Аналогичные показания об этом дали также Алексеева и Конаховская.
Сопоставив свои наблюдения, Алексеева, Михайлова и Конаховская пришли к твердому убеждению, что в августе и сентябре месяцах 1941 года на даче в «Козьих Горах» немцами производились массовые расстрелы военнопленных поляков.
Показания Алексеевой подтверждаются показаниями ее отца - Алексеева Михаила, которому она еще в период своей работы на даче осенью 1941 года рассказывала о своих наблюдениях по поводу творимых немцами на даче дел.
Она мне долго ничего не говорила, показал Алексеев Михаил, только, приходя домой, жаловалась, что на даче работать страшно и она не знает, как ей оттуда вырваться. Когда я ее спрашивал, почему ей страшно, она говорила, что в лесу очень часто слышится стрельба. Однажды, придя домой, она сказала мне по секрету, что в лесу «Козьи Горы» немцы расстреливают поляков. Выслушав дочь, я ее очень строго предупредил, чтобы она больше никому об этом не рассказывала, иначе узнают немцы и пострадает вся наша семья.
Показания о приводе на «Козьи Горы» военнопленных поляков небольшими группами в 20-30 человек, под охраной 5-7 немецких солдат, дали и другие свидетели, допрошенные Специальной Комиссией: Киселев П. Г. - крестьянин хутора «Козьи Горы», Кривозерцев М. Г. - плотник станции Красный Бор в Катынском лесу, Иванов С. В. - быв. нач. ст. Гнездово в районе Катынского леса, Савватеев И. В. - дежурный по той же станции, Алексеев А. М. - председатель колхоза дер. Борок, Оглоблин А. П. - священник Купринской церкви и др.
Эти свидетели слышали и выстрелы, раздававшиеся из леса на «Козьих Горах».
Особо важное значение для выяснения того, что происходило на даче в «Козьих Горах» осенью 1941 г., имеют показания профессора астрономии, директора обсерватории в Смоленске - Базилевского Б. В.
Профессор Базилевский в первые дни оккупации немцами Смоленска был насильно назначен ими зам. начальника города (бургомистра), а начальником города был назначен адвокат Меныпагин Б. Г., впоследствии ушедший вместе с ними, предатель, пользовавшийся особым доверием у немецкого командования и, в частности, у коменданта Смоленска фон-Швеца.
В начале сентября 1941 г. Базилевский обратился с просьбой к Менынагину ходатайствовать перед комендантом фон-Швецем об освобождении из лагеря военнопленных № 126 педагога Жиглинского. Выполняя эту просьбу, Меныиа- гин обратился к фон-Швецу и затем передал Базилевскому, что его просьба не может быть удовлетворена, так как, по словам фон-Швеца, «получена директива из Берлина, предписывающая неукоснительно проводить самый жестокий режим в отношении военнопленных, не допуская никаких послаблений в этом вопросе».
Я невольно возразил, показал свидетель Базилевский: «Что же может быть жестче существующего в лагере режима?» Меньшагин странно посмотрел на меня и, наклонившись ко мне, тихо ответил: «Может быть! Русские, по крайней мере, сами будут умирать, а вот военнопленных поляков предложено просто уничтожить».
«Как так? Как это понимать?» - воскликнул я.
«Понимать надо в буквальном смысле. Есть такая директива из Берлина», - ответил Меньшагин и тут же попросил меня «ради всего святого» никому об этом не говорить.
Недели через две после описанного выше разговора с Меныпагиным я, будучи снова у него на приеме, не удержался и спросил: «Что слышно о поляках?» Меньшагин помедлил, а потом все же ответил: «С ними уже покончено. Фон- Швец сказал мне, что они расстреляны где-то недалеко от Смоленска».
Видя мою растерянность, Меньшагин снова предупредил меня о необходимости держать это дело в строжайшем секрете и затем стал «объяснять» мне линию поведения немцев в этом вопросе. Он сказал, что расстрел поляков является звеном в общей цепи проводимой Германией антипольской политики, особенно обострившейся в связи с заключением русско-польского договора.
Базилевский также рассказал Специальной Комиссии о своей беседе с зондер-фюрером 7-го отдела немецкой комендатуры Гиршфельдом - прибалтийским немцем, хорошо говорящим по-русски:
Гиршфельд с циничной откровенностью заявил мне, что исторически доказана вредность поляков и их неполноценность, а потому уменьшение населения Польши послужит удобрением почвы и создаст возможность для расширения «жизненного пространства Германии». В этой связи Гирш- фельд с бахвальством рассказал, что в Польше интеллигенции не осталось совершенно, так как она повешена, расстреляна и заключена в лагери.
Показания Базилевского подтверждены опрошенным Специальной Комиссией свидетелем - профессором физики Ефимовым И. Е., которому Базилевский тогда же осенью 1941 г. рассказал о своем разговоре с Меныыагиным.
Документальным подтверждением показаний Базилевского и Ефимова являются собственноручные записи Мень- шагина, сделанные им в своем блокноте.
Этот блокнот, содержащий в себе 17 неполных страниц, был обнаружен в делах городского управления Смоленска после его освобождения Красной Армией.
Принадлежность указанного блокнота Менынагину и его почерк удостоверены как показаниями Базилевского, хорошо знающего почерк Меныпагина, так и графологической экспертизой.
Судя по имеющимся в блокноте датам, его содержание относится к периоду от первых дней августа 1941 года до ноября того же года.
В числе различных заметок по хозяйственным вопросам (о дровах, об электроэнергии, торговле и проч.) имеется ряд записей, сделанных Меньшагиным, очевидно, для памяти, как указания немецкой комендатуры Смоленска.
Из этих записей достаточно четко вырисовывается круг вопросов, которыми занималось управление города, как орган, выполнявший все указания немецкого командования.
На первых трех страницах блокнота подробно изложены порядок организации еврейского «гетто» и система репрессий, которые должны к евреям применяться.
На странице 10-й, помеченной 15 августа 1941 года, значится:
«Всех бежавших поляков военнопленных задерживать и доставлять в комендатуру».
На странице 15-ой (без даты) записано:
«Ходят ли среди населения слухи о расстреле польских военнопленных в Коз. гор. (Умнову)».
Из первой записи явствует, во-первых, что 15 августа 1941 года военнопленные поляки еще находились в районе Смоленска и, во-вторых, что они арестовывались немецкими властями.
Вторая запись свидетельствует о том, что немецкое командование, обеспокоенное возможностью проникновения слухов о совершенном им преступлении в среду гражданского населения, специально давало указания о проверке этого своего предположения.
Умнов, который упоминается в записи, был начальником русской полиции Смоленска в первые месяцы его оккупации.
Возникновение немецкой провокации
Зимой 1942-43 гг. общая военная обстановка резко изменилась не в пользу немцев. Военная мощь Советского Союза все усиливалась, единение СССР с союзниками крепло. Немцы решили пойти на провокацию, использовав для этой цели злодеяния, совершенные ими в Катынском лесу, и приписав их органам Советской власти. Этим они рассчитывали поссорить русских с поляками и замести следы своего преступления.
Священник села Куприно Смоленского р-на А.П. Огло- блин показал:
...После Сталинградских событий, когда немцы почувствовали неуверенность, они подняли это дело. Среди населения пошли разговоры, что «немцы свои дела поправляют».
Приступив к подготовке катынской провокации, немцы, в первую очередь, занялись поисками «свидетелей», которые могли бы под воздействием уговоров, подкупа или угроз дать нужные немцам показания.
Внимание немцев привлек проживавший на своем хуторе ближе всех к даче в «Козьих Горах» крестьянин Киселев Парфен Гаврилович, 1870 года рождения.
Киселева вызвали в гестапо еще в конце 1942 года и, угрожая репрессиями, требовали от него дать вымышленные показания о том, что ему якобы известно, как весной 1940 года большевики на даче УНКВД в «Козьих Горах» расстреляли военнопленных поляков.
Об этом Киселев показал:
Осенью 1942 года ко мне домой пришли два полицейских и предложили явиться в гестапо на станцию Гнездово. В тот же день я пошел в гестапо, которое помещалось в двухэтажном доме рядом с железнодорожной станцией. В комнате, куда я зашел, находились немецкий офицер и переводчик. Немецкий офицер, через переводчика, стал расспрашивать меня - давно ли я проживаю в этом районе, чем занимаюсь и каково мое материальное положение.
Я рассказал ему, что проживаю на хуторе в районе «Козьих Гор» с 1907 года и работаю в своем хозяйстве. О своем материальном положении я сказал, что приходится испытывать трудности, так как сам я в преклонном возрасте, а сыновья на войне.
После непродолжительного разговора на эту тему офицер заявил, что, по имеющимся в гестапо сведениям, сотрудники НКВД в 1940 году в Катынском лесу на участке «Козьих Гор» расстреляли польских офицеров, и спросил меня - какие я могу дать по этому вопросу показания. Я ответил, что вообще никогда не слыхал, чтобы НКВД производил расстрелы в «Козьих Горах», да и вряд ли это возможно, объяснил я офицеру, так как «Козьи Горы» - совершенно открытое многолюдное место и, если бы там расстреливали, то об этом бы знало все население близлежащих деревень.
