Образ прямых петербургских проспектов стал расхожей художественной метафорой, широко используемой в самых различных, порою совершенно противоположных обстоятельствах. «Как петербургские проспекты», – говорили в укор поэтам и писателям, строчки произведений которых были так же, как «прешпективы», прямы и пусты.
Такая градостроительная практика требовала соответствующего именослова. Внешне одинаковые проезды и проходы да еще поделенные на похожие друг на друга, однообразные кварталы надо было как-то отличать друг от друга. Назревала необходимость официальной топонимики.
Если не считать сравнительно небольшого топонимического наследства, доставшегося городу от допетровских времен и зафиксированного на старинных финских и шведских картах, то практически всю раннюю городскую топонимику надо отнести к фольклору. Только в апреле 1738 года появился первый указ об официальном наименовании городских объектов. Улиц, набережных, площадей и мостов, требовавших собственных названий, к тому времени оказалось 259.
До 1738 года названия возникали стихийно – либо по каким-либо характерным отличительным признакам, либо по именам наиболее известных и значительных владельцев домов, усадеб, питейных или торговых заведений. Часто улицы называли именами слободских старост. Адреса носили описательный характер. Еще в начале XIX века Пушкин жил «у Цепного моста, против Пантелеймана в доме Оливье», а Дельвиг – «На Владимирской улице, близ Коммерческого училища, в доме Кувшинникова». Чем адрес был длиннее, тем проще было найти адресат. Александр Дюма в романе «Учитель фехтования», посвященном петербургской истории, указывает адрес своей героини: «Мадмуазель Луизе Дюпон, у мадам Ксавье. Магазин мод. Невский проспект, близ Армянской церкви, против базара».
Описательные адреса просуществовали вплоть до 1860-х годов, когда был радикально изменен сам принцип нумерации петербургских домов. Дома стали обозначаться номерами в пределах одной улицы. До этого они нумеровались в границах полицейских частей, которых в Петербурге насчитывалось всего двенадцать. Поэтому номера домов могли быть 225, 930, 1048 и т. д. Это было так неудобно, что пользовались старым испытанным описательным способом. Причем долгое время среди обывателей равноправное хождение могли иметь два, три, а то и более вариантов адресов. Так что Комиссии о Санкт-Петербургском строении, в чье ведение входила официальная городская топонимия, было из чего выбирать.
Как это обычно бывает, выбор был далеко не простым да и в итоге оказывался не всегда самым удачным. Население не принимало предложенный вариант, продолжая пользоваться другим, фольклорным именем, которое в конце концов могло оказаться более сильным и вытесняло из употребления официальное название. В арсенале петербургской топонимики сохранились любопытные свидетельства той давней борьбы. Искаженные варианты названия улицы Зеленина вместо правильного «Зелейная», Моховой – вместо «Хамовой», Торжковской – вместо «Торжокской», поселка Осиновой Рощи – вместо «Осиной Рощи» и многие другие давно вошли в обиходный оборот и пользуются вполне понятным официальным статусом. По тонкому замечанию специалистов, «эти ошибки давно уже стали историческими и обжалованию не подлежат». Названия превращались в символы, и их этимология интересовала разве что исключительно узкий круг любопытных.
По Садовой по Большой
Нет березки ни одной.
По Гороховой я шел,
А гороха не нашел,
Море видеть я хотел
И в Морскую полетел,
Но и в Малой, и в Большой
Капли нет воды морской.
Опыт народной, или, как говорят специалисты, вульгарной, этимологии был сохранен чуть ли не до нашего времени. Например, в 1920-х годах городской фольклор предложил упорядочить новую «распланировку» Ленинграда: «Кооперативы переносятся на остров Голодай. Футбольные клубы – к Нарвским и Московским воротам. Кассы трестов переводятся на Теряеву и Плуталову улицы Петроградской стороны. Алиментщики перебрасываются в Детское Село. Получающие по рабкредиту отправляются на Наличный переулок». Более понятный второй, нежели первый, основной смысл щекотал нервы, рождал ассоциации, приобщал ко времени.
Процесс упорядочения городской топонимики растянулся на многие десятилетия. Уже в середине XVIII столетия Петербург начал осваивать территориальный и тематический принцип наименования улиц. Этот принцип ведет свое начало от знаменитых линий Васильевского острова, которых еще недавно было 27, и рот гвардейских полков, переименованных затем в Красноармейские, Советские и другие улицы. Помните школьную загадку: «Назовите пятьдесят улиц Ленинграда за одну минуту»? Ответ был известен заранее: «27 линий Васильевского острова, 13 Красноармейских и 1 °Cоветских улиц». Не забудем и об улицах в Литейной части, которые в начале XVIII века назывались линиями и обозначались порядковыми номерами. Долгое время такой порядок наименования улиц сохранялся на Петроградской стороне, в слободах Семеновского, Преображенского и Измайловского полков, в других районах города.
В 1768 году императрица Екатерина II дает указание генерал-полицмейстеру Н. И. Чичерину «на концах каждой улицы и каждого переулка повесить доски с именами той улицы и переулка на русском и немецком языках; у коих же улиц и переулков нет еще имен, то оных окрестить». Одна такая доска до сих пор сохранилась на углу Дворцовой набережной и Зимней канавки. Затем появляется еще ряд сенатских указов, пытающихся упорядочить систему наименования и обозначения названий петербургских улиц. Казалось, что к началу XX века этот процесс наконец-то приобрел столь необходимую для такого большого города системность.
Но сразу после октябрьского переворота городская топонимика приобрела ярко выраженный идеологический характер. Улицам и площадям присваивались имена политических деятелей, зачастую не имевших никакого отношения не только к конкретному месту, но и к городу вообще. Переименовывались улицы, названия которых к тому времени уже составляли историческую ценность. Невский проспект стал проспектом 25-го Октября, Большая Морская улица – улицей Герцена. Это вызывало искреннее непонимание петербуржцев. Примеры этой вакханалии переименований мы увидим в ходе дальнейшего рассказа.
Петербург сталкивался с переименованиями давно. Но в дореволюционный, имперский период эти переименования были скорее случайными и нерегулярными, и чаще всего носили прагматичный характер. Новые названия или уточняли смысл старых, или давались магистралям, изменившим свой статус, функцию или территориальную принадлежность. Улицы превращались в проспекты, они продлевались, объединяя районы или части города, входили в границы военных слобод и заводских территорий и так далее. Изредка объектам давались имена почивших государей и военачальников. Еще реже это делалось в угоду политическим целям. Так, например, улицы Выборгской стороны и предпортового района получили имена городов Лифляндии и Финляндии.
Особо надо отметить то обстоятельство, что в течение двух первых веков своего существования топонимика Петербурга вообще не использовалась в идеологических, воспитательных целях. Только на рубеже XIX и XX веков впервые была предпринята попытка переименования улиц в пользу выдающихся людей России – писателей, поэтов, государственных деятелей. Благое намерение увековечить их память привело к неизбежным утратам исторических названий. Так, в 1902 году в связи с пятидесятилетием со дня смерти Гоголя имя писателя было присвоено старейшей улице города – Малой Морской. О том, как к этому отнеслись петербуржцы, мы расскажем в соответствующем месте книги. А пока, справедливости ради, отметим, что такие случаи были крайне редкими, и их можно было бы считать частными, если бы не опасный вирус переименований, который поселился в обществе.
В 1914 году, как мы уже знаем, это аукнулось в названии самого города, переименование которого из Санкт-Петербурга в Петроград вызвало бешеную волну шовинизма, результатом чего стала всеобщая поддержка царя в этом его решении. Пагубный смысл произошедшего на волне ложно понятого патриотизма был опознан далеко не многими и не сразу.
Но вряд ли кому-то в начале века могло привидеться даже в страшном сне, что произойдет с петербургской топонимикой всего лишь через одно-два десятилетия. Начиная с 1918 года волна за волной прокатился по петербургской топонимике мощный каток переименований. Первая была приурочена к первой годовщине революции.
Большевики, поставившие в октябре 1917 года Россию с ног на голову, старались закрепить это в сознании своих оболваненных революционной демагогией сограждан. Вот почему Дворянская улица превратилась в улицу Деревенской Бедноты, Кавалергардская стала улицей Красной Конницы, Почтамтская – улицей Союза связи, Мещанская – Гражданской и так далее. Все переименования носили ярко выраженный классовый характер, и если, например, в 1923 году принималось решение об увековечивании памяти деятелей литературы, то в основном эти деятели были либо причислены к лагерю революционных демократов, либо в своем творчестве сочувственно относились к революционной борьбе рабочих и крестьянских масс Российской империи.
