестнице, ведущей в частные покои гонфалоньера, через парадные двери дворца один за другим входят сопровождающие архиепископа люди. Но на свиту столь высокого церковного лица они не похожи — никакая маска не может скрыть их грубых, внушающих страх лиц. На самом деле это до зубов вооруженные наемники из Перуджи.
