Коллектив авторов - Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина

Случайный разговор издателей этого сборника, произошедший в июне 1995 г. в Кёльне на площадке перед лифтом, привел к идее объединения все возрастающего числа ученых, исследующих проблемы формирования наций и государственной политики в первые десятилетия Советской власти. В октябре 1997 г. Терри Мартин, в то время аспирант Чикагского университета, и Рон Суни, новоиспеченный профессор политологии, организовали конференцию в скромной обстановке Уайлдер-Хауса в университетском кампусе. Реформы Горбачева и последующий развал Советского Союза предоставили ученым беспрецедентную возможность проводить архивные изыскания по тем вопросам, информация о которых прежде была закрыта. Историки использовали не только материалы центрального партийного и государственного архивов, но, прочесав также региональные и республиканские архивы, по-новому осветили то, как Советскому государству удалось осуществить культурное, социальное и политическое развитие более сотни разных национальностей. Конференция и данная книга — плоды этого исследования, попытки переписать многонациональную историю государства, впервые создавшего федерацию на основе национальности, которую объединяла общая территория. То, каким образом антиимперская инициатива, направленная на освобождение народов, превратилась в империю национальных государств — центральная тема этой книги.

Поддержку конференции оказал Совет Прогрессивных исследований о мире и международном сотрудничестве (CASPIC), председателем которого в то время был Дэвид Д. Лейтин. Кроме авторов данного сборника в трехдневной бурной дискуссии принимали участие и другие ученые: Марк Бейссинджер, Джон Бушнелл, Прасенджит Дуара, Шейла Фицпатрик, Майкл Гайер, Франсин Хирш, Хироаки Куромия, Михаил Ходарковский, Дэвид Лейтин, Владимир Пристайко, Юрий Шаповал и Амир Вайнер.

Редакторы глубоко признательны спонсорам и рецензентам, поддержка которых помогла осуществить этот коллективный проект. Неповторимый дух Чикагского университета, присущая ему тенденция к изучению интеллектуальной жизни, аспиранты, которые также присутствовали и выступали на конференции, и особая доверительная атмосфера Уайлдер-Хауса — придали еще большую значимость этому событию.

Особая благодарность редактору издательства Оксфордского университета — Сьюзен Фербер, которая старательно превращала наши статьи в изящное и убедительное повествование. Рон просит прощения у своей семьи — Ануш, Севана и Армены — за то, что у пего оставалось для них еще меньше времени, чем обычно. Терри вновь благодарит Салли за ее терпение и поддержку, а Эли — за проведение сравнительного анализа динозавров, которому в семействе Мартин уделяется больше внимания, чем изучению истории народов мира.

Энн Арбор, Мичиган

Бельмонт, Массачусетс

Февраль 2001 г.

Ключевые понятия, интригующие специалистов по истории Советского Союза, меняются с течением времени. Государство и общество, интеллигенция и помещики, пролетариат и буржуазия — все они изучались и обсуждались. Но как только ученые начали сомневаться в относительной стабильности социальных категорий и задумываться над тем, какие категории следует использовать, то переключили внимание на вопросы идентичности, самоопределения, нарратива (англ. и фр. narrative — рассказ, повествование. — Примеч. ред.) и смысла. В ходе этого ключевые понятия, вполне пригодные в прошлом, стали проблематичными. Советологи несколько утратили интерес к такому понятию, как класс, и в центр новых исследований встала нация, — тема, которой ранее уделялось чрезвычайно мало внимания. Спустя десятилетия занятий «русской темой» значительное число историков обратились к нерусским окраинам с целью исследования политики метрополии в отношении национальных меньшинств{1}.

В нашем сборнике «империя» и «нация» вкупе с «государством» образуют ключевые понятия, посредством которых исследуются отношения власти и представлений о власти среди народов СССР. Эта книга, как надеются издатели и авторы, — первый шаг по направлению к тому, что станет новой историей Советского Союза как многоэтничного государства.

Серьезное изучение Советского Союза началось в первые годы «холодной войны» и было одной из попыток осмысления коммунистической Восточной Европы. Ученые поспешно занялись «краеведением», сочетая советологию с исследованиями стран Восточно-Центральной Европы, что отражало новое политическое деление континента.

Но, по иронии судьбы, ученые занимавшиеся «другой Европой», зачастую ограничивались какой-нибудь одной страной, а «русисты» были склонны осваивать лишь свой участок, без сожаления оставляя далекие края «нерусских» на потом{2}. Если в то время ученые считали приемлемым изучать человечество, как если бы оно состояло исключительно из одних лишь мужчин, то и изучение имперской России и Советского Союза зачастую велось так однобоко, словно эти разнородные в этническом и религиозном отношении государства были гомогенно русскими. Но и категория «русскости» считалась недостойной анализа{3}. В центре изучения России и СССР оказалась неисследованной история русских и нерусских национальностей. До середины 1970-х годов основное направление «советологов» сосредоточилось на высокой политике, экономическом росте и внешней политике, тогда как исследования национальностей оставались периферийными, как в географическом плане, так и в плане осмысления. За малыми исключениями, нерусские либо упускались из основного направления, либо к ним относились, как к объектам политических махинаций, иногда — как к жертвам русификации, а порой как к жалким, архаичным сопротивленцам модернизирующей программе цептральных властей. Национальности нивелировались; различия между ними недооценивались; политические репрессии и экономическое развитие вкупе с этнокультурным посредничеством, которому почти не уделялось внимания, казалось, адекватно объясняют судьбу нерусских народов внутри советской системы.

Поскольку исследование многих национальностей было невыполнимо, т. к. требовало знания большого количества языков и казалось непозволительной роскошью, то зачастую избиралась одна национальность, символизирующая собой все остальные{4}.

Когда в начале 1950-х гг. западные ученые обратили свое внимание на нерусских, их выводы являли собой полную противоположность тому утверждению, что в Советском Союзе национальный вопрос решен. Будь то мнение, выраженное крайне резким языком Мюнхенского института по изучению СССР или более взвешенными словами влиятельных Вальтера Коларца или Ричарда Пайпса, Советское государство представало в основе своей как имперское образование, олицетворяющее колониальную связь между Россией и ее окраинами{5}. Концепция, согласно которой Советский Союз представал собой империю, имела компаративный смысл, но характер этой странной империи требовал более детального исследования и теоретических выкладок. В частности, почти все ученые того времени обращались с понятием «нация», как с не внушавшей сомнений категорией, а с национальным сознанием и национализмом, как с естественным отражением и выражением национальной сути, почти не нуждавшейся в историческом разъяснении. Статьи в данной книге — поскольку не все они посвящены единственной теме — империи, и не все авторы согласны в том, что на СССР следует повесить ярлык империи, — сосредоточены на проблеме имперского правления, с учетом исторически случайного и эволюционирующего характера национализма и национальной идентичности.

Самой влиятельной среди первых исторических трактовок национального вопроса была работа Ричарда Пайпса «Образование Советского Союза», которая благодаря огромной базе первоисточников и смелому охвату почти всех окраин, превратилась в фундаментальный труд об истоках «национального вопроса» почти для всех историков России. Пайпс, похоже, избегал интерпретаций, но при этом его труд содержал ясный и убедительный тезис: в революции шла борьба коммунизма с национализмом, и победа большевиков была военной победой русских над подлинно национальными и сепаратистскими стремлениями нерусских.

В ретроспективе, с позиций 1990-х гг., тезис Пайпса кажется справедливым — искусственная, незаконная, насильственная аннексия нерусских окраин жестко централизующим режимом аннулировалась в момент слабости центрального правительства, и «естественные» стремления лишенных свободы народов наконец реализовались в государственной независимости. Народы окраин вновь испытали те чаяния и конфликты, которые имели место в 1917–1921 гг., как будто и не было 70-летнего периода советской власти. Законность и нравственность оказались по одну сторону, а циничная манипуляция идеалами в интересах власти — по другую. Исходя из этого трудно себе представить, что большевизм не был повсеместно врагом нерусских действующих лиц, что временами большевизм виделся некоторым нерусским предпочтительной альтернативой национальной независимости, поддерживаемой небольшой националистической элитой от лица крестьянского большинства, и что те сложные связи были созданы реформаторами, «национальными большевиками» и даже явными националистами в вихре Гражданской войны и сразу после нее. Из такого видения советской национальной политики исключалась любая широкая дискуссия о государственных программах, направленных на сохранение и развитие национальных культур в СССР. Действительно, в десятилетие после выхода новаторской работы Пайпса, несколько дискуссий о советской национальной политике были посвящены теме коренизации Советского государства в 1920-е гг.{6} Тем не менее сосредоточенность Пайпса на нерусском сепаратизме служила напоминанием, что большевики унаследовали серьезные национальные проблемы, которые легли в основу их многонационального государства и создали источник нестабильности.