Почему дворник (по рассказам других — хозяин постоялого двора), знавший названную четверку, был уже на вокзале — не совсем ясно. Вероятно, постояльцы еще раньше вызвали подозрение и привлекли настойчивое внимание. Теперь, когда поднялась общая тревога, кинулись именно за ними, хотя никто из них не принимал участия непосредственно в нападении — даже Фомин не участвовал в перестрелке.
В чем неудача непосредственной попытки освобождения — вполне очевидно. В свое время критики знаменитого американского киновестерна «Дилижанс» упрекали авторов в искажении реальности: в фильме индейцы долгое время ведут с переменным успехом перестрелку с седоками дилижанса, в то время как в реальности индейцы сначала убивали лошадей, а затем уже расправлялись с обездвиженными пассажирами. Понятно, что при соблюдении такого практического правила сценарий фильма сработать просто не мог. Но именно по этому дефектному сценарию и осуществляли нападение террористы под Харьковом — налицо очевидный дилетантизм: оружие нападавших не годилось для убийства лошадей, они не умели этого делать и не были к этому готовы.
Интересна реплика об этом самого «атамана» — Михаила Фроленко (ниже станет ясно, что в ней наиболее существенно): «Из тюрьмы тот же Фомин, между прочим, сообщил следующее. Проехав впереди нас, он вскоре повстречал возвращавшихся жандармов, которые накануне отвозили в централ Ковалика и др. Теперь, кроме него, они встретили и тройку с Войноральским, и если бы мы гнались, то, значит, настигли бы и нас. Вышла бы неравная борьба. Жандармы в то время были вооружены револьверами «Смита и Вессона», которые били на 50 шагов насмерть, а наши «бульдоги» и шубу, как оказалось в деле Котляревского, не смогли пробить. Поэтому стычка окончилась бы полным нашим разгромом и, конечно, арестом всех, а то и смертью некоторых»[702] — как видим, хотя и с опозданием, но он вполне грамотно разобрался в происшедшем.
О том, что происходило затем с Медведевым-Фоминым и некоторыми другими, постаравшимися исчезнуть из Харькова, мы расскажем в следующем разделе. Основная же группа террористов благополучно вернулась в Петербург и приступила к подготовке уже давно решенного покушения на Мезенцова.
Это было время сразу после завершения Берлинского конгресса, когда гнев «общественности» был особенно заострен против царя и всех его приближенных, считавшихся ответственными за неудачи во внешней политике России. К последним относили теперь и либерального военного министра Д.А. Милютина, популярность которого заметно упала.
Террористы, переходившие от одного нападения к другому, ощущали себя в России комфортнее самого правительства. Много позднее, уже в ХХ веке, один из идеологов кадетства так характеризовал настроения общества в течение всех прошедших десятилетий: «политический террор представлялся тогда русскому обществу исключительно с двух сторон: во-первых, с той стороны, что он был способом борьбы с абсолютизмом; во-вторых, с той стороны, что он был самопожертвованием в лице тех, кто на него решался».[703]
Правительство же не искало никаких иных путей, кроме продолжения жесткого закручивания гаек.
В Одессе, остававшейся со времени Балканской войны на военном положении, в соответствии с законами этого положения и приступили 20 июля к суду над Ковальским и его товарищами, поднявшими, напоминаем, стрельбу при аресте их типографии в январе. Помимо того, что подсудимые действительно занимались запрещенной пропагандой, вся история с оказавшейся безобидной стрельбой больше смахивала на хулиганство, спровоцированное, к тому же, неумышленным недоразумением — падением убегавшего с заряженным револьвером Ковальского, произведшего, вполне возможно, нечаянный выстрел. Суд, тем не менее, имел инструкции развернуться вовсю.
24 июля Ковальский был приговорен к расстрелу. Толпа, собиравшаяся все эти дни у здания суда, начала буйствовать, к чему уже были подготовлены собранные воинские части. Из толпы в солдат стреляли из револьверов, после чего войска тоже стреляли и штыками двинулись на толпу. Погибло двое демонстрантов. Раненых, однако, оказалось немного; впрочем, если они и были, то сами постарались этого не афишировать: в последующие дни в Одессе арестовывали всех подозрительных. 25–26 июля по городу производились массовые аресты всех заранее выявленных подпольщиков.
Эта акция, менее интенсивно, но более целенаправленно продлившаяся до сентября, фактически покончила с существовавшим в городе (а также в Херсоне и Николаеве) серьезным подпольем во главе с С.Я. Виттенбергом. Заговорщики вели довольно успешную пропаганду среди военных матросов и уже планировали покушение на царя.
Их планы и намерения остались властям в основном неизвестными, тем не менее ядро заговорщиков (вместе с персонажами, достаточно поверхностно замешанными в их дела) было арестовано. Их судили через год — и вынесли уже более десятка смертных приговоров. Так, в частности, погиб Д.А. Лизогуб, что нанесло самый основательный удар по всему революционному подполью: главный его спонсор так и не успел реализовать значительнейшую часть своих замыслов по финансированию революции.
Приговор, вынесенный теперь в Одессе, по докладу Мезенцова от 27 июля был утвержден царем. 2 августа 1878 года Ковальский был расстрелян. Еще через два дня в столице разразились чрезвычайные события.
Как выяснили террористы, наблюдавшие за Мезенцовым, шеф жандармов каждое утро следовал прогулочным шагом из дому на службу строго стандартным маршрутом. Никакой охраны при нем не было (вопреки всему, что писалось затем в прореволюционной литературе), но его постоянно сопровождал спутник, одетый в штатское — как позднее выяснилось, полковник Макаров — невооруженный, что тоже выяснилось позднее. Они шли, оживленно обсуждая служебные дела. Мезенцов, таким образом, был почти такой же доступной жертвой, как и Гейкинг за два месяца до того.
Рассказывает участник покушения Адриан Михайлов: «Обстановка ясная. Регулярность прогулок дала возможность свести до минимума количество участников: три непосредственно участвующих — Кравчинский, Баранников и я, и три сигнальщика — /…/ Зунделевич, /…/ Л.Ф. Бердников и /…/ Болгарин (/…/ я не знаю, желает ли он, если жив еще, чтобы называлась его фамилия). Нападение могло быть произведено в любое утро. И однако это утро откладывалось со дня на день. 3-го августа получено было известие о казни Ковальского в Одессе. И в этот же вечер было решено завтра же казнить Мезенцева[704]. «Смерть за смерть», как была озаглавлена брошюра Кравчинского по поводу убийства Мезенцева, соответствовала действительности: убийство подготовлялось давно, но непосредственным толчком к нему была казнь Ковальского. /…/
4 августа 1878 г. я в татерсале. Запрягаю Варвара. Одеваюсь в кучерское. Выезжаю. Ровно в 8 час. я на Михайловской площади. Проезжаю мимо Михайловского сквера, вижу там Сергея [Кравчинского] и Семена [Баранникова]. Сидят на разных скамейках. Сергей читает газету. Газета сложена вдвое. В ее складке, знаю, итальянский стилет, сделанный по специальному заказу — «для охоты на медведей», было объяснено мастеру. /…/ Через четверть часа /…/ мимо меня начинают проходить один за другим наши сигнальщики, наконец, идет Бердников. Знак, — Мезенцев повернул с Невского на Михайловскую улицу. Сергей выходит из сквера и, продолжая читать газету, медленно переходит на панель /…/. За ним еще медленнее идет Семен. Мезенцев, беседуя с Макаровым, поравнялся с Сергеем. Вижу быстрое движение руки Сергея. Слышу вскрик Мезенцева. Сергей быстро направляется ко мне. Макаров против ожидания бросился не на помощь Мезенцеву, а за Сергеем. Близко нагоняет его, ударяет концом зонта по шляпе. В этот момент Семен стреляет в Макарова. Макаров на мгновение останавливается и поворачивает к Мезенцеву. Сергей садится в пролетку. Перепуганный выстрелом, Варвар бросается каким-то нелепым галопом прыжками.
Семену не сразу удалось вскочить в пролетку. /…/ Наконец, Семен вскочил. /…/ пустынная несколько секунд назад улица заполнена группами людей. Точно прикованные к месту, они остолбенело-вопрошающими глазами смотрят на нас, — они не знают еще, что произошло за углом, и не понимают, в чем дело. Быстро справляюсь с Варваром. Он своей обычной прекрасной рысью мчит нас к углу Садовой. За нами уже раздаются крики: «Держи! Лови!». За пролеткой уже бегут люди. Поворачиваю на Садовую. /…/ На углу Садовой и Невского стоит городовой и мирно беседует с кем-то, — грохот дровяных возов не доносит до него криков позади нас. Быстро пересекаем Невский. /…/ Огибаем справа Александринский театр и направляем Варвара к Апраксину двору с этой его стороны. Здесь в обычной апраксинской толчее Сергей и Семен сходят с пролетки. /…/
