Учебники излагают традиционный взгляд на причины событий:
«Все народные волнения середины XVII в., имевшие в основе своей экономическую неудовлетворенность населения, питали чувство протеста в массах, способствовали их брожению и подготовили исподволь то громадное движение, которым завершилась общественная жизнь времени царя Алексея. Мы говорим о бунте Стеньки Разина. Он явился результатом не только неудовлетворительности экономического положения, как то было в прежних беспорядках, но и результатом недовольства всем общественным строем».
Можно, конечно, искать причины столь крупных общественных потрясений и в эмоциональной, и в психологической сфере. Экономическая неудовлетворенность «питала чувство протеста», а от него два шага до чувства недовольства всем общественным строем. Но затем мы читаем у историков и о «планируемых» результатах:
«Прежние волнения, как мы знаем, не имели определенных программ, они просто направлялись против лиц и их административных злоупотреблений, между тем как разинцы, хотя и не имели ясно осознанной программы, но шли против «боярства» не только как администрации, но и как верхнего общественного слоя; государственному строю они противопоставляли казачий».
А что такое казачий строй, который тут совершенно справедливо противопоставлен государственному? Мы писали об этом немного выше: это анархия и охлократия. Можно ли тут искать «определенных программ», а тем более ждать их осуществления? Вряд ли.
В государстве сходятся интересы всех общественных структур, всех классов и сословий. Но интерес самого государства, в силу того, что оно своей деятельностью уравновешивает антагонистические, зачастую, интересы разных частей общества, никогда не совпадает полностью с чьими-то отдельными запросами. А с интересами бандитов не совпадает совершенно.
Разумеется, крестьянин не хотел бы работать на «дядю», а этот «дядя» (например, дворянин), получив вдоволь еды и денег от своих крестьян, предпочел бы не служить в каком-то там полку, а лежать на диване в халате и пить кофий. Также и купец, совершив удачную сделку, предпочел бы не отдавать государству налоги. Но крестьянин также не желает, чтобы его били, не хочет абсолютного всевластия барина над собою, то есть даже крестьянину надо, чтобы была более высокая власть, к которой можно обратиться за судом. А дворянин не хотел бы, чтобы у него отняли землю вместе с крестьянами за то, что он отлынивает от службы, а купец желает уберечься от разбойников. Без государства уж точно никто из них не выживет!
Конечно, эмоционально-психологические мотивы тоже присутствуют. Смерд может убить барина или сбежать на Дон. Дворянин, даже явившись на службу, – откровенно валять дурака. Купец – укрывать доходы от налогообложения. Но ведь выживание сообщества зависит от реализации интереса большинства, не так ли? А государство в целом синхронизирует интересы как раз большинства.
Время Алексея Михайловича не было легким для всей страны. И вот, говорит Соловьев, число беглых крестьян и холопей, искавших уходом в казачество возможности улучшить свое положение, увеличилось. С присоединением Малороссии беглецы направились было туда, но московское правительство требовало оттуда выдачи бежавших. Вольной «сиротскою дорогою» оставалась только дорога на Дон, откуда не было выдачи. Народа на Дону поэтому все прибывало, а средства пропитания сокращались; в середине XVII века выходы из Дона и Днепра в Азовское и Черное моря были закрыты Польшей и крымскими татарами: «зипунов доставать» казакам стало негде.
Оставались еще Волга и Каспийское море, и казаки потянулись туда. Но устье Волги было в руках Московского государства, его закрывала Астрахань. В одиночку с государством тягаться трудно, и приблизительно с 1659 года здесь начали создаваться мелкие разбойничьи шайки: гуртом, как известно любому казаку, сподручнее батьку бить. Скоро у этих шаек появился способный вождь, и вот движение, начавшееся в малых размерах, все расширяется, и из мелких разбойничьих отрядов образуется огромная шайка, которая прорывается в Каспийское море и там добывает себе «богатые зипуны».
Чем же такое поведение, направленное вне России, отличается от набегов крымских татар, направленных вглубь России? Да ничем. Казачьему сообществу, умеющему выживать только так, и дела нет до дипломатических трудностей Российского государства. А ведь государю приходится думать о взаимоотношениях своей страны с соседями. А соседи выражают недовольство: с нашей территории к ним пришли грабители. Объяснять им, что это, де, не грабители, а «свободолюбивые люди», идейно не подчиняющиеся общепринятым нормам поведения, значит расписаться в своей слабости.
И государство принимало свои меры. Вернуться из Каспийского моря на Дон казаки могли только хитростью: надо было мнимой покорностью достать себе пропуск домой, обязавшись вторично не ходить на море. Этот пропуск дан, но казаки понимают, что другой раз похода на Каспий им безнаказанно не сделать: после их первой проделки дорога с Волги в море закрыта для них накрепко. Лишась таким образом последнего выхода, голытьба казацкая опрокидывается тогда внутрь государства и поднимает с собой низшие слои населения против высших. «Таков смысл явления, известного в нашей истории под именем бунта Стеньки Разина», – заключает Соловьев (см. История России. Т. XI, гл. I).
Надо, однако, заметить, что его объяснения касаются только казачества и не выясняют тех причин, по которым казачье движение передавалось и земским людям. А в деле Стеньки Разина необходимо различать эти две стороны: казачью и земскую. Да еще и учитывать, что казаки-то были разные: старые, давно уже приспособившиеся к жизни в государстве, согласившиеся ему служить, и новые.
Движение было сперва чисто казачьим и носило характер «добывания зипунов», то есть простого, хотя и крупного, разбоя, направленного против русских и персиян. Вожаком его был Степан Разин. Это были новые казаки, люди беспокойные, всегда искавшие случая погулять на чужой счет. Число такого рода «голутвенных» людей на Дону все увеличивалось от прилива беглых крестьян и частью посадских людей из Московии. Вот с такой-то шайкой и стал разбойничать Стенька, сперва на Волге, а затем на берегах Каспийского моря.
Разгромив берега Персии, казаки с богатой добычей вернулись в 1669 году на Волгу, а оттуда направились к Дону. Здесь Разин стал страшно популярен, так как слава о его подвигах и слухи о награбленных богатствах все более и более распространялись, и все сильнее привлекали к нему голытьбу. Перезимовав на Дону, он стал разглашать, что идет против московских бояр, и, действительно, набрав шайку, летом 1670 года двинулся на Волгу, с тем же разбоем, но с политической «подкладкой». Взяв почти без боя Астрахань и устроив власть в городе по образцу казачьих кругов, атаман двинулся вверх по Волге и так дошел до Симбирска.
Вот тут-то начала подниматься земщина, повсюду примыкая к казакам, восставая «за царя против бояр».
Как уже отмечалось, раскол церковный стал, по сути, расколом социальным. Неоднозначное реформаторство Алексея Михайловича (духовно-культурная европеизация в сочетании с закреплением крепостнических основ) вызвало столь же неоднозначное по мотивации и целям сопротивление этому реформаторству. В сознании основной массы населения правительственные реформы вели к ухудшению условий жизни. На деле же страна пыталась жить, «как все», а это в наших условиях всегда и непременно ведет к отставанию от соседей и в конце процесса обязательно к ухудшению жизни народа.
Итак, без всякой программы и цели, наобум, после запрещения походов за зипунами Степан Разин повел казаков против власти. А за ним потянулось и смущенное светскими и церковными реформами земство. Почему же оно поверило этому полевому командиру? Кто из крестьян его знал-то? А он прельстил их СЛОВАМИ, предлагая понятные, ничем не подкрепленные лозунги: «за хорошего царя» и «против мирских кровопийц» – иначе говоря, против местного аппарата управления. Листовки восстания (прелестные грамоты) гласили:
«Грамота от Степана Тимофеевича Разина. Пишет вам Степан Тимофеевич всей черни. Хто хочет Богу да государю послужить, да и великому войску, да и Степану Тимофеевичю, и я выслал казаков, и вам бы заодно изменников выводить и мирских кровопивцев выводить. И мои казаки како промысь (промысел, военные действия. – Авт.) станут чинить, и ва(м) бы итить к ним в совет, и кабальныя и опальныя шли бы в по(л)к к моим казакам…» (См. «Крестьянская война под предводительством Степана Разина». Том II, часть I, с. 65).
И этот призыв к опальным – в то время, несомненно, прежде всего к раскольникам, принадлежавшим к разным слоям населения, ставит под сомнение определение разинского движения как крестьянской, антикрепостнической войны.
