Было два особо "больших проекта", которыми занимался шесть лет "тов. Хрущев".
Первый такой проект - метро. Начали его в 1931 году, прокладывая сразу две линии: от Крымского вала в Сокольники, через площадь трех вокзалов, и от Моховой через Арбат - в Дорогомилово, к Киевскому вокзалу.
Хотя возведением метро руководил опытный строитель Павел Ротерт, ему не удавалось поначалу наладить грандиозное дело.
"Сам я вначале не имел никакого отношения к метро, - вспоминал Хрущев. - Но через некоторое время Каганович сказал: "Дела идут не очень-то хорошо. Поскольку у тебя есть опыт работы на шахтах, возьми-ка это дело в свои руки и наблюдай за строительством метро. Рекомендую тебе отложить работу в горкоме. Придется спускаться в шахты, чтобы познакомиться с тем, что там делается".
Предложение Кагановича было разумным. В то время я еще глубоко уважал Лазаря Моисеевича. Его преданность партии и нашему делу не вызывали сомнений. Когда он рубил деревья, щепки, как говорится, так и летели, но силы и энергия его не иссякали. Он был столь же упорным, как и преданным".
Так секретарь горкома зачастил под землю, пропадая там в шахтах, как в юности. Большую часть рабочего дня проводил на Метрострое.
"Ходил в горком и из горкома через шахты. Утром спускался в шахту поблизости от того места, где я жил, и выходил из шахты возле здания горкома. Трудно даже описать, насколько напряженно мы работали. До предела урезали время на сон, чтобы отдавать все время делу".
Где был кабинет Никиты Сергеевича? На Старой площади, переехав сюда с Большой Дмитровки, где помещался некогда в небольшом доме. А жить молодой "отец города" продолжал вблизи "Ударника", в "доме на набережной".
Дела Метростроя волновали тогда всех. Везде на пути возникали шахты метро. На Арбате тоннели рыли открытым способом. Жители испытывали в связи с этим большие неудобства. Вот тогда и обратился к Хрущеву молодой инженер Маковский и предложил вместо открытого траншейного метода, его еще называли немецким, поскольку он наиболее активно применялся в Германии, внедрить туннельный способ, его называли английским. Инженер мотивировал это, в частности, тем, что станции глубокого заложения можно будет использовать как бомбоубежища.
Инженер предложил для спуска под землю использовать эскалаторы, в то время как руководитель Метростроя Павел Ротерт отдавал предпочтение немецкому методу и лифтам...
Хрущев и Каганович поддержали инженера, преодолев упорное сопротивление начальника Метростроя. Пришлось обсудить вопрос на Политбюро, где и было решено вести проходку туннельным методом, что позволило Москве к началу войны и налетов фашистской авиации обзавестись незаменимыми убежищами для населения. Станции метро послужили также для размещения всех стратегических важных штабов руководства страной, армией и городом, в том числе узла связи, Ставки, Политбюро, ГКО...
Никита Сергеевич чувствовал себя победителем, когда в мае 1935 года поезда пошли от "Сокольников" до "Парка культуры" и от "Ул. им. Коминтерна" (ныне "Александровский сад") до "Киевской". Впервые его наградили орденом Ленина, а один из московских заводов точной электромеханики стал носить имя Н. С. Хрущева.
В год пуска метрополитена Никита Сергеевич занял пост первого секретаря МК и МГК партии (в то время как его шеф взял в руки транспорт) и стал полновластным "отцом города", все теснее приближаясь к Сталину, все чаще получая приглашения в Кремль, на заседания Политбюро, застолья к вождю.
"Ну, отцы города, как дела?" - усаживая рядом с собой Хрущева и Булганина, вопрошал Сталин.
Никита Сергеевич, получая такие приглашения, был счастлив. Он не просто уважал, чтил, но боготворил генсека.
"Поначалу странно было видеть Сталина, участвовавшего в легкой беседе, за обеденным столом. Я его боготворил, а потому никак не мог привыкнуть находиться с ним рядом... Потом я стал восхищаться им не только как политическим деятелем, не имеющим себе равных, но и как человеком".
При таком отношении, неспособности критично подойти к оценке деяний вождя "отец города" с упоением и беспрекословно выполнял все его указания.
Их становилось все больше, потому что бурными темпами шла работа по составлению Генерального плана, получившего название - сталинского.
"В 1934 году Каганович, Булганин и я работали над реконструкцией Москвы и следили за строительством множества новых зданий..."
Что это была за реконструкция?
По сталинскому плану старая Москва практически уничтожалась. Сносились не только отдельные дома, но и кварталы, бульвары, рушились храмы и монастыри, палаты и особняки. Москвичи возражали против такого рода "реконструкции", особенно противились уничтожению бульваров на Садовом кольце.
Хрущев, по-видимому, в душе не желал рубки деревьев, ломки церквей. Он даже обратился с вопросом, что, мол, делать, товарищ Сталин, москвичи протестуют, когда мы сносим старинные здания, а тот ему, недолго думая, ответил: "А вы взрывайте ночью".
Особенно много сломали по трассе первых линий метро. Так, например, от Волхонки до Красных ворот снесли Храм Христа Спасителя, Крестовоздвиженский монастырь, все стоящие на пути церкви (Похвалы Богородицы, Николая Стрелецкого, Георгия, Параскевы Пятницы и других - всего свыше десяти), а также Красные ворота. Такая же картина - на линии, что шла под Арбатской площадью и Арбатом, лишившимся всех Никол.
Какие здания строили и где? Если в двадцатые годы упор делался на рабочие окраины, то теперь строительство переместилось в центр, на набережные, в пределы Садового кольца. Вместо заводских поселков и рабочих клубов воздвигались монументальные здания.
"Помню как-то раз, когда мы, несколько человек, осматривали новый комплекс, строившийся вокруг Моссовета, Каганович указал на институт Маркса-Энгельса и спросил:
- Кто, черт возьми, проектировал это страшилище?
...Плоская, приземистая, серая глыба института Маркса-Энгельса и в самом деле представляла собой сооружение чрезвычайно мрачное..."
Спустя двадцать лет после этого осмотра Хрущев резко изменит стиль советской, сталинской архитектуры, вернется к "плоским", "серым глыбам", коробкам, причем типовым, одинаковым. Но тогда он безоговорочно поддерживал Сталина и Кагановича, взявших курс на искоренение конструктивизма, замены "плоских глыб" зданиями с колоннами и прочими атрибутами из арсенала классицизма, ставшего вдруг эталоном.
Казалось (а многим сегодня продолжает так казаться), что перед войной строили в Москве много домов. Но это глубокое заблуждение. "Жилищное строительство, - признает Хрущев, - ограничивалось абсолютно необходимым минимумом, и строившиеся жилые дома далеко не компенсировали все те дома, которые сносились, чтобы расчистить место для заводов".
Но ведь кроме домов, сносимых за заставами, ломались безжалостно Тверская, Моховая, другие улицы. Много снесли, притом довольно больших, жилых зданий, четырех-,пятиэтажных. А строили в год всего (при бурном росте числа жителей) по 400-500 тысяч квадратных метров жилья, меньше, чем в годы нэпа, когда население прибывало малыми дозами. Это при том, что намечалось "сталинским планом" превзойти уровень нэпа в несколько раз!
Будучи "отцом города" Хрущев не только безропотно сносил старые здания, но и, выполняя указания вождя, беспрекословно проводил репрессии, санкционировал аресты многих ближайших соратников по работе в МК и МГК, райкомах, на Метрострое... Среди них оказался и бывший сослуживец по Бауманскому райкому - Борис Трейвас, о котором он сгоряча сказал в 1937 году невестке:
- Мы его с Ежовым расстреляли...
Что подразумевал Хрущев под словом "мы"?
Конечно, не столько себя и Ежова, сколько Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова и других лиц из ближайшего окружения вождя.
"Одна из моих обязанностей в качестве секретаря МК заключалась в наблюдении за деятельностью московского управления НКВД", - признает Хрущев. Но не только в этом проявлялось его личное участие в адской бойне людей.
"Когда заканчивалось следственное дело, - говорил он, с трудом подбирая слова, - и Сталин считал необходимым, чтобы и другие его подписывали, то он тут же на заседании подписывался и сейчас же вкруговую давал другим, и те, не глядя... уже как известное дело по информации, которую давал Сталин, характеризовал, так сказать, это преступление... те подписывали. И тем самым, так сказать, вроде коллективный приговор был..." (цитирую по книге Роя Медведева "Н. С. Хрущев. Политическая биография").
Так перо в руках тех, кто подписывал приговор, превращалось в топор. Его не раз брал в руки молодой Хрущев.
Ему же по долгу службы приходилось инспектировать тюрьмы, где сидели его товарищи по партии. Во время одной из таких инспекций и встретил он неожиданно в камере несостоявшегося родственника, дядю невестки, Бориса Трейваса... Откроем книгу "Хрущев вспоминает":
