В результате этого решения, принятого кайзером, Троцкий получил возможность перебросить латышские части с западной границы на фронт, проходивший в Поволжье и на Урале. И поскольку это были единственные боеспособные формирования, сохранившие верность большевикам, данная акция спасла большевистский режим от полного поражения на востоке. В конце июля 5-й и отчасти 4-й латышские полки вступили в бой с чехословаками под Казанью, 6-й полк атаковал их вблизи Екатеринбурга, а 7-й — подавил вооруженное антибольшевистское восстание рабочих Ижевского и Воткинского оружейных заводов. После этих операций преимущество было уже на стороне большевиков. В телеграмме, направленной Чичериным Иоффе и перехваченной германской разведкой, была подчеркнута важность для советской России возможности вывести войска с германского фронта и бросить их против чехословаков93.
Решение кайзера стало благословением для большевиков. Оно помогло их режиму устоять в самое ненастное для него время. Немцы могли без всяких усилий занять Петроград и почти без усилий — Москву: оба города были в тот момент практически беззащитны. Действуя по той же схеме, что на Украине, они могли бы поставить в России марионеточное правительство. Никто не сомневался, что они в состоянии это сделать. В апреле, когда позиции большевиков были еще значительно более прочными, Троцкий сказал Садулю, что их может сместить партия, которую поддержит Германии94. Решение кайзера, принятое в конце июня, навсегда закрыло эту возможность: шесть недель спустя, после провала немецкого наступления на западе, Германия была уже не в силах решительно вмешаться во внутренние дела России. А кроме того, знание, что немцы поддерживают большевиков, выбивало почву из-под ног российской оппозиции. Сообщая в Москву о решении кайзера, Кюльман в конце июня велел посольству продолжать сотрудничать с Лениным. 1 июля Рицлер прервал переговоры, которые вел с Правым центром95.
* * *
С приближением лета 1918 года в рядах левых эсеров стало нарастать беспокойствие. Романтики от революции, они нуждались в постоянном возбуждении: вначале это был экстаз Октября, затем пьянящие февральские дни 1918 года, когда народ поднялся навстречу германским полчищам, — незабываемые моменты, воспетые Александром Блоком в двух самых известных поэмах революции «Двенадцать» и «Скифы». Но вот все это ушло в прошлое, и левые эсеры вдруг обнаружили, что сотрудничают с режимом расчетливых политиков, которые заключают сделки с Германией и со странами Четверного согласия и вновь призывают «буржуазию» управлять заводами и фабриками, командовать армией. Что стало с революцией? Все, что большевики делали после февраля 1918 года, не устраивало левых эсеров. Они презирали Брестский договор, который, по их мнению, превращал Германию в хозяйку России, а Ленина — в лакея Мирбаха. Они бы хотели не заигрывать с немцами, а поднять массы против этих империалистов, чтобы бороться с ними, пусть голыми руками, и нести революцию в сердце Европы. Когда же, вопреки их протестам, большевики подписали и ратифицировали Брестский договор, левые эсеры покинули Совнарком. Столь же горячо возражали они и против политики, принятой большевиками в мае 1918 года в отношении деревни, считая, что посылать вооруженные отряды рабочих для изъятия у сельских жителей хлеба означает сеять кровную вражду между рабочими и крестьянами. Они были также против введения высшей меры наказания и спасли немало человеческих жизней: всякий раз, когда коллегия ЧК должна была утверждать смертный приговор по политическим обвинениям, входившие в нее левые эсеры использовали свое право вето. И, неизбежно, они начали рассматривать большевиков как предателей революции. Вот как выразила это лидер левых эсеров Мария Спиридонова: «Тесно спаянные с большевиками, боролись мы на одних баррикадах и вместе с ними думали докончить славный путь борьбы. Но теперь я вижу, что они являются самыми настоящими и, быть может, искренними последователями той... политики, которой всегда держалось правительство Керенского...»96.
Весной 1918 года левые эсеры стали относиться к большевикам так же, как сами большевики относились в 1917-м к Временному правительству и к демократическим социалистам. Они объявили себя совестью революции, неподкупной альтернативой режиму оппортунистов и сторонников компромисса. По мере уменьшения влияния большевиков в среде промышленных рабочих, левые эсеры становились для них все более опасными соперниками, ибо взывали к тем самым анархическим и разрушительным инстинктам российских масс, на которые большевики опирались, пока шли к власти, но, получив власть, стремились всячески подавить. Они получили поддержку в самых неспокойных слоях городского населения, включая радикально настроенных петроградских рабочих и матросов того, что именовалось Балтийским и Черноморским флотами. По сути, левые эсеры апеллировали к тем группам, которые помогли большевикам захватить власть в октябре и теперь почувствовали, что их предали.
С 17 по 25 апреля в Москве проходил съезд левых эсеров. Считалось, что он представляет более 60 000 членов этой партии. Большинство делегатов призывали к открытому разрыву с большевиками и с тем, что они называли «комиссародержавием»97. Два месяца спустя, 24 июня, на тайном заседании Центральный комитет партии левых эсеров решил поднять знамя восстания98. Это должно было положить конец «передышке», предоставленной Брестом. Предполагалось, что на Пятом съезде Советов, созыв которого был намечен на 4 июля, левые эсеры выступят с предложением денонсировать Брест-Литовский договор и объявить войну Германии. В случае, если это предложение не пройдет, левые эсеры собирались устроить террористические провокации, которые привели бы к разрыву между Россией и Германией. Вот что было сказано по этому поводу в резолюции, принятой на заседании ЦК:
«В своем заседании от 24 июня ЦК ПЛСР-интернационалистов, обсудив настоящее политическое положение Республики, нашел, что в интересах русской и международной революции необходимо в самый короткий срок положить конец так называемой передышке, создавшейся благодаря ратификации большевистским правительством Брестского мира. В этих целях Центральный Комитет партии считает возможным и целесообразным организовать ряд террористических актов в отношении виднейших представителей германского империализма; одновременно с этим ЦК партии постановил организовать для проведения своего решения мобилизацию надежных военных сил и приложить все меры к тому, чтобы трудовое крестьянство и рабочий класс примкнули к восстанию и активно поддержали партию в этом выступлении. С этой целью к террористическим актам приурочить объявление в газетах участие нашей партии в украинских событиях последнего времени, как то: агитацию крушений и взрыв оружейных арсеналов. <...>
Что касается формы осуществления настоящей линии поведения в первый момент, то постановлено, что осуществление террора должно произойти по сигналу из Москвы. Сигналом таким может быть и террористический акт, хотя это может быть заменено и другой формой.
Для учета и распределения всех партийных сил при проведении этого плана ЦК партии организует Бюро из трех лиц (Спиридонова, Голубовский и Майоров). Ввиду того, что настоящая политика партии может привести ее, помимо собственного желания, к столкновению с партией большевиков, ЦК партии, обсудив это, постановил следующее: мы рассматриваем свои действия как борьбу против настоящей политики Совета народных комиссаров и ни в коем случае как борьбу против большевиков. Однако, ввиду того, что со стороны последних возможны агрессивные действия против нашей партии, постановлено в таком случае прибегнуть к вооруженной обороне занятых позиций. А чтобы в этой схватке партия не была использована контрреволюционными элементами, постановлено немедленно приступить к выявлению позиции партии, к широкой пропаганде необходимости твердой, последовательной интернациональной революционно-социалистической политики в советской России»99.
Как видно из этой резолюции, левые эсеры собирались действовать так же, как большевики в октябре 1917 года, во всем, кроме одного чрезвычайно важного пункта: они не стремились к захвату власти. Власть должна была остаться в руках большевиков. Левые эсеры хотели только заставить большевиков отказаться от проводимой ими «оппортунистической» политики и с этой целью собирались путем антинемецких террористических актов спровоцировать нападение Германии на советскую Россию. План этот был целиком лишен реализма: он строился на допущении, что немцы под влиянием момента откажутся от стратегических преимуществ, предоставленных им Брестским договором, и забудут об общих интересах, связывающих Берлин и Москву.
Спиридонова, которая была самой влиятельной фигурой в комитете из трех человек, сформированном левыми эсерами, обладала бесстрашием, свойственным в былые времена религиозным мученикам, но у нее не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминал здравый смысл. Иностранцы, которые сталкивались с ней в эти дни, отзывались о ней весьма скептически. Рицлер назвал ее «высушенной юбкой», а по словам немецкого журналиста Альфонса Паке, это была «неутомимая истеричка в пенсне, карикатурная Афина, которая, когда говорила, всегда как бы тянулась рукой к струнам невидимой арфы, а когда зал разражался аплодисментами и яростными выкриками, нетерпеливо топала ножкой и поправляла на плече упавшие лямки своего платья»100.
