— Не возьму ни за что, даже если ты мне приплатишь десять фунтов, — завопил он и вдруг шепотом добавил:
— Думаешь, я позволю себя на этом поймать? Эти древности можно продать только чужестранцам, а так как их нет, мне придется хранить свитки у себя. А ты знаешь, Юсуф бен Алхаббал, новая метла хорошо метет, так и с новой властью. Кто знает, что придет в голову нашему эмиру, — ах теперь он называется королем, да хранит его Аллах! — если он заполучит эту страну к западу от Иордана? Кто знает, не ополчится ли он против черного рынка? И если он обнаружит твои древности… тогда я обеими ногами попаду в западню. Нет, Юсуф, мне по вкусу только верные и выгодные дела. Твое же дело ненадежное и к тому же неприбыльное. Хватит, и ни слова об этом больше, не то я начну волноваться, а это вредно для моей печени.
Они сидели молча, пуская кольца дыма, под тихий перезвон кофейных чашечек. Наконец, Юсуф встал и распрощался.
В раздумье брел он по улицам, ничего не видящими глазами скользя по выставленным товарам, останавливаясь, чтобы поглядеть на драки или собачьи свадьбы. Так он добрался до площади перед ратушей. Без автобусов с туристами площадь казалась очень большой и пустынной. Юсуф уселся в тени кривой пинии, размышляя, что ему делать.
Хорошо бы, конечно, сохранить находку до лучших времен. Король Абдулла, если и станет искать что-либо запретное в Бет-Лахме или в Эль-Кудсе, вряд ли заглянет в палатки таамире, а если и заглянет, то у племени семьсот палаток, и почти невероятно, что он попадет именно в ту, где спрятаны свитки. Да, это было бы лучше всего!
Юсуф вспомнил об исполненных надежды глазах сына. Эти глаза совсем не подходили волку [41]. Сегодня он, наверно, бросил коз на произвол судьбы и, дрожа от нетерпения, ждет отца, который обещал ему половину выручки. Разве мог отец, разве имел он право причинить мальчику такое разочарование? Сказать ему: твоя находка ни на что не годится и продать ее можно будет только через три, пять или десять лет, а сейчас это даже опасно…
Нет, так нельзя. Что же делать?
— Эй, Юсуф, ты что, грезишь наяву?
Одновременно чья-то рука опустилась на плечо Юсуфа. Он вздрогнул.
— Ты, Кандо. Нет я не грежу, просто задумался. Ты домой? Тогда я с тобой. Куплю у тебя кое-какие мелочи.
Халил Искандер Шахин, которого в Вифлееме называли просто Кандо, был владельцем маленькой лавчонки и обувной мастерской в старом городе. Обычно таамире делали у него закупки. Кандо был сириец и христианин, а кроме того, бывалый плут и, по-видимому, опытный скупщик краденого.
А что если попытать счастья у Кандо? Но сириец слушал вполуха то, что рассказывал Юсуф о свитках, и едва удостоил их беглого взгляда.
— Древности не пойдут, — сказал он. — Но это, кажется, кожа. И ее немало по нынешним трудным временам, когда даже приличной кожи не достанешь! Если только она еще достаточно прочная! Дело обстоит так: если твои свитки чего-нибудь стоят как древности, тогда они не годятся для починки сандалий. Если же они годны на подметки, тогда это не настоящие древности. Сложи их пока в угол. Сегодня мне не до них. Мы же не первый день знаем друг друга, Юсуф, оба мы порядочные люди. Оставь их у меня, вот тебе фунт стерлингов в задаток. Если я смогу использовать свитки как кожу, ты получишь еще два или три фунта, когда будешь снова в городе. Если же я продам их как древности, тогда, может, даже пять или десять фунтов. Больше ни в коем случае: как я уже сказал, древности сейчас не в цене.
Бедуин устало кивнул в знак согласия и спрятал деньги.
Один фунт стерлингов — сумма настолько ничтожная, что, пожалуй, нет смысла его делить. Пусть уж он целиком пойдет в пользу Мухаммеда, неудачливого счастливца, нашедшего эти злополучные свитки, которые никто не хочет купить. Поделиться можно будет потом, если удастся получить настоящую цену. Ах, да! Мальчик хотел часы, но часов за фунт не купишь. Тогда пусть он хоть получит удовольствие.
Юсуф проворно вытащил бумажку и протянул ее сирийцу.
— Дай-ка мне табаку на все деньги, хорошего табаку и хорошей бумаги.
В углу мелочной лавки Халила Искандера Шахина лежали и покрывались пылью свитки из кумранской пещеры. Торговец совершенно забыл о них, поглощенный множеством сомнительных сделок, которые отнимали все его время.
Лишь в один пренеприятный день, когда в поисках затерявшейся гири Кандо перевернул вверх дном свою лавку, свитки снова попались ему на глаза и вызвали чувство глубокого сожаления. Но жалко ему было вовсе не бедуина, с нетерпением ожидавшего продажи свитков и денег, а выданного авансом фунта стерлингов, который требовал прибыли.
Бережно, словно мать ребенка или садовник саженец плодового дерева, Кандо принес свитки в свое жилище, расположенное над лавкой, чтобы вечером, укрывшись от нескромных глаз, рассмотреть как следует.
Он обмерил свитки деревянным метром, служившим ему для отмеривания ситца, и выяснил, что длина большого свитка 7,34 метра, а ширина 27 сантиметров. Второй и третий свитки были значительно меньше: один имел 1,6 метра в длину, 13,7 сантиметра в ширину, другой, грубо сшитый из пяти кусков, 1,86 метра и 24 сантиметра. Итого это составляло (сириец торопливой рукой набросал цифры на грязном клочке бумаги) 2,6474 квадратных метра кожи.
Не бог весть что и далеко не так много, как казалось вначале. Но что еще хуже, кожа — особенно самого маленького свитка — была прескверного качества. Подметка из нее отвалится, прежде чем владелец сандалий успеет покинуть Вифлеем. А такие случаи, как известно, вредят репутации фирмы и побуждают клиентов обращаться к конкуренту.
Значит, эти свитки можно использовать лишь для починки обуви в наименее видных и уязвимых местах и аванс в целый фунт стерлингов был, собственно говоря, слишком велик. Ну, да об этом не стоит и думать! Его можно будет вернуть, набавив несколько пенни или филсов (если к тому времени новая валюта Трансиордании проникнет и сюда) на рис, чечевицу и другие продукты.
Итак, как кожа свитки никуда не годятся. Может, это темно-коричневое тряпье в дырах и пятнах все-таки древность и чего-нибудь да стоит?
Кандо вынул из комода лупу, развернул свитки, закрепив их концы стульями и коробками, опустился на колени и принялся рассматривать письмена.
На арабский не похоже, на сирийский тоже. Может быть, древнесирийский? Некоторое сходство, конечно, есть. Но если уж человек, слава Всевышнему, научился писать и читать, ученым от этого он еще не стал. Надо бы спросить кого-нибудь, но как бы не попасть впросак… Если вдруг выяснится, что свитки бедуинов из мнимой пещеры у Мертвого моря хотя и старые, но не древние, стыда не оберешься и уж обязательно тебя наградят презрительным прозвищем. Ведь, как известно, нет для людей ничего приятнее, чем судачить о промахах других. Отнюдь не безупречный, но все же уважаемый торговец не хотел, просто не мог этого допустить. Бели же свитки в самом деле древние и стоят много дороже, чем кажется с первого взгляда, ты сразу окажешься нарушителем законов о древностях как английских властей, так и вновь появившегося на свет королевства Трансиордании. Этого тоже нельзя допустить.
Втянуть в это дело компаньона, а то — не приведи господь — даже двух или трех стоит только в том случае, если на них можно положиться, как на самого себя. Но всякий знает, что таких людей не много на нашей грешной земле.
Еще одно обстоятельство осложняло дело: если это старое тряпье окажется впоследствии цепным, оно явится достойным объектом сделки. Но тот, кто сумеет правильно определить возраст свитков, обязательно должен знать об их уникальности к продажной цене и не преминет навязаться в компаньоны, а если ты на это не пойдешь, можёт выдать тебя с головой. И тут уж безразлично — мусульманин он, иудей или христианин, ибо люди всех вероисповеданий одинаковы в своих пороках.
Постой-ка… Служители церкви! Может быть, это единственно правильный путь. Вот кто будет молчать по долгу службы и совести! Они не корыстны, во всяком случае явно, и интересуются древностями, которые имеют отношение к их религии. Так как эти свитки, несомненно, древнесирийские (Кандо в своих рассуждениях превращал возможное в действительное), они представляют большой интерес для той церкви, которая старше, много старше Римской или Византийской и ведет свое происхождение по прямой линии от основанного апостолом Петром Антиохийского епископства. А вспомнил о ней Халил Искандер Шахин лишь потому, что сам принадлежал, не проявляя, впрочем, особого рвения, к западной сирийско-якобитской церкви.
Ее центром и временной резиденцией патриарха был монастырь святого Марка в Иерусалиме. Кандо хорошо знал, где он расположен. Резиденция архиепископа Афанасия Иошуа Самуила, митрополита Иерусалима и Трансиордании, находилась между Яффскими воротами и мечетью Куббет эс-Сахра в ста или двухстах метрах от озера Хизкии, у подножия крепости Эль-Кале, на границе еврейского, христианского и армянского кварталов. Вот туда он пойдет и доверит архиепископу свое возможное сокровище. Завтра он не может. Послезавтра будет праздник и митрополит не захочет вести деловую беседу. Зато на третий день он внесет ясность в это неясное дело, возможно очень выгодное, а может быть, и ничего не стоящее.
