Стресс оказал дурную услугу. Генерал Мольтке сам был в состоянии высшего напряжения. Ближайшие дни должны были показать реальную цену «плана Шлиффена». Все его внимание было на правом фланге стремящейся обойти французский фронт армии, когда раздался звонок от Притвица, чей тон говорил о панике. Мольтке: «В любом случае вы должны любой ценой удержать оборонительную линию по Висле». Притвиц ответил, что не может гарантировать выполнение этого приказа.
Притвиц не успел опустить телефонную трубку, а судьба его была уже решена. В квартиру отставного генерала Гинденбурга в Ганновере «в 3 часа пополудни 22 августа пришла телеграмма из императорской штаб-квартиры: Готов ли Гинденбург к немедленному осуществлению обязанностей? — Я готов» {34} . Для отражения наступления русских армий, бросившихся на Восточную Пруссию, германское командование назначило начальником штаба Гинденбурга генерал-майора Людендорфа, оказавшегося лучшим германским стратегом этой войны. Оба военачальника никогда не были фаворитами высшего командования. До сорока восьми лет Людендорф так и не сумел получить в командование полк, и лишь война открыла его исключительный талант. Мольтке написал ему, назначая на Восточный фронт: «Вы можете предотвратить худшее. У вас трудная задача, но она вам по плечам» {35} . Людендорф отбыл на Восток через пятнадцать минут после получения приказа, «преисполненный почти нечеловеческой способностью работать и несокрушимой решимостью» {36}.
Они встретились на хорошо освещенном вокзале Ганновера. С прибытием дуэта Гинденбург-Людендорф в штаб Восточного фронта начинается «научная» война германского командования против храброго, но лишенного стратегического видения и организации русского воинства. «Посылка Людендорфа на восточный фронт, — пишет английский историк М. Гилберт, — означала, что в германской калькуляции была ошибка: прежде чем стремиться к решающей победе на Западе, следовало вести войну со всей серьезностью на Востоке» {37}.
В штабе Людендорфа относительно спокойным в отношении русских был полковник Гофман, скрывавший под непритязательной внешностью подлинный талант. В свое время он был германским военным атташе в Санкт-Петербурге, и никакая глупость со стороны русского военного руководства не могла его удивить. Другие удивлялись, а он принял как должное то, что русский командующий армией по радио клером — открытым текстом — ставил задачи своим командирам корпусов; другие сомневались, а у него, знающего, не возникало сомнений, он же убедил Людендорфа, что Ренненкампф не будет спешить на помощь Самсонову — два генерала не разговаривали друг с другом, а их дуэль во время японской войны предотвратил лишь царь. Гофман убедил Людендорфа, что русские послания подлинны и что Ренненкампф не прибудет вовремя на помощь Самсонову.
Поздним вечером 26 августа 1914 г. полковник Герхард Таппен, начальник оперативного отдела верховного главнокомандования, сообщил начальнику штаба восточного фронта Людендорфу, что в Восточную Пруссию направляются с запада три корпуса и кавалерийская дивизия. Людендорф помнил о «главном» в плане фон Шлиффена — ни при каких обстоятельствах не ослаблять правый фланг германской армии, делающей серповидное движение через Бельгию и Северную Францию к Парижу. Поэтому он ответил, что его восьмая армия не нуждается в подкреплениях. В любом случае они прибудут слишком поздно, чтобы повлиять на исход разворачивающейся битвы. Упомянутые корпуса должны крепить правый фланг бросившихся на Францию войск. Таппен заверил, что особой надобности в этих корпусах не существует.
Удача в данном случае способствовала западным союзникам. Возможно, именно этих корпусов не хватило Германии на пути к Парижу, и в этом смысле смелое вхождение в Пруссию Ренненкампфа и Самсонова изменило конечный итог войны.
В последовавшей битве горько обозначилось несчастье России — отсутствие координации, хладнокровного рационализма, научного подхода к делу. Жилинский, Самсонов и Ренненкампф недооценили возможности немецкой армии в Восточной Пруссии. Относясь с очевидной симпатией к русской армии, Черчилль все же не мог удержаться от вопросов: «Почему стратегический русский план предусматривал наступление двух отдельных армий, что очевидным образом давало преимущества немцам, использовавшим разделительные свойства озер и фортификаций, равно как и густую сеть своих железных дорог? Почему Россия не увидела преимущества движения единой армией, продвижения к югу от Мазурских озер на более широком и мощном фронте? Не могли ли они оставить открытой территорию между Ковно и границей, открытой с тем, чтобы заманить немцев в ловушку? Один лишь удар со стороны Варшавы-Белостока в направлении Вислы перерезал все коммуникации, все железные дороги, сминал все германские планы» {38}.
Вместо этого пять корпусов Самсонова шли без отдыха девять дней по песчаным дорогам в удушающую жару. Жилинский требовал максимального продвижения вперед, не видя, что он завлекает эти элитные части в западню. Голодные, уставшие воины шли к своей голгофе, не видя стратегической цели, не пользуясь превосходными германскими железными дорогами. А пока Самсонов спешил, Ренненкампф безмятежно отдыхал. Имея пять кавалерийских дивизий, он сумел «потерять» немецкую армию, позволяя немцам совершить классический маневр — оторваться от одной армии, чтобы окружить вторую. Отсутствие у русских войск телеграфа и любой сигнальной связи, чудовищное прямодушие открытых сообщений по радио о том, что собирается и чего не собирается делать Ренненкампф, сделали храбрую русскую армию жертвой своих вождей. Жилинский связывался с Самсоновым удивительным способом. Адъютант раз в день на автомобиле отвозил его телеграммы на Центральный почтамт Варшавы, а потом снова отправлялся за ответом за сотню километров от штаб-квартиры Жилинского {39}.
«Благодаря сообщениям по радио клером, — пишет Гофман, — мы знали силу русских войск и точное назначение каждой из задействованных русских частей» {40} . А Самсонов издал благодушный приказ, что, в свете неадекватных коммуникаций, его командиры должны просто приходить на помощь друг другу.
А.В. Самсонов был моложе и, по общему впечатлению, серьезнее Ренненкампфа. Он работал в Генеральном штабе с двадцати пяти лет и в сорок три стал генералом. Он командовал Туркестанским военным округом и приобрел всеобщее уважение. Генерал Гурко говорит о безупречных моральных качествах Самсонова, о «блестящем уме, укрепленном хорошим военным образованием» {41} . Но он неважно знал местность, и его ввели в заблуждение установки Жилинского об отступлении германской восьмой армии. И его система снабжения оказалась абсолютно недостаточной: быстро движущаяся вперед армия резко оторвалась от своих баз. У солдат не было хлеба, у лошадей — овса.
Генералы Гинденбург и Людендорф действовали согласно правилам немецкой военной науки. Войска их восьмой армии немедленно сели в поезда. Они бросили свои силы между двумя большими, растянувшими тылы русскими армиями, окружили одну из них у Танненберга, а через две недели севернее окружили вторую у Мазурских озер. И в то время, когда Гинденбург и Людендорф бросили все без исключения силы против Самсонова, потерявший всякую ориентацию Жилинский сообщал тому, что «перед вами противник оставил лишь незначительные силы» {42} . Превосходная разведка Гофмана точно знала о расположении войск Самсонова {43} . А Ренненкампф замедлил свой ход, чтобы позволить Самсонову окружить как можно больше немецких частей. Русские генералы не понимали того, что происходит перед ними.
Наиболее ожесточенным было сражение у деревни Танненберг, где пятьсот лет назад, в 1410 году, поляки и русские остановили движение немцев на восток. Двадцати дивизиям Ренненкампфа и пятнадцати дивизиям Самсонова противостояли 14 германских дивизий под командованием Гинденбурга. Именно эти 14 дивизий уничтожили цвет русской армии в самом начале войны. Неужели Ренненкампф «не видел, что правый фланг Самсонова находится под угрозой полного поражения, что угроза его левому флангу усиливается с каждым часом?» — изумляется Гинденбург {44} . Как мог Самсонов не ощутить 27 августа нависшую над ним смертельную опасность? «Естественным, — пишет Черчилль, — был бы приказ отступить. Но темный дух фатализма — характерно русского, — казалось, лишил сил обреченного командующего… лучше погибнуть, чем отступить. Завтра, может быть, поступят хорошие новости. Ужасающая психическая летаргия опустилась на генерала, и он приказал продолжать наступление. По выражению Гинденбурга, „эти войска жаждали уже не победы, а самоуничтожения“ {45} . Германский командующий пишет о „героизме, который спасал честь армии, но не мог решить исхода битвы“ {46} , Германский генерал пишет: „Русские сражались, как львы“ {47}.
