«Все эти отряды образовались как-то стихийно, самостоятельно. Никто определенными планами не задавался, и поэтому лица, которые стояли во главе таких отрядов, были совершенно независимы и самостоятельны, тем более что иностранцы поддерживали Семенова и Калмыкова. Англичане поддерживали немного Орлова — это единственное, что англичане делали, и поддерживали главным образом только материально, потому что оружия у них не было. Французы присылали немного оружия Семенову, но мало. Американцы никакого участия ни в чем не принимали».
В мае 1918 года атаман Семенов, переформировав свой отряд, пополнив его добровольцами, вновь вторгается в большевистское Забайкалье, но опять ему не удается дойти до Читы и захватить ее. Атаман расстроен, но вдохновенно делится со своим другом детства Гордеевым грезой, которую тот потом так описал:
«Семенов мечтал в интересах России образовать между ней и Китаем особое государство. В его состав должны были войти пограничные области Монголии, Барга, Халха и южная часть Забайкальской области. Такое государство, как говорил Семенов, могло бы играть роль преграды в том случае, когда бы Китай вздумал напасть на Россию ввиду ее слабости».
* * *
Барон Унгерн вскоре по прибытию к атаману Семенову был назначен комендантом железнодорожной станции Хайлар, что стояла городом на одноименной реке вглубь Китая за «семеновской» станцией Маньчжурия.
Тут Роман Федорович Унгерн стал военным советником при монгольском князе Фушенге, состоящем на службе у атамана Семенова. Князь командовал восемьюстами всадников самого дикого и боевого племени Внутренней Монголии — харачинов. Год назад они били войска правительства Урги (Улан-Батора), среди которых был ранен пулеметчик Сухэ-Батор, будущий друг русских коммунистов и позже председатель Монгольской Народно-Революционной партии. Потом Фушенга воевал за японские интересы с китайцами.
Распоряжаться головорезами-харачинами мог только такой «железный» барон, как Роман Унгерн. Он и был их командиром, в то время как князь Фушенга лишь внешне царствовал.
В августе 1918 года белые партизанские части Семенова в очередной раз наступали по Забайкалью, и Унгерну с его монгольскими молодчиками приказали проучить казаков приаргунских станиц, воевавших за Лазо — теперь командующего войсками красного Забайкальского фронта. Для этого нужно было угнать у друзей Лазо 18 тысяч овец, но монгольские джигиты по бесшабашности прихватили большинство поголовья из гуртов казаков Семенова…
Был грандиозный скандал, хотя Унгерн, быстро разобравшись в ошибке, вернул скот семеновцам. Полностью же поправить дело не выходило, так как породистых овец испортили, когда гнали вперемешку с баранами, и те оплодотворились не в срок. Также часть их успели продать и сожрать монголы. Но никто даже из-за этого не посмел тягаться непосредственно с бароном, «неприкасаемость» которого по его нраву и близкой дружбе с самим Семеновым держалась тут на высшей отметке.
Высок был авторитет Унгерна и среди японских офицеров. Они мгновенно уловили его неподдельный интерес к Востоку, знание буддизма, полное отсутствие симпатий к Западу. Унгерн провозглашал, что Япония способна противостоять как американскому и европейскому империализму, так и русскому большевизму.
Русский офицер Унгерн, монархист до мозга костей, шел, так сказать, рука об руку с политикой Токио в отношении Китая. Но он даже превосходил японских политиков, вмешивающихся в китайские дела, идейно утверждая, что восстановление в Китае свергнутой императорской династии Цинь на престоле является «волшебным ключом к будущему всего человечества, центральной нотой вселенской гармонии», как пишет Л. Юзефович в своей книге «Самодержец пустыни. Феномен судьбы барона Р. Ф. Унгерн-Штернберга» (М., «Эллис Лак», 1993).
Идеологическая схема Унгерна здесь была в том, что равновесие в данной части земного шара может воцариться, если воспарит эта маньчжурская династия за счет двух рычагов: возвышения Монголии и роли буддизма. Маньчжурией в России называли граничащую с Монголией северо-восточную часть Китая, «увенчанную» станцией «Маньчжурия», с которой командовал своими партизанами в первой половине 1918 года атаман Семенов.
Все это очень похоже на чувства, идеи, обуревавшие вице-адмирала Колчака до его превращения в Верховного правителя при близком знакомстве Александра Васильевича с Японией осенью 1917 года.
В августе 1918 года произошло антисоветское восстание Чехословацкого корпуса, и долгожданная Чита перешла к атаману Семенову из рук чехословацких легионеров и добровольцев А. Н. Пепеляева. В сентябре Григорий Михайлович обосновал здесь свою резиденцию в гостинице «Селект». Барон же Унгерн разместился далеко от Читы — в старинном забайкальском поселении Даурия поблизости от русско-китайской границы.
В Даурии, которая станет плацдармом Унгерна на два ближайших года, барон стал формировать свою Азиатскую конную дивизию. Сначала она называлась по-разному: Туземный корпус, Инородческий корпус, Дикая дивизия, — но главное, что основу этого войска составляли бурятские и монгольские всадники. На штабных же должностях и в артиллерии служили преимущественно русские, при дивизии открыли военную школу для подготовки офицеров из бурят и монголов.
Средства, отпускаемые из Читы Семеновым на содержание дивизии Унгерна, были ничтожны, поэтому ему оставалось лишь реквизировать, чтобы существовать. Зато барон и ничьей власти над собой не признавал вплоть до ближайшего окружения Семенова, и сам атаман предпочитал попусту не тревожить давно ему известного своим нравом барона Романа.
Интендант Унгерна генерал Казачихин, в конце концов угодивший под суд в Харбине, потом оправдывался: — Одевать, вооружать, снаряжать и кормить тысячи людей и лошадей — это при современной дороговизне чего-нибудь да стоит! Источником была только реквизиция. Ею долги платили и покупали на нее… Мое положение было какое? Не сделать — барон расстреляет, сделать — атаман может отдать приказ и расстрелять.
Поселок Даурия был окружен сопками, на одну из которых вкатили товарный вагон караульным форпостом, откуда тянулся телефонный провод в штаб. В гарнизоне строго отладили быт с мастерскими, швальнями, электростанцией, водокачкой, лазаретом, тюрьмой. Когда Унгерн служил в этих местах хорунжим в Аргунском полку, в Даурии начали строить каменную церковь, теперь законченную, но неосвященную. Вояка-барон, заявлявший себя «человеком, верующим в Бога и Евангелие и практикующим молитву», приспособил храм под артиллерийский склад, который в 1920 году взорвут при отступлении.
Всю осень 1918 года войско атамана Семенова праздновало избавление от красных, но бывший любитель запить Унгерн теперь сделался абсолютным трезвенником и раздражался далеко слышными застольями в Чите, считая, что там все «катится по наклонной плоскости». В его крепости Даурия, вроде рыцарского замка с беспощадным хозяином, было не до выпивки. За дисциплинарный проступок здесь могли забить до смерти. Иной раз лупили так, что у жертвы отваливались куски мяса. Производили это китайцы березовыми палками, прозванными «бамбуками», кладя человеческую жизнь на рубеж двухсот ударов.
Унгерн не скрывал свои симпатии к палочной дисциплине, вспоминая Николая Первого и Фридриха Великого. Но барон превзошел императора и короля: за проступки не только порол своих офицеров, но и немедленно разжаловал их в рядовые. Справедливость у потомка рыцарей была поистине железная: он мог приказать утопить офицера за то, что тот подмочил при переправе запасы муки; заставить интенданта сожрать всю пробу недоброкачественного сена.
Унгерновская беспощадность к своим офицерам, возможно, связывалась с его давнишним пристрастием к простой жизни, когда спят на полу и едят из общего котла, как всегда делал он и командиром сотни в полку Врангеля. Казаки как тогда, так и сейчас уважали его, а даурские солдаты за заботу о них даже прозвали 32-летнего барона «дедушкой».
В ноябре 1918 года Р. Ф. Унгерн фон Штернберг получил чин генерал-майора от Г. М. Семенова, избранного в октябре на Войсковых Кругах Забайкальского казачества Походным атаманом Амурского и Уссурийского казачеств, Войсковым и Походным атаманом Забайкальского казачьего войска, бывшего в должности командира 5-го Приамурского корпуса; в ноябре же атаман Семенов был утвержден казачеством командующим Отдельной Восточно-Сибирской армией.
Приезжавший в то время в Даурию корреспондентом эстляндец А. Грайнер так описал свои впечатления об Унгерне:
«Передо мной предстала странная картина. Прямо на письменном столе сидел человек с длинными рыжеватыми усами и маленькой острой бородкой, с шелковой монгольской шапочкой на голове и в национальном монгольском платье. На плечах у него были золотые эполеты русского генерала с буквами А. С, что означало «Атаман Семенов». Оригинальная внешность барона озадачила меня, что не ускользнуло от его внимания. Он повернулся ко мне и сказал, смеясь: «Мой костюм показался вам необычным? В нем нет ничего удивительного. Большая часть моих всадников — буряты и монголы, им нравится, что я ношу их одежду».
