Суворова взорвало:
- Какая наглость!
Было прискорбно, не хотелось верить тому, что говорил Себастьян Шельберт. Он не мог слышать это противное "фон Сульверо", всей глупой болтовни этого вонючего, как его сыры, торгаша. Впрочем, не нарочитая ли это болтовня? Не прикидывается ли глупеньким торговец? Ежели он глуп, какой же из него делец? Не подослали ль французы его, чтобы сбить с толку Суворова?
Суворов сказал Шельберту, что не верит его рассказам. Себастьян Шельберт с пеной у рта старался убедить, что все правда.
- Массена разбил русских. Верьте мне!
- Расстрелять его! - гневно приказал Суворов.
Себастьян Шельберт n первую секунду не понял, что с ним хотят делать. Но когда Суворов по-немецки повторил ему, что его расстреляют, чтобы он не болтал лишнего, торговец поднял вой на весь монастырь. На его истошный крик прибежала настоятельница монастыря. Она и Антонио Гамма упросили Суворова отложить исполнение приговора, пока не будет проверено то, что говорит Себастьян Шельберт.
Суворов согласился. Он и сам думал послать кого-нибудь в Швиц.
Суворов отправил своего штабного офицера барона Розена, знающего немецкий и французский языки.
Розена переодели, взвалили ему на плечи громадный круглый, точно мельничный жернов, сыр, и он с провожатым, местным крестьянином, ушел в Швиц.
К вечеру они вернулись. Увы - Шельберт был прав: Розен слышал, как в гостинице французские офицеры похвалялись победой.
Суворов велел выпустить торговца. Себастьян Шельберт, не чуя под собою ног, помчался из монастыря.
Торговец оглядывался на белые монастырские стены и давал обет полного молчания.
К вечеру фельдмаршал получил письменное донесение о Цюрихском бое. Картина вырисовывалась яснее.
Войска Римского-Корсакова не посрамили себя - дрались отчаянно: но сила и солому ломит - Массена раздавил их численностью. Французы превышали русских чуть ли не в три раза. Римский-Корсаков отступил на правую сторону Рейна.
Суворов был потрясен известием.
Бесконечные обманы и предательство австрийцев наконец-то привели к тому, к чему они все время стремились,- к катастрофе.
Суворов со своим 18-тысячным отрядом оказался один на один против 60 с лишком тысяч свежих войск Массена.
Суворов очутился в западне, в тесном ущелье среди неприступных гор. Французы заперли ему все выходы из долины, сторожили каждый его шаг.
В довершение ко всему эта горсть русских терпела ужасные лишения. Войска Суворова были окончательно изнурены неимоверно трудным походом, ежедневными боями. Не спавшие сутками, не видавшие горячей пищи, босые, голодные и холодные люди шли, как тени. У солдат уже не осталось сухарей. Офицеры рады были кусочку хлеба, картофелине. Заряды и патроны были на исходе. Артиллерия - только горная.
Провиант был взят из Белинцоны с таким расчетом, чтобы его хватило до Швица. Но около половины лошадей и мулов погибло с вьюками в пути, а на Швиц надеяться уже не приходилось - обстоятельства в корне изменились.
Теперь надо было думать не о положении союзных войск в Швейцарии вообще, а о спасении своей малочисленной армии.
На карту ставилась честь русской армии, честь России.
Неужели - катастрофа?
Неужели в конце столь славной победной военной деятельности - позор?
- Respice finem! (Помни о конце.)
Как часто Суворов сам твердил об этом. И какой же найти выход? Что делать? Отступать назад, к Альторфу? Продолжать идти на Швиц? Или через горы к Гларису?
Суворов находился в страшном волнении. Разные чувства обуревали его.
- Великие приключения происходят от малых причин?
Если бы австрийцы вовремя доставили мулов, он не потерял бы в Таверно пять дней, Римский-Корсаков не был бы разбит!
Гнев, возмущение предательством австрийцев сменялись тревогой за армию, за честь России.
Он не находил себе места в этой келье. Не спал всю ночь. Не мог дождаться утра: утром Суворов решил созвать военный совет.
Впервые в жизни он, человек непреклонной воли, действительно нуждался в товарищеской поддержке.
Всегдашняя решимость и вера в себя и в свой народ не оставили его и на этот раз. Сам он готов был к невероятным трудностям и лишениям, но хотел об этом услышать от своих верных соратников. Хотел услышать, что на эти невероятные трудности и лишения так же самоотверженно пойдут до конца и они.
Х
Суворов в фельдмаршальском мундире, при всех орденах, быстро ходил по келье. Он был так погружен в свои тревожные мысли, что не замечал никого.
Первым на совет явился Багратион. Александр Васильевич не удостоил сегодня своего любимца даже взглядом. Багратион ретировался.
Когда собрались старшие начальники - Суворов пригласил не только генералов, но и полковников, - вошли все вместе.
Александр Васильевич стоял посредине комнаты, опустив руки по швам.
Генералы и полковники вперемежку стали перед ним.
Прямо перед фельдмаршалом стоял низенький тучный Вилим Христофорович Дерфельден, старший среди генералов.
Суворов молча поклонился вошедшим и закрыл глаза.
Все стояли, как по команде "Смирно", не шелохнувшись.
И вот Суворов открыл глаза. Они горели гневом. Щеки покрыл румянец. Рот кривился в брезгливую гримасу.
Он заговорил. Сегодня его голос был немного глух, дрожал. В голосе клокотало возмущение.
- Корсаков разбит. Отброшен за Цюрих. Австрийцы опрокинуты, прогнаны от Глариса. Весь наш план изгнания французов из Швейцарии исчез! Всему виной Австрия. Тугут. Гофкригсрат. Он связал мне руки еще в Италии. Поход одних русских в Швейцарию - только предлог удалить нас из Италии. Чтобы присвоить завоевания. Австрийский принц Карл должен был не уходить отсюда. Ждать, когда мы соединимся с Корсаковым. Ушел. Оставил Корсакова с двадцатью тысячами защищать то, что сам защищал с шестьюдесятью. Погубил Корсакова. Доставили бы вовремя мулов в Белинцону, мы десятого-одиннадцатого были бы здесь. Массена побоялся бы идти на Корсакова!
Суворов остановился. Веки снова прикрыли глаза. Он стоял, словно подбирал в уме слова. Все ждали, затаив дыхание.
Слова были найдены. Голос окреп. Звучал сильнее и чище.
- Что нам делать? Идти вперед на Швиц - невозможно: у Массена свыше шестидесяти тысяч, а у нас и двадцати нет. Идти назад - стыд. Русские и я никогда не отступали. У нас осталось мало сухарей. Еще меньше зарядов и патронов. Мы окружены горами. Мы окружены врагом.
Сильным, возгордившимся победой, устроенной коварной изменой. Со времен дела при Пруте русские войска не были в таком гибельном положении. Но Петру Великому изменил мелкий человек. Ничтожный владетель маленькой земли. Зависимый от сильного властелина. Грек. А нашему государю - сильный союзник: кабинет великой державы. Это не измена, а предательство!
С каждым словом голос повышался, гремел. Теперь в нем звучали уже не злость и насмешка, а правота, сила.
- Помощи нам ждать не от кого. Одна надежда на бога, другая - на величайшую храбрость и самоотвержение войск. Нам предстоят труды величайшие. Небывалые в мире. Мы на краю пропасти. Но мы - русские! С нами бог!
Все невольно смотрели друг на друга - кто же тут младший, кому первому подавать мнение? Суворов стоял, закрыв глаза.
И тогда Дерфельден точно почувствовал, что на таком необычном совете надо отвечать не самому младшему, а самому старшему. Он чуть оглянулся назад на всех и, волнуясь и спеша, сказал:
- Отец родной! Александр Васильевич! Мы видим, мы знаем, что предстоит. Но ведь и ты знаешь нас. Верь нам! Клянемся тебе. Пусть не шестьдесят, а сто шестьдесят тысяч станут перед нами! Пусть горы втрое, вдесятеро - мы победим! Всё перенесем, не посрамим русского оружия! А если падем, то умрем со славою! Веди куда думаешь!
Все подхватили:
- Клянемся! Веди нас! Клянемся!
Во время речи Дерфельдена Суворов стоял, закрыв глаза. Теперь снова поднял их. Они горели всегдашним огнем, в них была - победа.
- Благодарю. Надеюсь! Рад! Враг будет разбит! Победа над ним, победа над коварством! Победа будет!
И, повернувшись, пошел к столу, где лежала карта. Все двинулись за ним, обступили.
- Кушников, пиши! - приказал Суворов.
Кушников выскочил из толпы. Многие генералы и полковники полезли в карманы за карандашом и бумагой, собираясь записывать диспозицию.
- Князь Петр завтра гонит врага за Гларис. Пункт в Гларисе. За князем - Вилим Христофорович. Я с ним. Корпус Розенберга останется здесь. Враг наступит - разбить насмерть! Гнать до Швица. Не далее. Вьюки, все тягости Розенберг отправит за нами. Под прикрытием. А потом и сам. Тяжко раненных везти не на чем. Собрать. Оставить здесь с пропитанием. При них лекаря, прислуга. Офицер, знающий по-французски. Он смотрит за ранеными, как отец за детьми. Позовите Фукса!
В келью торопливо вкатился Фукс:
- Я здесь, ваше сиятельство!
- Написать Массена, что тяжко раненные остаются, поручаются его человеколюбию. Михаило! Ты - впереди! - обернулся Суворов к Милорадовичу.Не давать врагу верха! Бить и гнать его! С богом!
