Разговоры по телефону с Москвой тут были всегда очень длительным делом и, кроме большого терпения, требовали очень тонкого слуха и немалых голосовых средств. Но нашлись терпеливые и добились ответа из больницы. Оказалось, что умер не какой-нибудь другой Вознесенский, никому не известный, а тот самый, который недавно сидел за общим столом, презирал чай и выискивал грамматические ошибки в листочках меню.
- Но почему же сказано "преждевременно", когда ему было уж, наверное, за шестьдесят? - спросила Алянчикова.
- А это потому, - объяснил Шилин, - что выпал он из трамвая... Так буквально и ответили из больницы: "Выпал из трамвая"... Значит, попал под прицепной вагон: это бывает.
Когда узнала об этом старуха Уточкина, она открыла было глаза и рот и потянула было к желтому лбу правую руку, но тут же оправилась, покачала головой, как качает умный при виде глупого, и прогудела:
- Вот оно, пивцо-то, до чего доводит!.. А человек был одинокий, несчастный... Ежели ты несчастный, так ты хоть уж не пей!..
Накануне отъезда к ней приехали и старший сын, изобретатель, и дочь, математичка, тоже высокая и тоже пожилых уже лет. И трое монументально высоких и старых, они медленно двигались (мать была в середине) по аллеям парка и вдоль берега речки. День после студеных ветров, разрешившихся снегом, выдался прекрасный, солнечный, яркий. Мать оживленно говорила, поворачивая желтое, но прочное, как из старой кости, лицо то к сыну, то к дочери. Дети почтительно слушали. Может быть, между прочим она рассказала им и о несчастном докторе Вознесенском.
Они приехали, чтобы взять отсюда мать, помочь ей переехать в город, но старуха ни за что не хотела терять еще один остававшийся ей здесь день, который, по всему судя, обещал быть таким же, как и этот, прекрасным.
И день отъезда, действительно прекрасный, наконец, наступил, и все уложили и вынесли свои вещи на подводу.
Аспирант Костюков, который очень располнел за месяц и стал настолько щекастым, что Пронин, двигая лопатками, говорил ему: "Твои, брат, глаза на твои, брат, щеки вот-вот в суд подадут: им из-за щек скоро ничего и видно не будет!" - благодушно спрашивал Уточкину:
- А вы от московского вокзала к себе домой на чем, на автобусе, должно быть, поедете?.. К вам какой номер ходит?
- Вот уж не люблю я эти автобусы! - живо ответила старуха. - Сиди да стукайся головой на каждой колдобашине!.. А ведь этих ям у нас на мостовой сколько?.. Пока домой доедешь, все мысли себе отстукаешь!.. Нет, я уж на трамвае доеду.
- А не боитесь, как доктор, из трамвая выпасть?.. Вот и он, должно быть, не боялся, а выпал же.
- У нас из трамвая выпасть трезвому человеку никак невозможно, - с достоинством отвечала старуха. - У нас линия глухая - мало кто ездит, и даже сидячие места бывают, а не то чтобы все время стоять... Я на бойких линиях и сама не сяду, увечье себе получать; совсем не ради этого я на свете живу.
И в толпе идущих на станцию пригородной дороги она шла медлительным, но спорым, нисколько не отстающим шагом своих негнущихся длинных ног, вполне готовая и к поездке в вагоне электрички, и к посадке в вагон московского трамвая, и к долгой зиме со всеми ее метелями и морозами, и даже к десятилетней войне со всеми империалистами мира.
1931 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Счастливица. Впервые напечатано в "Новом мире" № 11 за 1932 год. Вошло в сборник "Маяк в тумане" (1935) и Избранные произведения, том второй, 1937 г., с датой: "Крым, ноябрь 1931 г.". Печатается по собранию сочинений изд. "Художественная литература" (1955-1956 гг.), том второй.
H.M.Любимов
