Иван IV принимал срочные меры по борьбе с эпидемиями. В сентябре 1571 года в опричную Кострому были посланы князь Михаил Гвоздев, Дмитрий и Данила Салтыковы на «заставу». Такие же заставы размещались в Унже и Галиче, где командовал брат Михаила и тоже опричник князь Осип Гвоздев. Царские посланцы должны были сообщать в Москву о том, сколько умерло народу и «какою болезнею умерли». Промедления в отправке сведений вызывали строгие окрики — сам Иван Грозный писал М. Гвоздеву: «Ты для которово нашего дела послан, а то забываешь, болыиоя бражничаешь, и ты то воруешь!» Царь велел: «…поветреныя места… крепить засеками и сторожами частыми» и смотреть, «чтобы из поветреных мест в неповетреные места не ездили них-то, никаков человек, никоторыми делы. Чтобы вам однолично из поветреных мест на здоровые места поветрея не навезти… А будет в вашем небрежении и рознью ис поветреных мест на здоровые места нанесет поветрия, и вам быть от нас самим сожжеными»{20}.
Слободу «поветрие» не затронуло. Но и здесь не было царю покоя — ни в «государских» делах, ни в личных. Стены слободских храмов видели жён грозного царя. Здесь бывала дочь кабардинского князя Кученей, в крещении Мария Темрюковна, чей брат долго являлся одним из первых лиц в опричнине. Мы не знаем, какой царицей была вторая жена Ивана, хотя иные историки отчего-то считают её жестокой, алчной, распутной и коварной: «Она с наслаждением наблюдала за медвежьими потехами, с горящими глазами смотрела на то, как ломали на колесе руки и ноги одним казнённым, как других сажали на кол, а третьих заживо варили в кипятке»{21}. Но у кавказской красавицы не было детей (единственный сын, царевич Василий Иванович, умер в двухмесячном возрасте в 1563 году), и царь начал охладевать к ней.
При живой жене он стал вести переговоры с полубезумным шведским королём Эриком XIV, желая получить в супруги его невестку Екатерину — жену его брата герцога Юхана, младшую сестру польского и литовского государя Сигизмунда II. Эрик согласился, и царь в 1567 году уже отправил за невестой боярина И. М. Воронцова с посольством. Однако дворцовый переворот в Швеции в сентябре 1568 года возвёл Юхана на престол и помешал этому плану осуществиться. Что в противном случае царь сделал бы с Марией, остается только гадать. Но и без того он вёл в слободе странную полумонашескую жизнь. К тому же, по воспоминаниям некоторых иноземцев, Иван Васильевич «начал склоняться» содомскому греху со своим любимцем Фёдором Басмановым. Весной 1569 года царь выехал с женой на богомолье по северным монастырям — в Троицу, Переславль-Залесский и далее через святыни Ростова и Ярославля в Кирилло-Белозерский монастырь. Возвращалась Мария уже больная, оставленная мужем на попечение опричников. Царицу с трудом довезли до Александровской слободы, где 6 сентября 1569 года она умерла.
Государыню отпели в соборе слободы и на траурной повозке доставили в Москву, в кремлёвский Вознесенский монастырь — усыпальницу великих княгинь. Оплакивать несчастную было некому. Царь на людях выглядел печальным, но слёз не лил, не бился и не рыдал, как по первой и любимой жене Анастасии. На помин души Марии Темрюковны Иван Грозный сделал вклады в те обители, которые посещал вместе с ней. Троице-Сергиев монастырь получил от него золотое блюдо весом в три килограмма — царский свадебный подарок жене{22}.
В смерти второй жены болезненно подозрительный государь обвинял своих недругов, утверждая, что она «злокозньством отравлена бысть». Едва ли обвинение было справедливым — у нас нет оснований считать, что несчастная женщина принимала участие в «опричных» замыслах и действиях царя Ивана. Скорее так могли думать те, кто не одобрял женитьбу государя на обращенной в православие иноверке «кавказской национальности» и был недоволен приближением к трону её родственников.
Скоро Иван Грозный начал хлопотать о новом браке. После смерти Марии Грозный не стал искать жену за рубежом, а велел представить пригожих дворянских девок-невест. Таубе и Крузе рассказывали: «Сначала в <15>70 году послал он нескольких лиц во все края, где только ни простиралась его обширная страна, осмотреть всех девушек, молодых и старых, высшего и низшего сословия, заметить и описать их имена, рост и наружность, чтобы не могло быть никакого подмена и обмана, и велел всех их, в количестве 2000, привести в Александровскую слободу». Собравшимся кандидаткам предстояло пройти несколько отборочных туров, во время которых «каждую особу или девушку приказал он (царь. — И.К., А.Б.) привести в дом, где она должна была одеться наряднейшим образом. Затем он входил в комнату вместе с двумя или тремя доверенными лицами, тоже разодетыми самым тщательным образом, кланялся им, говорил с ними немного, осматривал их и прощался с ними».
Участь выбывавших из царского конкурса была нелёгкой: «…тех, кто не понравился ему, употреблял он для позорного плотского сладострастия, раздавал им кое-что и выдавал их замуж за своих палачей, или они были вовсе прогнаны безжалостным образом. Из всех осталось 24, и, подержав их доброе время одну за другой, выбрал он из них 12, и когда мы 26 июня 1571 года были у него в Александровской слободе, избрал он для себя и своего сына тех, кого он хотел, следующим образом: они должны были снять все украшения и платья и дать осмотреть себя безо всякого затруднения и сопротивления нагими. При этом присутствовал его доктор, и он должен был осмотреть их мочу в стакане и определить и высказаться относительно их природы, свойств и здоровья»{23}.
В итоге «царь надолзе времяни избрал себе невесту, дщерь Василия Собакина». Вопреки часто встречающимся утверждениям, Собакины были не купцами, а незнатными помещиками из-под Коломны. Кажется, главным режиссёром этого спектакля был всесильный в то время Малюта Скуратов, сосватавший царю свою протеже, а может быть, даже дальнюю родственницу. Уже после помолвки Марфа Собакина вдруг заболела и стала «сохнуть». Казалось бы, она должна была уступить место другим претенденткам. Однако доктора, осматривавшие кандидаток в царицы, надо полагать, говорили то, что угодно было слышать опричному временщику. В итоге царь, «положа на Бога упование, любо исцелеет», решился-таки на брак; на свадьбе свахами были жена и дочь Малюты, а дру́жками — сам первый опричник и его зять Борис Годунов. Одновременно выбрали невесту и наследнику, царевичу Ивану Ивановичу — представительницу старого московского рода Евдокию Сабурову. Свадьбы царя Ивана и его старшего сына состоялись в один день, 28 октября, в Александровской слободе. Среди немногочисленных гостей на царском бракосочетании присутствовали родственники невесты: её отец, новоиспечённый боярин Василий, дядя-окольничий Григорий и родной брат Калист Собакины. Для них это был короткий миг торжества — провинциальные дворяне стали царскими ближними людьми.
Честолюбивый расчёт обернулся трагедией: на торжествах Марфа была уже совсем больна, а через две недели умерла. Скуратов сумел убедить своего повелителя, что царицу извели. Ходили разные слухи о том, кому это могло быть выгодно. По одной из версий, Марфу Васильевну отравили то ли Романовы, то ли Черкасские — родня первой или второй жён Ивана Грозного. По другому предположению, «зелье» Марфе передала её мать, заботясь о «чадородии» будущей царицы, и это снадобье (или другое, которым его подменили) и стало причиной болезни царской невесты. Об этом что-то слышал посланец австрийского императора Даниил Принц из Бухова, приезжавший в Москву в 1572 и 1578 годах: «Этим питьём она (Марфа. — И.К., А.Б.), может быть, хотела приобрести себе плодородие; за это и мать, и придворного (брата царицы, Калиста. — И.К., А.Б.) он (царь Иван. — И.К., А.Б.) казнил».
Смерть молодой царицы принесла крушение её роду. Недавние бояре и окольничие навсегда исчезли из разрядов — списков служебных назначений. Упоминая в послании в Кириллов монастырь постриженного в монахи дядю Марфы Варлаама Собакина, Иван Грозный прямо утверждал: «Варлаамовы племянники хотели было меня и с детьми чародейством извести, но Бог меня от них укрыл: их злодейство объявилося…» Официально было провозглашено, что царицу извели: «Дьявол воздвиже ближних многих людей враждовати на царицу нашу, еще в девицах сущу… и тако ей отраву злую учиниша». Возможно, этот слух стал основой трогательной легенды: когда открыли крышку гробницы, в которой покоилась третья жена Ивана Грозного, в гробу лежала не тронутая тлением дева писаной красоты…
У царя были основания для подозрений. Кремлёвским женам порой «помогали» умирать. Недавнее исследование останков великих княгинь и цариц из гробницы бывшего Вознесенского монастыря в Кремле привело к выводу, что мать царя, Елена Васильевна Глинская, была отравлена — на это указал химический анализ ее костных останков и волос. Об отравлении Глинской, правда, и раньше догадывались. Её, родом литовскую княжну и регентшу при малолетнем сыне Иване, старая московская знать не любила и подозревала, что сыновей Ивана и Юрия она родила не от мужа, а от любовника; но реконструированный портрет Софьи Палеолог, матери великого князя Василия III, не оставляет сомнений в том, что Иван Грозный — её родной внук Можно теперь утверждать, что и первая, горячо любимая жена Ивана Грозного Анастасия Романовна Захарьина, ушла из жизни в 27 лет не от частых родов (она произвела на свет шестерых детей), как считали многие историки, а от солей ртути.
