Правительство, в первую очередь духовное — патриарх Филарет и его окружение, прислушивалось к голосам проповедников церковного возрождения и старалось идти навстречу их требованиям, поскольку полностью разделяло их тревоги и цели.
Неуклонно усиливали строгие меры по отношению к иноземцам. Кроме перечисленного ранее, запретили им приобретать дома в собственность у горожан и старались селить их отдельно от русских обывателей, в застраиваемых специально для этого местах — прообразе будущей Немецкой слободы, а возможности для строительства «ропат» были сильно ограничены. Всячески пытались склонить иностранцев на государственной службе принять православие, а встречая слишком упорное сопротивление, предпочитали отказываться от услуг порой ценных специалистов. По крайней мере, строго запретили иноверцам иметь у себя православную прислугу и держали служилых иноземцев на денежном окладе, стараясь не наделять их поместьями с русскими крестьянами.
Не менее строго и быстро реагировали власти на сообщения о нестроениях в церковной жизни. За любые нарушения в обрядах, несоблюдение канонов и недостойное поведение чиновники и священники, а порой и епископы подвергались епитимиям или отстранялись от исполнения обязанностей, отправлялись в монастырские тюрьмы «на исправление». Пьянство и разврат, нечестивые развлечения считались едва ли не государственным преступлением. Была объявлена настоящая война скоморохам — их вылавливали, отнимали музыкальные инструменты, ссылали на окраины государства, заставляя заниматься полезными промыслами или землепашеством.
Патриарх Филарет не только возглавлял эту борьбу за возрождение благочестия, но лично знал и поддерживал наиболее бескомпромиссных ее деятелей. Среди его ближайших сотрудников были архимандрит Дионисий и Иван Наседка. Благодаря помощи Филарета был рукоположен в священники и начал свою проповедь Иван Неронов. Возможно, не без поддержки патриарха начал свою деятельность и получивший славу неутомимого подвижника веры старец Капитон.
В 20—30-е годы XVII века обширные пространства Заволжья оказались охвачены необычайно сильным религиозным движением, отличавшимся крайними формами аскетизма и радикальным неприятием окружающего мира. Его основатель, Капитон, вел столь строгий образ жизни, что это дало повод позднейшим исследователям для обвинений его едва ли не в изуверстве. Иначе думали современники, благоговея перед подвижничеством старца, как «велика и совершенна постника». В начальный период своей деятельности Капитон возложил на себя тяжелые железные вериги, но впоследствии заменил их еще более тяжкими каменными. Поверх них, круглый год, в самый лютый мороз, он носил только короткий плащ, едва достигавший колен. По описаниям людей, видевших старца, он «вериги на себе носил каменные, плита созади, а другая спереди, по полтора пуда в обеих: и всего весу три пуда. Петля ему бе пояс, а крюк в потолке, а обе железны, то ему постеля: прицепил крюк в петлю повисе спати…»
Правила поста в обители Капитона превосходили все известные ограничения. Во все дни он вкушал только от «семен и ягодичия и прочих, растущих на земли». На Пасху он не позволял себе ничего скоромного, но ел сам и давал ученикам вместо пасхальных яиц только головку красного лука. Молитва утром, днем и ночью, земные поклоны, число которых часто далеко превосходило тысячу — таков аскетичный быт этого старца.
Умерщвление плоти, строгое постничество совершенно в духе отшельников от мира первых веков христианства — не только не отпугивало, но привлекало в Капитонов скит множество последователей. Некоторые оставались там и становились его учениками, большинство, подивившись необычайной строгости и поклонившись подвигу старца, возвращалось обратно, разнося по селам и городам славу о великом подвижнике веры.
Вокруг Капитона собралось несколько учеников, «славные постницы и железоносцы», продолжившие его дело. Среди них: «дивный Леонид», «всепречудный Яков», «всепрскрасный Прохор», «великий и премудрый Вавила». Этот Вавила был, как следует из официальных документов и биографических свидетельств, иноземец «люторской веры», каким-то образом попавший в Россию и здесь познакомившийся с учением Капитона. Он пришел к нему в скит, принял православное крещение и стал одним из вернейших последователей старца. Вавила выделялся из числа остальных учеников Капитона не только самоотверженным подвижничеством, но еще и тем, что был светски и богословски великолепно образован — он в молодости учился в парижской Сорбонне, знал несколько языков. Некоторое время жил в обители Капитона и келейник патриарха Филарета, знаменитый твердостью в исповедании православной веры старец Корнилий, проживший весьма длинную жизнь и стоявший впоследствии у истоков возникновения старообрядчества. Так, неисповедимым образом, сплетались в скиту, затерянном в дремучих вологодских лесах, судьбы людей, оказавших разное влияние на будущее православия в России.
С конца 30-х годов на Капитона и его последователей, «лесных старцев», обрушивается преследование со стороны правительства и церковной власти. К этому времени патриарх Филарет умер, и его место занял Иосаф. Хотя он и был близок Филарету, отличался благочестивой жизнью, да и стал новым патриархом по благословению и желанию предшественника, все же он значительно отличался от него и дарованиями, и целеустремленностью и происхождением[4].
Было решено закрыть основанные Капитаном и «лесными старцами» скиты, а их насельников взять под стражу и допросить. Священноначалие смущал слишком радикальный настрой заволжских отшельников, строгости их жития, далеко превосходившие принятые уставы и образ жизни в православных монастырях. Но преследования не достигали цели — старцев вовремя предупреждали местные жители, и те скрывались до прихода правительственных отрядов. Вместо закрытых скитов основывались новые, более многочисленные.
* * *
То почитание, каким были окружены «лесные старцы», популярность их учения в народе, несмотря на свою чрезвычайную аскетичность, а также само появление столь враждебного окружающей мирской действительности движения именно в данное время можно объяснить внутренним положением в России, сложившимся к середине XVII столетия.
Окончание Смуты, восстановление независимости государства под управлением новой династии удивительным образом почти не принесли эмоционального подъема в русское общество, но, напротив того, сопровождались усилением в нем пессимистических настроений и даже эсхатологических ожиданий.
События междуцарствия, хозяйничанье в стране иноземцев, насилия и разорение, примеры чудовищной жестокости, падение нравов и авторитета власти — все это оставило глубокий след в народном самосознании. Породило, с одной стороны, ненависть к иноверцам и иностранцам вообще, а также боязнь повторения подобных смут в будущем. А с другой — приучило быть требовательными к правительству, и даже дерзкими с ним. Москвичи очень независимо и свободно обращаются к государям новой династии: «Что нам цари — пастушьи они дети. Такая же их мать, как и наша!» — о таких смелых речах, звучащих на улицах и площадях в самой столице, доносят во дворец[5].
Первая половина столетия, от изгнания поляков до воцарения Алексея Михайловича, представляет собой весьма напряженное время как во внешнеполитических отношениях, так и прежде всего — во внутренней жизни страны. Преодолевшее Смуту Московское государство было очень бедным, люди, независимо от сословной принадлежности, испытывали «во всем скорбь» — нечем было не только платить подати, отбывать государеву службу, но и прокормиться самим и накормить семьи.
Нарастало недовольство правительством, неспособным обустроить землю. При жизни Филарета все же удавалось и сдерживать слишком горластых крикунов, и вытягивать страну из омута экономических, социальных и духовных проблем.
Но последнее десятилетие царствования Михаила, когда ему пришлось править одному, без отца-патриарха, было довольно неспокойным. Состояние государства, бедственное положение подданных давали основания ожидать в ближайшем будущем новых смут. Иностранные посланники с уверенностью сообщали своим правительствам, что в Московии «государственный строй непрочен, и переворот в ближайшем будущем неизбежен».
Неустойчивости в положении новой династии добавили распространившиеся слухи о том, что наследник престола, царевич Алексей — на самом деле не сын царя. Об этом широко толковали в Москве и прочих городах, причем слухи были прочные и давние. Так, еще в 1635 году архимандрит Хутынского монастыря в Новгороде Феодорит говорил доверенным людям: «Бог де то ведает, что прямой ли царевич, на удачу де не подметной ли?..»
