Между городом Ейском и куренем Долгим, на берегу Азовского моря, в урочище «Широка Падина» поселена в 1852 году немецкая колония Михельсталь. В ней домов 32 и жителей 220 душ обоего пола. Жители эти переведены сюда из Острогожского уезда Воронежской губернии с целью служить казакам образцом добропорядочного хозяйства.
Из казачьих поселков, лежащих у берегов Азовского моря и обязанных своим происхождением рыболовному промыслу, заслуживает внимания Ачуевская усадьба, находящаяся при болотистом устье Протоки. Здесь самый богатый рыболовный завод, исстари принадлежащий войсковой казне и приносящий ей 30 тысяч рублей серебром годового дохода. Он помещается на остатках Турецкой крепости, которая когда-то замыкала вход в кубанские воды из Азовского моря. В этом месте, наиболее посещаемом судами рыбопромышленников, войско соорудило каменную церковь и на своем иждивении содержит ее причет.
По всему Азовскому поморью и по берегам Ахданиза, Кизилташа, Бугаза и Таманского залива лежат в холмах и рытвинах остатки крепостей, пристаней и селитеб татарских, генуэзских, греческих, – широкая нива для археолога. По Каракубанскому острову и вниз оттуда по протяжению правого берега Кубани до самого Бугаза тянется цепь опустелых, поросших травой, городков, в которых жили некрасовские казаки, служившие султану за иудины сребреники. С приходом сюда черноморцев, против которых дрались они как неприятели, некрасовцы перебрались за Кубань, к Анапе; а когда Пустошкин в 1807 году взял и Анапу, они ушли за море, в Турцию. Распространяющееся могущество отечества гналось за отступниками грозным преследователем. Настигаемые им всюду, они могли восклицать: куда уйду от духа твоего и от лица твоего куда убегу?.. Понесусь ли на крыльях зари, переселюсь ли на край моря – и там рука твоя поведет меня…
Поселения живые, нынешние курени, большей частью многолюдны, выражаясь точнее – многодворны, – и только. Говорить о каждом из них значило бы повторять непривлекательное и тем не менее с подлинным верное изображение главного войскового города. Из шестидесяти трех куреней только два инородческие непохожи на все остальные. Это Гривинский – Черкесский, при устье ерика Энгелика, и Адынский – Татарский, близь Ясенских соляных озер. Первый населен в 1798 году шапсугами, выведенными из-за Кубани уорком (дворянином) Али-Шеретлуком. Этот Али-Шеретлук, с немногими приверженными к нему подвластными, искал у казаков убежища от озлобленной против него демократической партии, которая в то время по милости Турецкого шариата усилилась в Шапсугском обществе до того, что ниспровергла древнее его феодальное устройство. Адынский курень населен в 1801 году крымскими татарами, жившими хуторами около Анапы, откуда грабежи и насилия горцев принудили их перебраться к черноморцам. В числе позднейших выходцев из-за Кубани приселились к Гривинскому куреню несколько десятков семей очеркесившихся армян и греков, предки которых завлечены были торговлей из Турции в ущелья Кавказа.
Местом первоначального поселения куреня Адынского был северный берег Таманского залива; но недостаток земли и другие причины заставили войсковое начальство перевести его оттуда на теперешнее место в 1850 году. В то же время несколько десятков черкесских семейств с потомками уорка Али-Шеретлука отделились от Гривинского куреня и перешли в низовье Керпилей, к куреню Новоджерелиевскому, где составили особый поселок. Разом с ними армянские и греческие семейства отселились к куреням Брюховецкому и Переяславскому.
Оба инородческие куреня имеют общее со всеми прочими учреждение и управление, но в отбывании службы пользуются особыми льготами. Об отличительных свойствах их обитателей можно сказать, что черкесы самый беспокойный народ в собственном общежитии и в соседстве с казаками, а татары самые лучшие работники на соляных озерах.
Относительно всей совокупности куреней можно высказать два общие замечания: в куренях, прилегающих к рыбопромышленным водам, больше жизни, благоустройства и довольства, больше добрых нравов, – и самые казаки, взятые в смысле военных людей, бодрее, развязнее и смышленее; напротив, в куренях степных, где преобладает пастушеский быт, меньше предметов, на которых глазам отрадно было бы остановиться; казаки менее развиты и более склонны к конокрадству и волокрадству, более подвержены этой нравственной болезни беднейшего класса войскового народонаселения. Те, наконец, из степных куреней, на полях которых меньше хуторов, имеют лучший вид и лучшую нравственность пред теми, которые сжаты хуторами. Все вообще курени населены простыми и мало-достаточными казаками. На пятьдесят домохозяев едва приходится один, который имел бы свой плуг, то есть мог бы пахать землю собственными средствами, не делая складчины с другими домохозяевами, не спрягаясь. Чиновные и сколько-нибудь состоятельные жители рассеяны в одиночку, по хуторам. Эти тучные отростки от тощего дерева разносят соки и глушат корни жизни общественной. Может быть, при степном скотоводстве, хутор, поселенный у места, столько же необходим, как кочевая кибитка; но нельзя не заметить, что казацкое общество тяготеет больше к своей окружности, чем к средоточию, что раздробление, особничество, или, как сами казаки говорят, «показанщина» (от слова казан, котел) составляют отличительную черту характера черноморцев. Им все как-то тесно, и в самом куренном поселении они отодвигаются сколько можно дальше один от другого. Они не сливаются в обществе, как камни в здании. У них каждая отдельная личность обчеркнута резко, угловато – не скоро подберешь и приставишь одну к другой, – и если у кого, так это у них крайности соприкасаются. Умственные способности и нравственные свойства не поделены в народе с приблизительной уравнительностью, – что в обществе человеческом так же благотворно, как ровная температура в воздухе, и чем Бог одарил великорусский народ, – не поделены, а брошены в толпу полными пригоршнями, на захват и наудачу. Сюда попало слишком много, туда слишком мало. Овому талант, овому пять талант. Можно сказать, что природа, засеяв поле умственно-нравственной жизни двух единокровных народов – великорусского и малорусского, в первом народе свой посев заборонила и поровняла, в последнем оставила так. Нет народа в великом племени славянском, более способного и готового, как народ малорусский, открыть в самом себе смешные и слабые стороны и осмеять их с беспощадным сарказмом. Все живущие в устах великорусского народа насмешки над простодушием хохлов, над упругостью их практического смысла, над неповоротливостью их соображения и эксцентричными странностями характера суть не что иное, как бледные переводы с малороссийского. Что и показывает в одном и том же народе и силу, и немощь разумения, избыток и нищету духа, на таких близких между собою расстояниях, что столкновения и разноголосица между этими противоречиями неизбежны. Не печатанных Гоголей между черноморцами много. Москаль, себе на уме, – подсмеивается над хохлом, над немцем и татарином, а над собой нет. Черноморец, когда он создан с головой светлой и сердцем возвышенным, осмеет недостатки и слабости в отце родном, разругает низкое свойство и гадкий поступок в родном брате. Умственно-нравственные симпатии в его природе берут верх над симпатиями плоти и крови, соседства и товарищества. Нельзя ручаться, чтоб он прикрыл упившегося Ноя.
К особничеству присоединяется наследованное казаками от отдаленнейших их предков, расположение к «байдикам» и «баглаям». Эти славянские, или куфические слова, по глубокой своей древности, сделались ныне не переводимыми, а смысл имеют точно тот же, что итальянское dolce fare niente и турецкий кейф[13].
От соединения показанщицы с баглаями родится бедность, а от бедности происходит забвение различия между мое и твое. Впрочем, этот беспорядок обнаруживается только на степных табунах и стадах. Плохо лежит, брюхо болит[14]. Но кражи со взломом редки. От времени до времени на больших промежутках вспыхнет застрявшая где-нибудь в глуши искра былого запорожского гайдамацтва и составится шайка разбойников. Укрываясь в камышах и захолустьях степных балок, они нападают на беспечные хутора, пекут растопленной серой денежных людей, чтоб исторгнуть у них заветную кубышку с карбованцами, преследуются вооруженной силой и гибнут на виселице.
За особничеством следует или ему предшествует дробление семейств и дележ хозяйств. В черноморской казацкой хате не то, что в великороссийской крестьянской избе, – вы не найдете трех и четырех поколений на одних полатях. Здесь семьи вообще малолюдны; их не связывают в большие снопы ни рекрутская сказка, ни подушный оклад. Два-три сына старого казака, вступая в тот возраст, когда войско зовет их на службу Государеву, когда особенно должны бы они подать друг другу руку, чтобы отсутствие из дому одного вознаграждалось присутствием при домохозяйстве другого, – разрываются, роятся из отцовской хаты, следуя пословице: «не кайся рано вставши, а молод оженившись», – и каждый городит себе особый двор. Потом, покидая свою молодицу одинокой и беспомощной и напевая себе вполголоса:
