По лицу знахарки скользнула улыбка. Старуха кивнули и удалилась.
В глубоком раздумье сидели девушки у ложа раненого. Над чем они ломали головы, догадаться нетрудно.
Поступок Розы, совершенный в порыве сострадания, хотя и делал честь ее душевной отзывчивости, в глазах любой индианки выглядел страшной изменой. Забыв обо всем на свете, она прикоснулась к святыне племени, к тайному снадобью, которое сам мико не брал в руки без соблюдения мистического ритуала. А она не только прикоснулась, но имела дерзость распорядиться святыней. Это привело в ужас даже Канонду. Последствия могли быть самыми суровыми.
Для Розы наступили самые мучительные минуты в жизни. Тягостное молчание было прервано появлением старухи с дымящейся калебасой в одной руке и глиняным кубком в другой. Она подошла к больному. Девушки помогли ему приподняться, и старуха влила ему в рот горячую жидкость. И так дважды. Потом знахарка укутала его одеялом и, отступив на шаг, принялась наблюдать за воздействием своего зелья. Ждать пришлось недолго. На лбу чужеземца выступили крупные капли пота, старуха бросила на Канонду лукавый взгляд, призывающий оценить искусство тайного врачевания. Канонда кивнула и вышла. Через несколько минут она вернулась с увесистой калебасой.
- От глаз до языка короткая дорожка, - сказала девушка, протягивая знахарке калебасу. - Не желает ли моя мать удлинить ее?
Старуха ухмыльнулась и сделала вид, что колеблется.
- Канонда - дочь мико, - чуть повысила голос девушка, - она стережет его вигвам. Может ли Винонда знать, что здесь случилось?
Старуха по-прежнему молчала.
- Канонда сама будет говорить с мико.
- Глаза Винонды видят, ноздри чуют, но язык не привык попусту молоть. Винонда умеет молчать. Она любит дочь мико.
- А Канонда наполнит вторую калебасу.
С довольной ухмылкой старуха заковыляла к выходу.
Теперь Канонда имела твердый план действий.
Вскоре она взяла Розу за руку и обе направились к вигваму отца.
- Канонда, - сказала индианка, усаживаясь на свое меховое ложе, отвела глаза скво, чтобы увидеть радостную улыбку своей сестры. А Роза впустила в дом врага. Приютила лазутчика.
- Моя Канонда, ты же видела глаза моего брата. Если в них нет лжи и злобы, может лгать язык? Разве похож он на врага нашего племени?
- Моя сестра еще очень юна и плохо знает янкизов. Они засылают своих юношей в вигвамы краснокожих, чтобы выведать, сколько у нас зерна, скотины, бизоньих шкур, а потом вернуться к своим и указать врагам тропы в наши деревни.
- Но не считает же моя сестра лазутчиком нашего чужеземца?
Индианка покачала головой, всем своим видом выражая сомнение.
- Разве ты не не видишь, какого цвета у него глаза и волосы? Канонда готова протянуть чужеземцу открытую ладонь, если по нему тоскует сердце Белой Розы. Но дочь мико поступила вопреки обычаю. Она впустила ночь в вигвам своего отца.
- Но в лесу бледнолицый умер бы. Как его била лихорадка! Ночи-то теперь какие холодные.
- А мико? Как его встретит мико?
- Разве сожмется его кулак, когда он увидит брата, которому протянула ладонь дочь мико?
- А если дочь потеряла рассудок и протянула ладонь врагу? Разве не потемнеет взгляд мико?
- Неужели он обо всем узнает?
Губы индианки дрогнули в мимолетной усмешке.
- Для мико окони, - гордо сверкнув глазами, сказала она, - запах следов бледнолицего не унесут никакие ветры. Канонда может обмануть скво, но не мико! Разве Роза не поняла, о чем говорили глаза и язык Винонды? Надо было держаться подальше от священного снадобья, - упрекнула она, язык Винонды укрощен, но языки скво неугомонны, как белки. А если обо всем прознают мужья, ты думаешь, они не нашепчут мико? Дочь Токеа окажется лгуньей в глазах своего отца. Нет, этому не бывать! Канонда крепко любит Белую Розу, но отцу лгать нельзя. Если чужеземец подослан янки, отец живо разберет, что к чему.
- А что будет суждено белому брату? - дрогнувшим голосом спросила Роза.
- Достойно умереть, - неколебимо ответила индианка. - Однако он может проголодаться, и Канонда позаботится о нем.
С этими словами Канонда вышла из вигвама.
Когда раненый шевельнулся и открыл глаза, была уже поздняя ночь. У изголовья сидели две девушки и старуха. Дрожащее пламя лучины едва разгоняло мрак. Заметив первое движение раненого, старуха обхватила ладонями его голову и посмотрела в глаза. Затем пощупала пульс и, смахнув пот с его бледного лба, принялась тщательно исследовать цвет лица.
- Лихорадка прошла, а рану сумеет залечить Канонда, - сказала, уходя, старая индианка.
Молодого человека, который за двое суток впервые открыл глаза, не взбодрила усмешка угрюмой старухи. Словно предчувствуя это, Канонда поспешила занять место знахарки и придвинула к постели больного нечто вроде столика, уставленного закуской: жаркое из дикого утенка, запеченного по-индейски в травяном мешочке, ломти маисового пирога и прочее.
Индианка не отрывала от юноши глаз, внимательно следила за каждым куском, который он подносил ко рту, за каждым глотком воды, делала знак стоявшей в углу Розе, как бы призывая ее в свидетели весьма отрадного зрелища. Когда с едой было покончено, Канонда помогла больному поудобнее улечься и начала менять перевязку. Ее пальцы ухитрялись так прикасаться к ране, что не причиняли ни малейшей боли, и действовали с такой ловкой осторожностью, что пациент спокойно заснул, покуда девушка занималась его раной.
- Бальзам исцелит его через восемь солнц, - заверила Канонда.
6
Поразительное искусство врачевать раны и снимать жар, выработанное индейцами в нескончаемых войнах и скитаниях по дикому лесу, не замедлило проявиться и в случае с молодым чужеземцем. Через тридцать шесть часов он уже забыл про озноб, и едва миновала неделя, как рана начала заживать. Мертвенная бледность лица сменилась здоровым румянцем. Глаза ожили и заблестели, располагая к веселым шуткам, а не к скорбному сочувствию. Он бы наверняка вышел из вигвама посмотреть на мир божий, если бы не запреты двух его строгих покровительниц, опасавшихся возврата лихорадки. Ему приходилось коротать время в своем заточении, где единственной его утехой было поглощение винограда, диких слив в сахаре да бананов.
Но не успел он в то утро заняться этим, как на пороге возникла Канонда с тарелкой в руках. Его меню пополнилось жареными перепелами. Она поставила блюдо на столик и вернулась к выходу, чтобы опустить бизонью шкуру и защитить мягкий полумрак хижины от ярких утренних лучей.
- Доброе утро! - сказал молодой человек, удивленно взглянув на индианку.
Она не ответила на приветствие, кивнула в сторону перепелов и опустилась на пол. Но увидев, что ее подопечный не притрагивается к угощению, она поднялась и сказала:
- Мой юный брат прибыл на каноэ великого вождя Соленого моря. А жил ли он в его вигваме и раскурил ли с ним трубку мира?
Эти слова были произнесены на довольно беглом английском, но с глубокой гортанной окраской, свойственной языку ее племени.
- Каноэ? Вигвам? Трубка мира?.. - повторил юноша, словно не поняв, о чем идет речь. - Да, я плыл на каком-то каноэ, но черт бы побрал это плавание! Я его и на том свете помнить буду! Брр! Не такое уж это удовольствие кружить по воде восемь или, бог весть, сколько там дней и сочинять себе обед из подметок. Будь проклята наша охота за черепахами и наша любовь к устрицам! Больше я до них не охотник! Но скажи мне, милая девушка, где я, собственно, нахожусь? Помню, что последние дни блуждал по каким-то болотам, где ничего съедобного, кроме аллигаторов и диких гусей, и представить невозможно. Но у первых - зубы, а у вторых - крылья. Так где я имею честь обретаться?
Индианку несколько смутил этот бурный поток слов, и некоторое время она осмысливала его, приводила в порядок. Наконец, она, кажется, все уразумела, но взгляд ее стал жестче.
- Мой брат не ответил на вопрос своей сестры. Жил ли он у вождя Соленого моря? Курил ли с ним трубку мира?
- Да, жил, - сказал чужеземец, полагая, что понял, о чем идет речь. Я жил у вождя Соленого моря, если ты имеешь в виду наш народ. Что же касается трубки, то нет, не курил. У нас нет такого обычая. Вот французы и негры - другое дело.
- Мой брат, - холодно возразила Канонда, - говорит раздвоенным языком. Свою сестру он считает чересчур глупой. Канонда - дочь мико, - с достоинством закончила она.
- Канонда - дочь мико?
- Как мой брат попал в каноэ, в котором был найден своей сестрой?
- А как может оказаться в шлюпке честный английский мичман, когда ему приспичило полакомиться устрицами? А в это время какой-то французский пес, пират, сваливается ему на голову и тащит его в свою разбойничью нору! Ночью мне удалось улизнуть. Была бы воля Божья, Том и Билл составили бы мне компанию, но мерзавец запер нас всех по отдельности.
Создавалось впечатление, что молодой человек говорит все это не столько для того, чтобы вразумить Канонду, сколько для собственного наслаждения, - он вновь обрел дар речи!
