Но в чем бы ни состояла историческая правда, для Москвы было столь же естественно усматривать в действиях генерала Гайды руку Четверного согласия, как и для чехословаков считать, что приказы об их разоружении издаются под давлением Германии. Чехословацкое восстание окончательно закрыло для большевиков возможность экономического и военного сотрудничества со странами Четвертого согласия и толкнуло Москву (которая, впрочем, пошла на это довольно охотно) в объятия Германии.
* * *
До июня 1918 года генералы оставались единственной влиятельной в Германии группировкой, требовавшей разрыва с большевиками. Но они не могли противостоять промышленникам и банкирам, имевшим весьма тесные связи с министерством иностранных дел. И вдруг генералы получили неожиданного союзника. После Чехословацкого восстания Мирбах и Рицлер разуверились в устойчивости режима Ленина и стали настойчиво требовать, чтобы Берлин искал себе в России более надежную опору. Рекомендации Рицлера основывались не только на внешних наблюдениях: как ему было известно из первых рук, силы, на которые большевики рассчитывали в борьбе с чехословаками, готовили измену. 25 июня он сообщил в Берлин, что, хотя немецкое посольство в Москве делает все возможное, чтобы помочь большевикам в их борьбе с легионом и с внутренними врагами, усилия эти, судя по всему, тщетны87. Чтобы убедить лейтенанта-полковника М.А.Муравьева, командира Красной Армии на Восточном фронте, сражаться против Чехословацкого легиона, Рицлер вынужден был его подкупить. [Baumgart. Ostpolitik. S. 277; Erdmann. Riezler. S. 474; Paquet A. // Von Brest-Litovsk zur deutschen Novemberrevolution / Ed. by W. Baumgart. Gottingen, 1971. S. 76. Тем не менее в начале июля Муравьев изменил большевикам и был убит собственными солдатами.]. Еще большую тревогу вызывало растущее нежелание латышей выступать на стороне большевиков.
Они чувствовали, что позиции их большевистских покровителей становятся шаткими, и, опасаясь остаться в одиночестве, подумывали о переходе в другой лагерь. Рицлеру пришлось расстаться еще с изрядной суммой, чтобы убедить их принять участие в подавлении восстания в Ярославле, организованного в июле Савинковым88.
Тем временем чехословаки захватывали один город за другим. 29 июня в их руках оказался Владивосток, а 6 июля — Уфа. В Иркутске они натолкнулись на сопротивление большевиков, но сломили его и 11 июля вошли в город. К этому моменту вся Транссибирская магистраль с ответвлениями на востоке России, от Пензы до Тихого океана, находилась под их полным контролем.
Наблюдая беспрепятственное продвижение чехословаков и видя угрозу измены в рядах сторонников большевиков, Мирбах и Рицлер преисполнились дурными предчувствиями. Они боялись, что страны Четверного согласия воспользуются кризисом и организуют эсеровский переворот, чтобы снова сделать Россию своим союзником. Рицлер убеждал Берлин в необходимости для предотвращения катастрофы искать взаимопонимания с либеральными и консервативными кругами
России, представленными Правым центром, партией кадетов, Омским правительством и казачеством Дона. [Erdmann. Riezler. S. 711-712. Рицлер включил в список потенциальных союзников Германии кадетов, так как их лидер Милюков, живший в то время на Украине, высказывался в поддержку прогерманской ориентации. Другие кадеты сохраняли верность Четверному согласию.].
Тревожные сообщения из московского посольства вкупе с жалобами военных заставили немецкое правительство вновь вынести на повестку дня «русский вопрос». Проблему, с которой оно столкнулось, можно сформулировать следующим образом: делать ли и дальше, несмотря ни на какие осложнения, ставку на союз с большевиками, ибо они 1) настолько основательно опустошили Россию, что она стала неопасной на долгое время, и 2) пошли на заключение Брест-Литовского договора, отдавшего в руки Германии богатейшие районы России; или оставить большевиков, поддержав более традиционный, но и более жизнеспособный режим, который сохранит Россию в орбите Германии, пусть даже для этого придется пожертвовать некоторыми территориями, приобретенными в Брест-Литовске. Сторонники двух этих позиций не сходились во мнениях относительно средств. Цели у них были одни и те же: так ослабить Россию, чтобы она не смогла впредь помогать Франции и Англии «окружать» Германию, и вместе с тем сохранить возможность широкого внедрения в ее экономику. Но если антибольшевистские силы стремились для достижения этих целей расчленить Россию на ряд зависимых политических образований, то министерство иностранных дел считало, что выкачивать из страны ресурсы надо при помощи большевиков. Вопрос этот надо было решать безотлагательно — тем или другим способом, ибо, по единодушному мнению, сложившемуся в московском посольстве, большевики были на грани падения.
В принципе никто в германском посольстве не желал, чтобы большевики оставались у власти надолго: речь шла о коротком периоде, о времени, пока длится война. Решение этого вопроса осложнялось непоследовательностью кайзера, который то обрушивался на «большевистских евреев» и требовал международного крестового похода против них, то вдруг говорил о большевиках как о лучших партнерах Германии.
Людендорф настаивал на уничтожении большевиков. В них он видел одну лишь угрозу: «Мы ничего не можем ждать от советского правительства, хоть оно и живет за наш счет». В особенности тревожило его то, что немецкие солдаты «заражаются» большевистской пропагандой, которая после переброски сотен тысяч военнослужащих, сражавшихся на востоке, распространилась и на Западном фронте. Он желал ослабить Россию и «подчинить ее [Германии] силой»89.
Германское посольство в Москве разделяло точку зрения военных, но рекомендовало отступить от некоторых условий Брестского договора, чтобы такой ценой завоевать поддержку влиятельных политических группировок в России.
Противоположную точку зрения отстаивал Кюльман и возглавляемое им министерство иностранных дел (за исключением московского посольства); за это же стояли многие политики и большинство в германских деловых кругах.
Вот как были сформулированы доводы в пользу продолжения сотрудничества с большевиками в меморандуме министерства иностранных дел, составленном в мае: «Просьбы об оказании Германией помощи исходят из различных источников — главным образом, из реакционных кругов — и в основном объясняются опасениями имущих классов, что большевики лишат их собственности. Предполагается, что Германия сыграет роль судебного исполнителя, который прогонит большевиков из российского дома и восстановит в нем власть реакционеров, чтобы они проводили затем в отношении Германии ту же самую политику, которой придерживался в последние десятилетия царский режим... Что касается Великороссии, то здесь мы заинтересованы только в одном: в оказании поддержки силам, ведущим ее к распаду, и в ослаблении ее на длительное время, — как это делал князь Бисмарк по отношению к Франции начиная с 1871 г...
В наших интересах быстро и эффективно нормализовать отношения с Россией, чтобы взять под контроль экономику этой страны. Чем больше мы будем вмешиваться во внутренние дела русских, тем глубже будет становиться расхождение, существующее уже сегодня между нами и Россией... Нельзя упускать из виду, что Брест-Литовский договор был ратифицирован только большевиками, и даже среди них отношение к нему не было однозначным... Следовательно, в наших интересах, чтобы большевики оставались теперь у кормила власти. Стремясь удержать свой режим, они сейчас станут делать все возможное, чтобы продемонстрировать нам лояльность и сохранить мир. С другой стороны, их руководители, будучи еврейскими бизнесменами, скоро оставят свои теории, чтобы заняться выгодной коммерческой и транспортной деятельностью. И эту линию мы должны проводить медленно, но целенаправленно. Транспорт, промышленность и вся экономика России должны оказаться в наших руках»90.
Имея все это в виду, Кюльман проводил политику под лозунгом «Руки прочь от России!». В ответ на запрос, очевидно, исходивший от большевиков, он предлагал заверить Москву, что ни у немцев, ни у финнов нет никаких видов на Петроград. Такие заверения делали бы возможной переброску латышских частей с запада на восток, где они были отчаянно необходимы, чтобы сражаться с Чешским легионом91.
Для тех, кто верит в существование особых «исторических» дат, день 28 июня 1918 года должен рисоваться как один из самых значительных в новейшей истории. В этот день кайзер, приняв одно импульсивное решение, спас большевистский режим от смертного приговора, вынести который было вполне в его власти. Поводом стал доклад по российскому вопросу, направленный ему в ставку. Перед ним лежали два меморандума: один из министерства иностранных дел, за подписью канцлера Георга фон Гертлинга, другой — от Гинденбурга. Докладчик, барон Курт фон Грюнау, был представителем министерства иностранных дел в ставке кайзера. Всякий, кто сталкивался с такого рода ситуациями, знает, какое влияние на ход дела может оказать человек, представляющий материалы на рассмотрение. Предлагая лицу, облеченному властью и не владеющему обычно всем массивом фактов, варианты решения, из которых тот должен выбрать один, докладчик может путем едва заметных манипуляций подтолкнуть решение в нужном ему направлении. Грюнау в полной мере использовал эту возможность, чтобы поддержать интересы министерства иностранных дел. Кайзер сделал свой решающий выбор в огромной степени благодаря тому, каким образом Грюнау представил ему политические альтернативы: «Импульсивной натуре кайзера, движимого обычно минутными настроениями и внезапными вспышками, было свойственно принимать те доводы, которые советник сообщал ему в первую очередь; как правило, они представлялись ему решающими [schlussig]. Так произошло и на этот раз. Канцлеру Грюнау удалось вначале проинформировать кайзера о телеграмме от Гертлинга [содержавшей рекомендации Кюльмана] и лишь после этого сообщить мнение Гинденбурга. Кайзер немедленно заявил о своем согласии с канцлером, сказав, в частности, что Германия не должна вести в России никаких военных действий. Он велел поставить в известность советское правительство, что оно может, ничего не опасаясь, переместить войска из Петрограда для борьбы с чехами. Более того, «дабы не закрывать возможностей дальнейшего сотрудничества», следует сообщить советскому правительству, что ему, как единственной партии, принявшей условия Брестского договора, будет оказана со стороны Германии еще более широкая помощь»92.
