ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:
академик А. О. ЧУБАРЬЯН (главный редактор)
член-корреспондент РАН В. И. ВАСИЛЬЕВ (заместитель главного редактора)
член-корреспондент РАН П. Ю. УВАРОВ (заместитель главного редактора)
кандидат исторических наук М. А. ЛИПКИН (ответственный секретарь)
член-корреспондент РАН X. А. АМИРХАНОВ
академик Б. В. АНАНЬИЧ
академик А. И. ГРИГОРЬЕВ
академик А. Б. ДАВИДСОН
академик А. П. ДЕРЕВЯНКО
академик С. П. КАРПОВ
академик Д. А. КОКОШИН
академик В. С. МЯСНИКОВ
член-корреспондент РАН В. В. НАУМКИН
академик А. Д. НЕКИПЕЛОВ
доктор исторических наук К. В. НИКИФОРОВ
академик Ю. С. ПИВОВАРОВ
член-корреспондент РАН Е. И. ПИВОВАР
член-корреспондент РАН А. П. РЕПИНА
академик В. А. ТИШКОВ
академик А. В. ТОРКУНОВ
академик И. Х. УРИЛОВ
Редколлегия:
Е.Е. Бергер (ответственный секретарь), В.А. Ведюшкин, М.В. Винокурова, И.Г. Коновалова, А.А. Майзлиш (бригадир), Е.А. Мельникова, Г.А. Попова, Н.Н. Сванидзе, М.А. Юсим
Рецензенты:
доктор исторических наук М.С. Бобкова,
доктор исторических наук Ю.П. Зарецкий
Что такое Средние века?[1]
«Средними веками» принято называть период, лежащий между античной древностью и Новым временем. Понятие «темного века», наступившего в результате заката величия Рима, и ожидание скорого нового расцвета («Возрождения») было присуще итальянским гуманистам XIV–XV вв., а в 1469 г. папский библиотекарь использует термин «Средний век» для обозначения времени, отделявшего высокие образцы античной словесности от «Нового века», т. е. времени, когда трудами самих гуманистов происходит возрождение античной образованности. Несмотря на видимую ясность такой периодизации, ее недостатки многочисленны.
Во-первых, хронологическая граница «Среднего века» предопределена к тому, чтобы быть подвижной. Для следующих поколений «Новым веком» было уже не время Петрарки, а их собственное. Поэтому граница «Нового времени» сначала отодвигалась все дальше от античной древности, а затем помимо «Нового времени» пришлось придумывать еще и время «Новейшее», современное (histoire contemporaine, contemporary history, die Zeitgeschichte), или даже «самоновейший период», «историю настоящего времени» (histoire des temps presentes). Таким образом, «Средние века» как период утрачивают свою «серединность».
Во-вторых, в самом термине «Средние века» уже была заключена оценка этого периода современниками. Средневековье виделось своеобразным «провалом» между эпохами — временем дикости, фанатизма, застоя, т. е. периодом, от которого мы хотим уйти как можно дальше. Античности можно и нужно подражать, Средневековью — нет. Такой подход укрепился в трудах философов-просветителей XVIII в. и определил восприятие эпохи следующими поколениями, что несколько затрудняло беспристрастное изучение Средневековья. Даже если и находились люди, бросавшиеся яростно защищать эпоху Средних веков, как некоторые романтики XIX в. или символисты века XX, они лишь меняли хулу на хвалу, что также не способствовало научной объективности. А попытки претворить «миф о Средневековье» в жизнь (как это делали, например, германские национал-социалисты) оказались и вовсе омерзительны.
В-третьих, термин «Средние века» возник для того, чтобы прилагаться исключительно к западноевропейской истории. Возможность его переноса на историю других регионов выглядит проблематичной: между чем и чем оказывается тогда «Средним» этот период, там, где не было ни своей Античности, ни Возрождения, как например, в России? Следовательно, этот термин является сугубо западным, а в самом его применении к другим регионам заложен ярко выраженный европоцентризм, представление о том, что Европа представляет собой единственно нормативный вариант человеческого развития, мерило успехов и, главным образом, неудач остальных цивилизаций. Когда говорят о «средневековом Китае», «средневековой Индии» или «средневековой Японии», имеют в виду либо историю этих стран в ту эпоху, когда в Европе господствовало Средневековье, либо постулируют в этих обществах наличие черт, свойственных европейскому «нормативному» Средневековью. Разумеется, такой подход не вызывает энтузиазма у многих историков неевропейских стран, имеющих особые подходы к периодизации своей истории, особенно теперь, когда так часто говорят, что центр экономического, да и интеллектуального развития перемещается в Азиатско-Тихоокеанский регион. Но здесь мы сталкиваемся с еще одним неудобством, поскольку, в-четвертых, данный термин (впрочем, как и другие элементы принятой периодизации) обозначают одновременно и определенный тип общества, и хронологический период. Но два этих аспекта совпадают лишь применительно к крайней западной оконечности Евразии. Во всех остальных случаях не всегда понятно, о чем именно идет речь.
Не проще ли будет, говоря об определенном типе общества, прилагательное «средневековое» заменить на «феодальное»? К сожалению, при этом возникает еще большая путаница. Мы в следующем разделе вернемся к истории понятия «феодализма», но очевидно, что этот термин обладает теми же недостатками, что и определение «Средние века» и «средневековый». Он в еще большей степени имеет ценностную окраску и еще более европоцентричен. Именно на европейском материале историки XIX в. описали характерные черты феодального строя, или «феодального периода». На сегодняшний день одни понимают под этим словом особую форму политической организации («расщепленный суверенитет»), другие — определенный социальный строй, третьи (в основном историки, так или иначе связанные с марксизмом) — особый способ производства, специфический тип отношений собственности. Мало того, что одному термину придается разный смысл, по-разному решается вопрос об универсальности феодализма. Одни — и их на сегодняшний день большинство — считают феодализм сугубо западноевропейским явлением, другие придают ему универсальный характер (в особенности те, кто опирается на учение о смене общественно-экономических формаций, постулируя в «феодализме» особую стадию, через которую в своем развитии проходило большинство народов Старого Света). В последние два десятилетия усилились сомнения в эвристической ценности понятия «феодализм» даже для Западной Европы. С другой стороны, сегодня раздаются призывы к возобновлению работы над содержательной стороной этого понятия, пусть даже несущего на себе отпечаток европоцентризма.
Обвинений в европоцентризме не избежать даже в том случае, если бы мы просто назвали наш том: «V–XV вв. н.э». Ведь в данном случае мы руководствуемся европейской периодизацией, ведущейся от Рождества Христова и привязанной к событиям Западного мира: от падения Западной Римской империи до открытия европейцами новых для них земель. Истории Византии, Китая, Индии и большинства мусульманских стран ведут свой отсчет от иных отправных точек. Пока же мы, даже с учетом всех высказанных выше соображений, остановились на «Средневековом» названии. Силу традиции никогда не следует недооценивать.
Но помимо споров о том, как назвать том, гораздо более важен другой вопрос: а можно ли говорить о некотором единстве этого периода? Когда историки в нашей стране воспринимали развитие человечества как прямолинейное движение через пять последовательно сменяющих друг друга общественно-экономических формаций, то сценарий всемирной истории V–XV вв. был вполне ясен — это была история возникновения, развития и кризиса феодальной общественно-экономической формации. И разительное своеобразие различных цивилизаций, несхожесть их исторических судеб трактовались как неизбежные локальные вариации инвариантной системы, как колебания вокруг единой оси исторического развития. При всей несводимости региональных историй друг к другу, акцент ставился на единстве исторического процесса, причем единство это полагалось самоочевидным, априорным. А поскольку западный феодализм начали изучать раньше и для него раньше разработали понятийный аппарат, больше сохранилось источников, то усиленное внимание к истории Западной Европы периода феодализма объяснялось тем, что, разработав определенную методику анализа общества феодального типа, можно будет с успехом ее использовать для анализа истории других регионов.
По мере того, как эта и другие теории, рассматривающие историю как закономерное, прогрессивное движение от одного этапа развития к другому, утрачивали свою убедительность в глазах многих ученых, стало гораздо более привлекательным рассматривать историю как совокупность различных цивилизаций, каждая из которых обладала своей логикой и своим ритмом развития.
