И где, как не здесь, вспомнить подвиг американского профессора Юлиуса Эпштейна, его заслугу перед Россией. В самонадменной Америке, всегда уверенной в своей правоте и легковесно не ощущающей своих преступлений, – он, одинокими усилиями, вскрыл тайну «операции килевания»: послевоенной выдачи американцами уже со своего материка сталинским агентам на уничтожение – сотен и тысяч русских и казаков, наивно полагавших, что уже достигли «свободной» страны и теперь спасены[1401].
Всеми этими примерами как не утвердиться в открытости всем нам искреннего русско-еврейского благопонимания – если не будем с обеих сторон загораживать его нетерпимостью и злобой.
Увы, даже мягчайшие движения к опоминанию, раскаянию, справедливости вызывают жёсткие окрики от блюстителей крайнего национализма – и русского, и еврейского. «Не успел Солженицын призвать к национальному покаянию», – то есть русских, и этого автор не осуждает, – «как на тебе! – наши тут как тут, в первых рядах». Не называет по имени, но, видимо, первого имеет в виду М. Хейфеца. «Это, оказывается, мы больше всех виноваты, мы помогали… установить… да нет, не помогали, а прямо сами установили советскую власть… непропорционально присутствовали в разных органах»[1402].
На тех, кто заговорил голосом раскаяния, тотчас накинулись неистово. «Предпочитают из своего ура-патриотического нутра выделить полный рот слюны» – а стиль-то! а благородство выражения! – «и тщательно оплевать всё тех же «предков», проклиная Троцкого и Багрицкого, Когана и Дунаевского»; «М. Хейфец призывает нас «очищать себя на огне национального покаяния» (?!)[1403].
И как же досталось Ф. Светову за автобиографического героя его романа: «Книга о переходе в христианство… будет способствовать отнюдь не абстрактным поискам пути к раскаянию, а вполне конкретному антисемитизму и жидоморству… книга эта – антисемитская». Да и в чём раскаиваться? – возмущается неугомонный Давид Маркиш. – Герой Светова видит «предательство» в том, что «мы бросаем эту страну в плачевном состоянии, в котором мы сами исключительно и виновны: ведь это мы, оказывается, устроили там кровавую революцию, расстреляли царя-батюшку, опоганили и изнасиловали православную церковь и вдобавок основали Архипелаг ГУЛаг» – так, что ли? Так, во-первых, вот эти «товарищи», Троцкий, Свердлов, Берман и Френкель, – не имеют никакого отношения к еврейству. А во-вторых – неверна сама постановка вопроса о чьей-либо коллективной вине[1404]. (Другое дело – русские, этих принято обвинять всех скопом, и начиная от старца Филофея.)
А брат его Ш. Маркиш присуждает так: «Что же касается последней волны выходцев из России… будь то в Израиле, будь то в США, русофобии – настоящей, а не «фантазматической»… в них не приметно, зато самоненавистничество, перерастающее в прямой антисемитизм, слишком часто так и бьёт в глаза»[1405].
Итак, если евреи раскаиваются – это уже антисемитизм. (Ещё новая разновидность феномена.)
Вот русским – следует осознать свою национальную вину: «Идеи национального покаяния не могут быть реализованы без отчётливого осознания национальной вины… Вина огромна, и не на кого её перекладывать. Эта вина касается не только прошлого, но и современности, в которой Россия делает достаточно гадостей, а в будущем может их наделать и ещё больше», – пишет в начале 70-х Шрагин[1406].
Что ж, и мы не устаём призывать русских: без раскаяния не будет у нас будущего. А то ведь: осознали коммунистические злодейства те, кого они прямо затронули, да близкие к ним. А те, кого не затронули, – старались не заметить, а теперь – забыли, простили, и непонятно им: а в чём раскаиваться? (Уж тем более – кто те злодейства совершал.)
Каждый день мы пылаем стыдом за наш неукладный народ.
И – любим. И не ищем других от него путей.
И ещё почему-то не всю потеряли веру в него.
Но разве в нашей огромной вине, в нашей неудавшейся истории – совсем, нисколько нет вашей доли?
Вот Шимон Маркиш перелагает Жаботинского: в статьях 20-х годов «Жаботинский несколько раз (по разным поводам) замечал: Россия – чужая страна, наш интерес к ней – отстранённый, прохладный, хотя и сочувственный, её тревоги, огорчения и радости – не наши, так же как наши – не её». Маркиш добавляет: «Именно так отношусь к русским… тревогам и я». И приглашает: наконец «назвать вещи своими именами. Впрочем, и свободные, западные русские в этом деликатном пункте храбростью не блещут… Я предпочитаю иметь дело с врагами»[1407].
Только надо бы вашу сентенцию разделить на две части: почему «называть вещи своими именами», говорить прямо – это значит быть врагом? А по нашей пословице: не люби потаковщика, люби спорщика.
Вот от этого перекоса, что если говорить прямо – означает враждебничать, – я призываю всех, и евреев, отказаться. Исторически отказаться! Навсегда отказаться!
Вот я в этой книге как раз и «называю вещи своими именами». И – ни минуты не ощущаю, чтоб это было враждебно к евреям. И – сочувственнее пишу, чем, встречно, многие евреи пишут о русских.
Цель этой моей книги, отражённая и в её заголовке, как раз и есть: надо нам понятьдруг друга, надо нам войтив положение и самочувствие друг друга. Этой книгой я хочу протянуть рукопожатие взаимопонимания – на всё наше будущее.
Но надо же – взаимно!
Соотношение еврейской и русской судеб, переплетшихся с XVIII века, и так взрывно проявившееся в XX, – имеет какой-то глубокий исторический ключ, который мы не должны потерять и на будущее. Тут, может быть, заложен сокровенный Замысел – и тем более мы должны стремиться к его разгадке и исполнению.
И кажется очевидным, что правда о нашем общем прошлом – и евреям, как и русским, нравственно нужна.
Эпоха Исхода, как евреи вскоре сами назвали её, вошла даже как бы крадучись: начало её относят к статье в «Известиях» в декабре 1966, где благовидным образом было выражено согласие властей на «воссоединение семей», и под этим «лозунгом евреи получали право покинуть СССР»[1408]. А через полгода после того – грянула, своим историческим ходом, Шестидневная война. – «Как всякий эпос, Исход начинался с чудес. И, как положено эпосу, было явлено евреям России – поколению Исхода – три чуда»: чудо становления государства Израиль, «чудо Пурима – 1953» (то есть смерть Сталина) и «чудо весёлой, блестящей, пьянящей победы 1967 года»[1409].
Шестидневная война дала сильный и необратимый толчок подъёму самосознания советских евреев и угасанию у многих жажды ассимиляции. Она породила мощную тягу к национальному еврейскому кружковому самообразованию и изучению иврита. Она, наконец, положила начало эмиграционному мирочувствию.
Но какими же, кем ощущало себя большинство советских евреев к концу 60-х годов, к порогу Исхода? – Нет, не искажают свои ощущения в ретроспекции те евреи, кто пишут о своём постоянном тогда ощущении угнетённости или стеснённости: «Услышав слово еврей, они вжимают голову в плечи, словно ожидая удара. И сами стараются употребить это сакраментальное слово возможно реже, а когда вынуждены произнести, то выговаривают его скороговоркой и сдавленным голосом, словно их держат за глотку… В среде этих людей есть такие, которые одержимы извечным страхом, въевшимся в их подсознание и уже неизлечимым»[1410]. Или, пишет литератор-еврейка: всю свою профессиональную жизнь она прожила с ощущением, что, может быть, её работу отвергнут, оттого что она еврейка[1411]. У многих евреев, при зримо преимущественных – в сравнении с массой населения – материальных жизненных позициях, это ощущение угнетённости всё же несомненно было.
Да жалобы евреев культурных – не на экономическое притеснение, а более-то всего на культурное. «Советские евреи пытаются… сохранить размер своего участия в русской культуре. Они отстаивают русскую культуру в себе»[1412]. Дора Штурман вспоминает: «Когда российских евреев, интересы которых прикованы к России, вдруг – как самозванцев и чужаков – лишают, пусть лишь на бумаге или на словах, права заниматься русскими делами, русской историей, они испытывают обиду и недоумение. С появлением Тамиздата и Самиздата ксенофобия по отношению к евреям, чувствующим себя русскими, свойственная некоторой части пишущих русских, выразилась впервые за много лет не только на уличном и чиновном уровнях, но и на уровне элитарно-интеллектуальном, в том числе и диссидентском. Естественно, что это потрясло евреев, отождествляющих себя с русскими»[1413]. – И Галич: «Множество людей, воспитанных в двадцатые, тридцатые, сороковые годы, с малых лет, с самого рождения привыкли считать себя русскими и действительно… всеми помыслами связаны с русской культурой»[1414].
