Перейдем теперь к Берлину. Там чувствовалось то же нервное напряжение и фактически происходила та же борьба воль. Кайзер и его политические советники были серьезно встревожены тем, что поступок Австрии представит виноватой стороной и Германию, а это будет стоить ей поддержки Италии, одновременно восстанавливая против нее Британию. Поэтому требование Генерального штаба о немедленной мобилизации отклоняется, и поздно вечером Бетман-Гольвег встречается с британским послом.
Бетман-Гольвег пытается сторговаться — купить британский нейтралитет, предлагая взамен согласие Германии не аннексировать каких-либо провинций Франции. «Но он не может дать подобного же заверения относительно французских колоний». Посол говорит ему, что вряд ли Англия пойдет на такое предложение. В этом посол оказался пророком. Предостережение Лихновского из Лондона, что британское общественное мнение настроено против действий Германии, бросает кайзера в пароксизм бессильной ярости. Он царапает оскорбительные эпитеты об «английском фарисействе», называя Грэя «чистым плутом» — что звучит несколько странно, если вспомнить предыдущее предложение Бетмана-Гольвега и то, что кайзер обзывал англичан «сворой мелких торгашей». Донесение Лихновского о новом предложении Грэем посредничества наконец вынуждает Бетмана-Гольвега послать в Вену длинную телеграмму с увещеваниями Австрии не упорствовать и не отвечать отказом на все предложения, иначе Австрия втянет Германию в невыгодную войну.
Со своей стороны кайзер телеграфирует царю, сообщая, что он старается склонить Вену согласиться «действовать открыто, чтобы была возможность прийти к удовлетворяющему обе стороны соглашению»… Телеграмма эта скрещивается с подобной же соглашательской телеграммой царя. На нее кайзер отвечает второй телеграммой с предложением: «Было бы правильно передать австро-сербский вопрос Гаагской конференции… Доверяюсь твоей мудрости и дружбе». Впрочем, то обстоятельство, что кайзер пометил на полях телеграммы царя: «Чушь!», дает основания сомневаться в искренности этого ответа кайзера. Но кайзер посылает и вторую телеграмму с призывом прекратить военные приготовления, «которые… ускорили бы катастрофу…» Эта телеграмма производит на царя сильное впечатление.
Около 10 часов утра царь звонит начальнику штаба и, несмотря на отчаянные протесты Янушкевича и заявления, что приказ уже отдан, предлагает ему его задержать, заменив приказом о частичной мобилизации.
Но Генеральный штаб, хотя и потерпел поражение, не был разбит. На следующее утро, чтобы вернуть свои позиции, штаб выставил новые тяжеловесные аргументы. Во-первых, делаются попытки приблизиться к царю — но царь, стараясь избежать давления, отказывается принять военного министра. Тогда Янушкевич добивается свидания с Сазоновым и убеждает его, что дальнейшее промедление с общей мобилизацией сломает армейскую организацию и отразится на безопасности России. Затем он утверждает, что частичная мобилизация создаст во Франции впечатление, что в случае войны Россия не будет в состоянии помочь ей выдержать натиск Германии.
В итоге Сазонов, уже убедившийся в неизбежности войны, соглашается посетить царя этим же вечером. Царь, бледный и озабоченный, поддается успокаивающим заверениям Сазонова, что, во всяком случае, совесть его будет чиста, и соглашается на публикацию приказа о всеобщей мобилизации. Сазонов, передавая Янушкевичу приказ по телефону, советует ему «исчезнуть на остаток дня» с целью предупредить возможные колебания царя.
Сазонов вначале пытается сохранить общую мобилизацию в секрете, не объявляя о ней ничего, но наталкивается при этом на технические трудности, и указ обнародуется утром следующего дня — 31 июля. В тот же день, но на несколько часов позже, отдается австрийский приказ об общей мобилизации. С этого момента «государственные мужи» еще продолжали посылать телеграммы (которые являлись ненужной тратой бумаги), но всем уже всецело завладела военная машина.
Однако 30 июля дело обстояло так не только в России. В 2 часа дня Мольтке, начальник германского Генерального штаба, послал сообщение австрийскому Генеральному штабу через австрийского военного атташе, указывая, что подготовительные меры России к войне
«выльются в casus foederis для Германии. Отклоните новые шаги Великобритании в интересах мира. Европейская война является последним шансом спасти Австро-Венгрию. Германия готова оказать Австрии неограниченную поддержку».
Затем он послал непосредственно Конраду телеграмму следующего содержания:
«Немедленно мобилизуйтесь против России. Германия будет мобилизоваться. Убедите Италию исполнить свой союзнический долг, предложив ей компенсацию».
Так Мольтке нейтрализовал малоубедительную телеграмму Бетман-Гольвега. Военные и гражданские руководители Австрии не нуждались в понукании — им достаточно было уверенности в поддержке Германии. Они не намеревались идти ни на какие предложения о посредничестве, если это грозило отказом Германии в поддержке Австрии. А «Германия» означало теперь «Генеральный штаб»!
Как только до Берлина дошло известие о русском приказе, тотчас было объявлено «положение о военной угрозе», которое являлось первым шагом на пути к мобилизации — искусный и простой трюк, позволяющий «оказаться первым», не раскрывая своих карт.
В то же время были посланы ультиматумы в Петербург и Париж. Ультиматум России требовал, чтобы она «приостановила военные приготовления, угрожающие Австрии и Германии, не позднее истечения двенадцати часов» и «определенным образом заверила нас в этом». Сазонов в ответ сказал, что технически невозможно остановить мобилизацию — но пока переговоры продолжаются, Россия не собирается нападать. Царь подкрепил это заверение следующей телеграммой кайзеру:
«Понимаю, что ты должен мобилизовать свои войска, но желаю иметь с твоей стороны такие же гарантии, какие я дал тебе, т. е. что эти военные приготовления не означают войны, и мы будем продолжать переговоры».
Германское правительство, не ожидая ответа на свой ультиматум, отправило своему посланнику в Петербург официальный текст объявления войны России. Посланник передал это объявление русскому правительству вечером 1 августа, немедленно по истечении срока ультиматума. Почти сейчас же началась германская мобилизация.
И тут последовало донесение генерала фон Хелиуса из Петербурга: «Народ мобилизовался здесь из страха перед грядущими событиями без всяких агрессивных намерений, и теперь испуган результатом своих действий». Кайзер сделал пометку на телеграмме: «Правильно, так и есть!».
Но если кайзер теперь тоже был испуган и склонен на уступки, он не мог больше остановить своей военной машины, даже если бы он и хотел этого. Мольтке настойчиво держался той точки зрения, что «необычайно благоприятную обстановку надо использовать для удара», указывая, что «военное положение Франции более чем затруднительно», что «Россия, безусловно, не уверена в победе» и что «время года благоприятствует завязке кампании».
Скоропалительность суждений русского Генерального штаба может быть, по крайней мере, объяснена «нервами» — но едва ли то же оправдание может быть применено по отношению к Мольтке. Если искать главных персональных виновников завязавшейся войны, то ответственность, безусловно, должна пасть на трех человек: Берхтольда, Конрада и Мольтке. Но Мольтке, в сущности, представлял собою акционерное общество — Большой Генеральный штаб.
Но если действия этих людей и были обдуманы и преднамеренны, то все же в основе их действий лежал страх, а не просто военный задор: в австро-венгерском Генеральном штабе — страх перед увеличением мощи сербской армии после территориального увеличения Сербии по результатам Балканских войн; в германском Генеральном штабе — страх при виде того, как русская армия под руководством Сухомлинова неожиданно быстро оправляется от болезни 1905 года.
Прибегая к тактике «перетягивания каната», Мольтке втянул в войну Австрию, чтобы самому броситься ей на помощь — и в свою очередь быть уверенным в ее помощи.
Германский ультиматум Франции требовал ответа на вопрос: будет ли Франция сохранять нейтралитет в «русско-германской войне». На ответ было дано 18 часов, причем к ультиматуму была добавлена угроза: «Мобилизация неминуемо будет означать войну». В случае, если Франция согласится сохранять нейтралитет, германскому послу было указано предъявить ей совершенно неприемлемое требование, а именно — чтобы Франция в виде залога передала Германии крепости Верден и Туль. Дело в том, что планы Мольтке были разработаны для войны на два фронта, и они были бы опрокинуты, если бы фактически пришлось вести войну на один фронт! Могло ли военное безумие идти дальше?..
