геноциды и преступления против человечности, которые вошли в сознание мировой общественности за последние десятилетия ХХ века. Если показания свидетеля в суде призваны дать лишь юридически пригодный материал для вынесения приговора, то личные рассказы выживших жертв помещают их в более широкий контекст и свидетельствуют об исторических преступлениях против человечности именно там, где историки их не задокументировали, ибо, когда эти злодеяния совершались, они еще не классифицировались не то что как преступления, но даже как «события».
Возвращение памяти о Холокосте в средних слоях западногерманского общества началось в 1979 году с телевизионного показа четырехсерийного американского фильма «Холокост». Около пятнадцати миллионов зрителей, затаив дыхание, следили за историей семьи Вайс. В 1980-е годы за этим эмоциональным шоком, который поразил все поколения западных немцев и прорвал эмпатическую блокаду, зазияли новые бреши в политике замалчивания. Важную роль для включения истории в публичную повестку дня сыграли исторические годовщины и поминальные даты. Ключевым для перехода от забвения к памятованию годом стал 1985-й, за четыре года до воссоединения Германии. Символическая политика Гельмута Коля, стремившегося подвести финальную черту под прошлым, натолкнулась на свои пределы 5 мая 1985 года в Битбурге, куда он вместе с Рональдом Рейганом прибыл на немецкое военное кладбище, где были захоронены также и эсэсовцы, намереваясь совершить очередной ритуал прощения и забвения [54]. В знак протеста против битбургской акции вскоре начались несанкционированные раскопки в Западном Берлине на месте бывшей штаб-квартиры гестапо, где теперь находится мемориал «Топография террора». Вооружившись кирками и лопатами, молодежь хотела продемонстрировать, что с прошлым отнюдь не покончено и оно не забыто.
Спустя три дня после Битбурга президент ФРГ Рихард фон Вайцзеккер выступил с речью по случаю сороковой годовщины окончания Второй мировой войны, в которой назвал это событие уже не «поражением» немцев, а «освобождением», что знаменовало собой присоединение к общеевропейской трактовке памятной даты. Еще через год разгорелся «спор историков», в ходе которого немецкие интеллектуалы полемизировали о том, какое значение должен иметь Холокост для будущей историографии. Под девизом «Прошлое, которое не уходит» историки развернули дискуссию об историческом месте национал-социализма. В центре дискуссии стоял вопрос: следует ли со временем отправить это событие прошлого Германии, как и другие события, в исторический архив? Дискуссия, которая рассматривалась некоторыми историками как побуждение к историзации нацизма, привела к обратному результату: она повлекла за собой активное возвращение травматического прошлого. Поскольку время не лечит травмы, причиненные экстремальным насилием, это насилие создает для жертв поистине «прошлое, которое не проходит» и которое требует своей проработки даже через десятилетия. Вместо того чтобы предоставить это прошлое эрозии времени или же сдать в качестве остывшего материала в исторический архив, травма Холокоста приобрела нормативный характер, став «прошлым, которое не должно уйти».
Применительно к тяжелому наследию национал-социализма все эти знаки отчетливо указывали на культурную переориентацию с забвения на памятование. После падения Стены понятие «мемориальная культура» заменило такие ключевые понятия 1950-х и 1960-х годов, как «подведение черты», «преодоление прошлого» и «возмещение ущерба», которыми в ФРГ характеризовалась политика самооправдания и забвения [55]. Этими ключевыми концептами определялась позиция поколения, которое было убеждено, что с широкой социальной реинтеграцией старых нацистов ускорится модернизация общества, а с выплатой компенсаций жертвам преступлений можно будет в обозримое время искупить историческую вину. Эти установки не были поддержаны следующим «Поколением 68»; оно уже росло в условиях глобализации международной мемориальной культуры и способствовало внедрению этой культуры в собственной стране [56].
Что нового в мемориальной культуре? Пять пунктов
Новая мемориальная культура – это абсолютная историческая новация. У нее нет ни исторических предшественников, ни традиций, на которые она могла бы опереться. Это обусловлено исключительными обстоятельствами ее возникновения, а именно Холокостом – беспрецедентным преступлением против человечности. Дальше я хотела бы описать пять характеризующих ее признаков.
1. Мемориальная культура связана с тяжелейшими преступлениями в собственной истории. Эти преступления оцениваются сегодня ретроспективно, в соответствии с юридическими нормами, которые были установлены лишь после Второй мировой войны. В качестве уроков истории, извлеченных из Второй мировой войны и Холокоста, появились такие категории или нормы, как «преступление против человечности», права человека и конвенция против геноцида, которые, однако, стали политической реальностью только после 1990 года. В 1939 году Гитлер мог бахвалиться: «Кто сегодня еще говорит об армянах?» Он видел, что геноцид армян 1915 года не осудили и забыли, а потому был уверен, что ему не грозит ни суд, ни глобальный бойкот за геноцид евреев. Сегодня мы по-прежнему говорим об уничтоженных евреях, однако не только о них, но и о рабах, о жителях колоний и туземцах, которые подвергались и по сей день подвергаются преследованиям, репрессиям и массовому истреблению. Теперь у нас есть транснациональные моральные нормы и Международный уголовный суд в Гааге, который вершит правосудие, выходящее за рамки законодательства отдельного национального государства.
2. Новая мемориальная культура самокритична. Йохан Хёйзинга определил историю как «духовную форму, посредством которой общество дает себе отчет о своем прошлом» [57]. Тем самым он четко сформулировал второй принцип новой мемориальной культуры. Речь идет о разъяснении негативных эпизодов собственной истории, которые не стираются из памяти и не забываются сами собой, а вновь и вновь становятся объектом изучения. Вину нельзя переложить на другого, ибо она вменяется только индивидууму за лично им содеянное. Но ответственность за совершенное преступление могут и должны брать институции, государства-правопреемники и общества даже в отдаленной перспективе.
3. Новая мемориальная культура нуждается в исторических исследованиях. Как показал политолог Тони Джадт, коллективное умолчание после войны имело место не только в Западной Германии, оно вошло в международную практику. В годы холодной войны национальная память европейских стран была заморожена ради поддержания западного и восточного блока по разные стороны «железного занавеса». Поскольку «вся ответственность за войну, принесенные ею страдания и совершенные преступления возлагалась на немцев», то преступления, совершенные во время войны и после нее другими, оказались «удобным образом забыты» [58]. Это забвение сохранялось до конца холодной войны как на Западе, так и на Востоке. После 1990 года восточноевропейские архивы были открыты. Изучение этих источников повлекло за собой новую волну исторических исследований о Холокосте. Не только в Германии они вернули тему Холокоста в центр общественного внимания, но и во всей Европе, поколебав устоявшиеся положительные национальные представления о собственной стране. Приведу лишь несколько примеров: благодаря новым документам о Виши и об антисемитизме в Восточной Германии Франция и ГДР перестали быть исключительно борцами Сопротивления; после дела Курта Вальдхайма и
