Олег Хлевнюк - Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры

«От хозяина по-прежнему получаем регулярные и частые директивы, что и дает нам возможность не промаргивать», — писал Л. М. Каганович своему другу и коллеге по Политбюро Г. К. Орджоникидзе 2 августа 1932 г.[1] Речь шла о директивах Сталина, руководившего работой Политбюро с юга, куда он отправился в традиционный длительный отпуск. Более четырех лет спустя, во время очередного отпуска Сталина, Каганович вновь сообщал Орджоникидзе: «Что касается общих дел, то идут они у нас неплохо. С хозяином мы связаны очень хорошо»[2]. Оба, и Каганович, и Орджоникидзе, были ближайшими соратниками Сталина и формально как члены коллективного руководящего органа Политбюро почти равными ему по статусу в иерархии большевистской власти. Несмотря на это, Каганович, обращавшийся к Сталину на «Вы», так же, как Орджоникидзе, Молотов, Ворошилов и другие, считавшиеся друзьями Сталина, на определенном этапе признали его «хозяином». Сам Сталин, судя по тому, что эта формулировка вошла в обиход кремлевской верхушки, не возражал. Играя с дочерью, он называл ее «хозяйкой», а себя «секретаришкой»[3], переиначивая реальный мир, в котором именно он был хозяином, а его соратники «секретаришками». Взрослые игры в «хозяина» не были шуткой. Проведя свою кровавую «революцию сверху», переломавшую уже сломанную страну и уничтожившую многие миллионы людей, безраздельно распоряжаясь жизнями даже соратников, формальных членов «коллективного руководства», Сталин сосредоточил в своих руках такую власть, какой обладали далеко не все диктаторы, известные истории.

Как одно из ключевых явлений новейшей мировой истории сталинская диктатура вызывает огромный интерес и многочисленные не только научные, но и политические споры. Даже через полстолетия после смерти Сталина, в условиях, когда сталинская система с трудом выживает только в одной стране мира — Северной Корее, проблемы сталинизма не превратились в сугубо научный предмет. Несмотря на это, вопросы современной политической и реальной актуальности сталинского наследия не рассматриваются в данной книге. Она представляет собой попытку исторического исследования, следующего в русле научной историографии.

Несколько других предварительных пояснений также будут полезны для понимания сути этой работы.

Прежде всего следует сказать о проблеме предопределенности сталинской диктатуры. Идеи неизбежности и органичности сталинизма получили широкое распространение. Причины этого видят в авторитарных традициях российской истории, в большевистской революции и порожденных ею господстве государственной собственности и административного планирования и т. д. Эти и другие факторы, несомненно, накладывали определяющий отпечаток на развитие СССР в предвоенные годы. В результате Первой мировой войны, неудачно скроенной Версальской системы, последовавшего вскоре мирового кризиса и т. д. авторитаризм и диктатуры в той или иной мере заразили большую часть Европы. В Советском Союзе эта общая тенденция действовала с особой интенсивностью. К разрушениям Первой мировой войны здесь добавились еще более страшные последствия ожесточенной Гражданской войны, массовой эмиграции, голода. Утвердившаяся у власти экстремистская по своей сути большевистская партия с самого начала создавалась как жестко централизованная организация, нацеленная на насильственные социальные эксперименты. Однако даже тот факт, что вектор развития страны под тяжестью исторических обстоятельств склонялся к полюсу авторитаризма и диктатуры, вовсе не означал, что это была обязательно диктатура сталинского типа. Идеи о неизбежности являются порождением схем и упрощений. Реальные знания усложняют картину, демонстрируют многообразие причин того или иного явления, сложное взаимодействие исторических традиций, логики текущих событий, политических столкновений в верхах и социального противодействия низов, личных качеств лидеров (особенно диктатора), наконец, случайностей. Эта книга исходит именно из такого понимания причин и сути рассматриваемых событий.

Выйдя победителем из многолетней борьбы в Политбюро, Сталин превратился в диктатора в результате осуществления новой революции, не менее кардинальной и кровавой, чем ленинская. В очередной раз была подтверждена универсальная закономерность: каждый диктатор должен осуществить свою революцию, потому что без нее он не может стать диктатором. Как и многие другие диктаторы, посредством насилия Сталин стремился, с одной стороны, провести назревшую модернизацию страны, а с другой — утвердить себя хозяином этого нового, более мощного (прежде всего в военном отношении) государства. Тесно переплетаясь и оказывая воздействие друг на друга, модернизационная и политико-доктринальная составляющие второй революции предопределили характерные черты как сталинской модели «модернизации», так и сталинской диктатуры.

В книге исследуются преимущественно политические аспекты сталинской революции и процесса утверждения сталинской диктатуры.

Главным результатом борьбы в верхах партии между наследниками Ленина в 1920-е годы являлась постепенная сталинизация Политбюро. Ее сутью было выдвижение Сталина на роль лидера в системе «коллективного руководства», которая сохраняла преимущественно олигархический характер. Окончательной точкой стали-низации можно считать принятие и начало реализации на рубеже 1920-1930-х годов предложенного Сталиным политического курса, а именно: форсированной индустриализации и насильственной массовой коллективизации. Победа над группой А. И. Рыкова, Н. И. Бухарина и М. П. Томского в 1928–1929 гг., имевшая ключевое значение для сталинизации высшей власти, потребовала от Сталина и его сторонников значительных усилий[4]. Более того, нарастание кризиса, сопровождавшего политику скачков, заставляло Сталина действовать в сфере высшей власти более сдержанно, чем можно было бы ожидать от безусловного победителя. Свидетельством этого могут служить закулисные провокации против «правых» и некоторых вполне лояльных членов Политбюро, противостояние сталинского Политбюро и рыковского Совнаркома в 1930 г., дело Сырцова и Ломинадзе и другие факты, о которых пойдет речь в первом разделе книги.

Сталинская политика «большого скачка» имела ярко выраженный насильственный характер. Несмотря на наличие определенной социальной поддержки, ей противостояло крестьянское большинство страны, что нашло яркое выражение в массовых восстаниях и волнениях, охвативших деревню в начале 1930 г. и продолжавшихся, хотя и не с такой силой, в последующие несколько лет. Менее значительными, как можно судить по доступным пока документам, были протесты городского населения, находившегося по сравнению с крестьянами в более привилегированном положении. Однако отдельные выступления промышленных рабочих, а также недовольство определенной части партии в начале 1930-х годов было тревожным сигналом для сталинского руководства. Высшей точкой кризиса и свидетельством порочности и преступности политики первой пятилетки был трагический кризис, охвативший страну в 1932–1933 гт. Массовый голод, провалы в индустриальных отраслях, балансирование на грани банкротства по международным платежам, крайнее обнищание большинства населения и резкое усиление на этой почве социальной напряженности были вызваны не просто «трудностями роста», а в значительной мере ошибочными и преступными решениями высшего руководства страны во главе со Сталиным. Относительное улучшение ситуации сразу же после вынужденного отказа от наиболее одиозных элементов левацкой политики на рубеже 1933–1934 гг. (так же, как в свое время введение нэпа) лишний раз демонстрировало, сколь значительную роль в системе большевистско-сталинского типа играли политические факторы и действия советских вождей.

Разгром «правых» и сталинский «большой скачок» начала 1930-х годов были важными этапами утверждения единоличной диктатуры Сталина. Вместе с тем кризисы и провалы не только способствовали консолидации Политбюро вокруг Сталина на почве «круговой поруки» и страха перед крахом режима, но и объективно ослабляли позиции Сталина, ставили под сомнение его курс. Хотя Сталин в этот период, безусловно, занял позиции лидера, в высшем руководстве страны сохранялись заметные элементы олигархии, проявления которых исследуются в соответствующих главах этой книги. Объясняя механизмы функционирования такой переходной модели, действовавшей в первой половине 1930-х годов, историки оперируют несколькими теориями.

Первая (по времени возникновения) утверждает, что политика высшего советского руководства в этот период определялась противоборством двух «фракций» — «радикалов» и «умеренных», между которыми колебался еще не имевший достаточных сил для утверждения личной диктатуры Сталин. Истоки этой версии уходят в 1930-е годы. Уже в то время в зарубежной печати появлялись сведения о противоречиях в сталинском руководстве, о столкновениях сторонников жесткого и боле, е мягкого курса. Эти противоречивые политические слухи были серьезно подкреплены публикацией в журнале «Социалистический вестник» материала под названием «Как подготовлялся московский процесс (Из письма старого большевика)»[5]. Статья, в которой излагались конкретные свидетельства о противостоянии в сталинском Политбюро, была анонимной. Годы спустя известный историк Б. И. Николаевский[6] признался в авторстве и заявил, что в «Письме старого большевика» он использовал свидетельства Н. И. Бухарина, с которым встречался в 1936 г. в Париже. В статье приводились действительно сенсационные данные. Николаевский утверждал, что за влияние на Сталина боролись сторонники умеренной политики и постепенного ослабления террора, во главе которых стоял член Политбюро, руководитель Ленинградской партийной организации С. М. Киров, поддерживаемый влиятельным советским писателем М. Горьким, и их противники во главе с Л. М. Кагановичем и Н. И. Ежовым. Последние одержали победу после убийства Кирова в результате террористического акта.