также упомянул в своих показаниях солдата Филиппа Тарана, временно проживавшего в казармах 1-го Черноморского куреня, который, дескать, сообщил ему подробности убийства Леонида. В тот же день Тарана вызвали к следователю. Действительно, показал он, вечером 27 декабря (9 января), находясь в помещении казарм 1-го Казачьего украинского конного полка на Деловой улице, он, Таран, стал свидетелем разговора нескольких солдат и офицеров. Разговор зашел на политические темы – и один из собеседников высказал своеобразную мысль: «От социализма есть ступень к монархизму и монархисты переходят в партию большевиков». Как мы рассказывали выше, в отношении Леонида Пятакова такое заявление, по всей видимости, было небезосновательным.
Продолжая тему, некий корнет Петрусь заявил: «Вот известный монархист Пятаков: его арестовали, взяли веревку и пустили под лед». Кто и когда это сделал, Петрусь не объяснил. Когда же Таран назвал подобные действия самосудом и выразил свое возмущение, Петрусь высказал еще одну своеобразную мысль: «Если придут двадцать человек, возьмут кого-либо и убьют, то это уже не самосуд, а организованный суд».
Больше, однако, никаких сведений в пользу того, что Леонида Пятакова утопили в Днепре, не поступило. Сам Александр Пятаков сообщил, в противовес своей же версии: «По дошедшим до меня слухам, Леонид содержится в “Косом капонире”» {947}.
Того же 30 декабря (12 января) прокурору Киевского окружного суда поступило заявление из… тюремной больницы Киевской губернской тюрьмы. Автором рукописной записки на нескольких листах был соратник Пятакова, избранный член Учредительного собрания Григорий Чудновский. (В советское время его именем называлась Терещенковская улица, расположенная совсем недалеко от дома Пятаковых.) Чудновский был арестован ранее в том же месяце. «Считаю своим долгом указать вам на лицо, – писал он прокурору, – предъявление которого семье моего исчезнувшего товарища прольет, быть может, свет на гнусное преступление. Лицо это – сотник Журавский».
Журавский был начальником караула, переводившего Чудновского из управления коменданта города в Косой капонир двумя неделями ранее. «Журавский, – писал Чудновский, – вел среди караула погромную агитацию, грозил смертью “жидам” и большевикам, в частности все время явно провоцировал меня оскорблениями, матерной бранью <…> рассказывал об убийстве некоего д-ра Коварского, совершенного им якобы за пару дней до того и т. д. <…> Ввиду того что <…> насилие над Пятаковым <…> судя по обстановке, менее всего носило характер случайного наскока или самосуда и скорее похоже на организованный акт террора по заранее составленному плану, в угрозах Журавского и его свиты звучало нечто большее, чем простое озорство и хулиганство».
На возможную причастность Журавского к делу Пятакова, по мнению Чудновского, указывало лишь следующее: «Караул взят был, видимо, из кавалерийской части, ибо не примкнутые к винтовкам штыки были прикреплены к ножнам шашек. Кавалеристами же был произведен набег на квартиру Л. Пятакова». Несмотря на столь расплывчатую аргументацию, автор заявлял:
Я считал бы весьма важным для раскрытия дела и м[ожет] б[ыть] для изыскания Л. Пят[акова] предъявить Пятаковым Журавского и даже – если офицер, к[ото]рый присутствовал при обыске, окажется не им – его коллег по части. Возможно и существование какой-либо тайной о[рганизац]ии – и личность Журавского могла бы послужить ключом для ее раскрытия {948}.
Как ни удивительно, Чудновский, возможно, был прав!
В те дни его совету не вняли и сотника Журавского на допрос не вызвали. Но 28 июня 1918 года (Чудновского к тому времени уже не было в живых – он погиб 8 апреля в бою с немцами под Харьковом) в германской комендатуре Киева давал показания штабс-ротмистр украинской армии Яков Журавский. С 15 марта по 1 мая он был учеником украинской офицерской школы, а на момент допроса служил в 9‑м украинском гусарском полку и жил в собственном доме на Полевой, 95. Журавский поведал немецким военным, оберлейтенанту Радуицу и ефрейтору Фромеру:
В ночь с 17 на 18 июня я был пьян и шел в полицию Бульварного участка, чтобы попросить проводить меня. Моя просьба была отклонена. Тогда я подошел к одному посту вблизи участка и к постовому обратился с той же просьбой. Он спросил[,] боюсь ли я или у меня много денег. Я ответил ему, что не хочу проходить по этой части города, потому что меня могут ограбить большевики. Дело в том, что я получил от прежнего украинского правительства приказ арестовать известного большевика Пятакова. Я его не арестовал и он был после убит моими козаками. После того как я рассказал это, милиционер выхватил револьвер и направил его на меня, я схватил его за руки, чтобы отклонить выстрел, тогда он повалил меня на землю, я стал звать на помощь <…> {949}.
История, конечно, выглядит странновато. Зачем было Журавскому рассказывать о преступлении своих подчиненных первому встречному милиционеру – и откуда такая реакция на рассказ? Возможно, у Журавского были какие-то свои счеты к Центральной Раде, которую он захотел таким образом оговорить. Всей правды мы никогда не узнаем. Тем не менее, вот невынужденное признание в похищении и убийстве Пятакова.
Вернемся к хронологии. 31 декабря 1917 года (13 января 1918) в передовой статье органа УСДРП «Робітнича газета» прозвучали нотки сомнения:
Загадкове зникнення Л. Пятакова, таємничі росправи з матросами <…> не можуть не трівожити революційну демократію українську, український пролетаріат передусім.
Дуже хотіло б ся думати, що це діло рук чорної сотні, контр-революційних груп та організацій. <…>
Та в душу закрадається сумнів [sic] чи то не в українських колах, в значній мірі, треба шукати виновників от-того терору, тої злодійської росправи з політичними противниками.
Чи прокидається і серед нас під впливом крівавих вакханалій розбещених большевистських мас чи їх безсовістних проводарів в Харькові та по инших місцях, чи не прокидається і серед нас звіряче бажання помсти, чи не запановує принціп – “око за око, зуб за зуб”? {950}
Большевики, со своей стороны, высказывались в обычном для себя стиле. В первые дни января Исполнительный комитет Окружного совета солдатских депутатов принял резолюцию: «Заслушав доклад о самочинных обысках и арестах и, в частности, о грубом обыске, аресте и таинственном исчезновении видного члена социал-демократической партии Леонида Пятакова, Исп. Ком. Окружн. Совета солдатских депутатов выражает по этому поводу свое глубокое возмущение, считая, что столь грубые факты нарушения свободы и неприкосновенности личности таят в себе великую опасность революции и контрреволюции [sic]» {951}. 4 (17) января Президиум Дивизионного комитета санитарной части VII армии принял свою резолюцию: «Товарищи! Неужели это правда предательски задержанные в Киеве наши товарищи Пятаков и
