Мы специально вспоминаем эти эпизоды из истории той страны, откуда мы взяли и само понятие "импичмент", чтобы показать, насколько малые, не существенные в нашем пониманий обстоятельства могут стать в демократических странах основанием для отрешения глав государств от должности. Судьбу людей решают не ссылки или иные параграфы действующих или переставших действовать кодексов, а прежде всего политические и морально-нравственные оценки действий должностных лиц. Выдвигавшиеся против американских президентов обвинения выглядят детской песочницей по сравнению с Эверестом преступлений, совершенных Б. Ельциным против интересов государства и народов.
Дело о первом российском импичменте тем временем двигалось к завершению. Был даже назначен день - 15 мая 1999 г. - пленарного заседания Государственной думы, на котором должно было состояться голосование по вопросу о начале импичмента. К этому времени прошел почти год, в течение которого шел сбор материалов, их проверка и формирование Заключения.
Настроение в стране, парламенте не предвещало ничего хорошего. Представители администрации президента активно работали в Государственной думе, подкупая депутатов, уговаривая их или шантажируя. По предварительным расчетам, в Кремле вроде бы складывалось впечатление, что организаторам импичмента не удастся собрать двух третей голосов ни по одному пункту обвинения, но полной уверенности в "победе" не было. Разогнать Думу в это время было невозможно на законных основаниях, так как до очередных выборов оставалось чуть больше полугода. Кроме того, всему миру было известно о работе Комиссии по подготовке материалов для начала процедуры импичмента, и в этих условиях роспуск Думы выглядел бы совершенно неоправданным с точки зрения демократии. В этих условиях Б. Ельцин как истинный "большевик", привыкший идти напролом, играть ва-банк, решил вызвать в стране очередной шок, отправив в отставку правительство Е. Примакова - единственное правительство, добившееся в ельцинское десятилетие положительных результатов в своей работе и завоевавшее доверие как парламента, так и всего народа.
Кандидатура Е. Примакова возникла, мы уже говорили, в качестве единственного выхода из катастрофической ситуации после дефолта, в результате чего все ельцинские выдвиженцы оказались отвергнутыми страной и парламентом. Назначение Е. Примакова по большому счету оказалось спасательным кругом для политического выживания Ельцина. Но прошло всего несколько месяцев нормальной восстановительной, стабилизационной работы правительства, принесшей его главе высокий рейтинг доверия, как в душе Б. Ельцина возникло чувство невыносимой ревности и враждебности к Примакову. По словам самого президента, первый неприятный разговор произошел уже в январе 1999 г., когда Е. Примаков предложил Думе некий план политического примирения на ближайшее время - до выборов новой Думы и нового президента. Суть плана заключалась в том, что все три составляющие российской политической власти - президент, правительство и Дума - брали на себя определенные обязательства, жертвуя для этого некоторыми своими полномочиями, чтобы обеспечить стране стабильную политическую обстановку до новых выборов. В частности, президент принимал обязательство не отправлять правительство в отставку и не распускать Государственную думу на этот срок, Дума, со своей стороны, обязывалась прекратить процедуру сбора материалов для импичмента и не выражать недоверия правительству. Правительство же отказывалось от права вносить в Думу вопрос о недоверии себе, какой бы острой критике ни подвергалась его работа.
На такое соглашение Б. Ельцин был согласен в сентябре 1998 г., когда он настойчиво проталкивал в Думе кандидатуру В. Черномырдина на пост премьер-министра. Подобное соглашение прежде всего было выгодно правительству, которое несло основную ответственность за состояние дел в стране и в то же время не имело никаких гарантий от произвола со стороны президента или Думы. Сам глава государства был огражден Конституцией, а Дума могла спокойно чувствовать себя в последний год своей работы, да еще в условиях проводившейся процедуры по подготовке импичмента.
Чтобы смягчить возможную отрицательную позицию президента, Е. Примаков параллельно с пактом о политическом примирении предложил руководству Госдумы разработать и принять закон о гарантиях Ельцину после окончания срока его полномочий.
Несмотря на это, президент отнесся к пакту заключения политического перемирия на этот раз крайне отрицательно. Он увидел в нем только одну сторону: ограничение его конституционных прерогатив, и ничего больше. Его обидело даже то обстоятельство, что идею пакта в общественное сознание внес не он Б. Ельцин, а премьер-министр Примаков. Пресса разжигала президентские амбиции. Я в те дни сделал такую запись в своем дневнике: "Б. Ельцин ведет себя, как один мой капризный сверстник в деревне в дни нашего детства. Тот мальчишка требовал, чтобы корову в стадо выгонял только он лично, но и вставать не хотел в четыре часа утра, чтобы отправить буренку на выгон. Так вот его мать - бедная женщина - шла ближе к полудню в стадо, пригоняла корову домой, а потом продравший к этому времени очи мальчишка важно снова гнал животину на пастбище". И в самом деле, вскоре появился документ самого президента, точь-в-точь как премьерский, но теперь взбеленились Дума и ее коммунистическое крыло, которые на дух не принимали ничего, выходящего из Кремля. Так и повис в воздухе "пакт кота Леопольда", безуспешно призывавший: "Давайте жить дружно!!".
Президент и премьер-министр прожили все отведенное им время на этих постах, как два супруга, ненавидевшие друг друга, но понимавшие, что время для развода еще не наступило. И в первую очередь это относится к Ельцину, от которого и зависела в основном степень прочности брака. У премьера все время рос рейтинг доверия, у президента он все время падал.
Когда в марте 1999 г. НАТО приступило к массированным бомбардировкам Югославии, то Примаков решился на демонстративно протестный маневр: он летел в США на встречу с американским руководством, когда узнал по шифровке, что завтра самолеты Североатлантического альянса обрушат на Югославию ракетно-бомбовый удар. Тогда премьер отдал приказ пилоту развернуть самолет, который уже приближался к побережью США, и взять курс назад, на Родину. Ничего другого Россия тогда сделать не могла, но "разворот" Примакова в какой-то мере спасал честь и достоинство нашего государства, иначе оно становилось прямым пособником НАТО и соучастником агрессии. Этот шаг еще больше повысил авторитет Примакова, а у Ельцина вызвал приступ изжоги. Он сам об этом написал в своих воспоминаниях: "Косовский кризис усилил в обществе антизападные настроения, и Примаков был вполне способен объединить ту часть политиков, которые мечтали о новой изоляции России, о новой "холодной войне". Правда, потом Б. Ельцин сам взял на вооружение подобный прием, когда отдал распоряжение батальону российских десантников из числа миротворческих сил совершить театральный бросок из Боснии в Косово. Толку от этого марш-броска не было, но моральный эффект был впечатляющим и вызвал всплеск патриотических чувств.
Хотя публично президент продолжал заверять общественность, что он не намерен отправлять в отставку правительство Примакова, и однажды даже в телекамеры, четко фиксируя каждое слово, сказал: "...Позиция моя - я работаю до выборов 2000 года. Позиция премьера - он работает до выборов нового президента". Здесь, если смотреть с позиций сегодняшнего дня, что ни слово, то неправда. Оправдание может быть только в том, что Ельцин никогда не говорил о своем намерении говорить народу только правду.
Ближайшее окружение президента активно нашептывало ему о необходимости скорейшего устранения Примакова. Борис Березовский принародно похвалялся: "Свалим Примакова, и не таких убирали!". Олигархическую верхушку пугала личная неподкупность премьер-министра, его готовность дать ход следственным делам против ведущих криминальных авторитетов. Особенно напугала их одна неосторожная фраза, оброненная обычно сдержанным на резкие высказывания премьером. Весной 1999 г. в правительстве обсуждался вопрос о предстоящей в мае амнистии части осужденных, проходящих по "нетяжелым" статьям. Предстояло освободить около 100 тысяч человек. Тогда Примаков сказал, что амнистия необходима и для того, чтобы освободить места для тех, кого сажать будем за экономические преступления. Это заявление вызвало растерянность и страх среди так называемых "новых русских", которые сами неустанно повторяют, что все они сколачивали свои состояния в 90-е годы с нарушением несовершенных законов или при отсутствии таковых. Это их единственное потенциальное оправдание. По этому поводу Б. Ельцин замечает: "В стране происходили... довольно тревожные процессы. Возбуждались непонятные уголовные дела. Под арест попадали невиновные люди. Часть сотрудников спецслужб не скрывала при допросах и обысках бизнесменов, что ждут реванша за прежние годы. Почти весь российский бизнес, деловая элита пребывали в тоске и унынии по поводу своего ближайшего будущего. Эта ситуация грозила настоящим расколом страны в главном вопросе, вопросе экономических реформ". Именно к этому времени относится и отставка руководителя администрации Н. Бордюжи, которого Б. Ельцин заподозрил в излишней близости к премьер-министру.
