высказать участие этого существа в судьбе и похождениях героя. Илья Муромец обращается в Николаю Можайскому в трудную минуту потому, что в этом самом месте этого самого рассказа один из первообразов его, богатырь Хонгор, обращается к Далай-Ламе и его талисману; Садке является "старец" или Никола Можайский с предостережением и советом, потому что в том же самом месте того же самого рассказа разнообразным героям является с предостережением и советом кому бог Агни, кому морское божество, кому "старец" слепой кормчий, кому монахи-брахмане и т. д. Ванька Вдовкин сын обращается к трём божественным христианским личностям потому, что восточные его прототипы точно так же обращались к трём божественным личностям азиатских религий, и тому доказательство мы имеем в рассказе о Гессер-Хане: тамошний царь богов переименован в русской былине в самого Христа Спасителя, царь драконов — в св. угодника Николу Можайского, а царица Закинь — в Мать Пресвятую Богородицу. Понятно, что в русском пересказе невозможно было оставлять неизвестные азиатские наименования и необходимо было заменить их именами известными и доступными нашему народу. "Черниговский владыка" некоторых наших песен равномерно оказывается лишь русской подстановкой совершенно иных первоначальных имён; так, например, "Черниговский владыка", появляющийся в былине об Иване Гостином сыне, был в более ранних редакциях "верховным единым творцом" сибирских и иных азиатских песен и поэм. "Соборные попы" былины о Потоке были вначале "брахманами-отшельниками" того же самого рассказа в его более древней форме.
Этих примеров, взятых из числа очень многих других, конечно, слишком достаточно для того, чтоб видеть, как мало христианского в коренном составе и характере наших былин и как мало христианская религия может тут быть названа основою жизни. Ни князь Владимир, ни его богатыри ничуть не православные, иначе как по имени: христианского на них — только одна внешняя, едва держащаяся тоненьким слоем на поверхности окраска.
VIII
Сравнивая былины с восточными первообразами, мы замечаем, что они двух родов. Одни из них имеют близкое сходство, сплошь, целиком, с одним которым-либо восточным оригиналом. Так, например, былина о Волшане Волшановиче очень близко подходит к 4-й главе поэмы "Гессер-Хан"; былина о Ставре-боярине и его жене — к алтайской песне об Алтаин-Саин-Саламе и его сестре; былина об Иване Гостином сыне — к одной песне томских шоров; былины о Соловье Будимировиче — к рассказам Сомадевы и т. д. Напротив того, другие былины представляют много сходства зараз с несколькими восточными оригиналами, как бы нанизанными у нас вместе, один после другого. Так, например, мы не можем указать той восточной поэмы или песни, которая заключала бы всю, от начала и до конца, историю Ильи Муромца, или Дуная, или Потока, или сорока калик со каликой, решительно со всеми их эпизодами, лицами, событиями, в одной непрерывной последовательности. Отдельные части (как бы главы) истории Ильи Муромца мы встречаем то в "Магаванси" (крестьянство и необыкновенные работы в поле), в разных сибирских и в том числе киргизских песнях, в "Шах-Намэ" и Джангариаде (подвиги и смерть). Первую половину рассказов о Потоке мы отыскиваем в Магабгарате, вторую в "Гессер-Хане". Отдельные части былин о Дунае мы находим в Гаривансе, Магабгарате и сказках Сомадевы.
Но что же из этого следует? Должны ли мы на основании представляющейся тут двоякости наших былин выводить заключение и о двоякости их происхождения, а также и о непосредственном происхождении тех и других из указанных поэм, песен и сказок, в таком смысле, что одни из них прямо взяты или переведены из такой-то восточной поэмы, песни или сказки, а другие слиты, скомпилированы из таких-то нескольких разных поэм, песен и сказок?
Нет, мы не имеем права на такие выводы, вопреки какому бы то ни было сходству, мы не можем ни в тех, ни в других указать прямого, непосредственного заимствования (и в особенности заимствования письменного, книжного) В разных местах настоящего исследования — я вперёд уже протестовал против такого истолкования; теперь же, обозревая разобранные мною былины все вместе, за один раз, мы тем не менее имеем возможности останавливаться на мысли о прямом заимствовании русских былин именно из тех самых оригиналов, которые мы были в состоянии здесь привести для сравнения. Находящиеся в нашем распоряжении восточные материалы всё-таки ещё малочисленны и бедны, мы не обладаем ими в полноте сколько-нибудь удовлетворительной, и потому, не имея всех необходимых звеньев налицо, мы лишены покуда возможности показать всю цепь перехода того или другого сказания из древней Азии в новую Россию. Но несмотря на такую неполноту, мы всё-таки на каждом шагу убеждаемся в одном и том же главном факте: какого бы рода ни было сходство наших былин с восточными рассказами, более ли близкое, где у нас азиатских первообразов больше, или менее близкое, там где этих первообразов меньше, — во всяком случае былины наши идут от которых-то из них или от им подобных.
В какой форме представляются нам поэтические создания Востока, с которыми мы имели возможность сравнивать наши былины? Это или отдельные рассказы, повествования — каковы, например, песни минусинских татар, телеутов, сагайцев, киргизов и других разноплемённых народов; или же соединённые вместе, в форме одной поэмы или сборника, те же рассказы и повествования, прежде обращавшиеся в народе отдельными единицами, а потом скучившиеся более или менее стройными группами и членами одного общего целого: таковы Рамаяна, Магабгарата, "Шах-Намэ", "Гессер-Хан", "Дзанглун", Джангариада и т. д. Эта последняя форма всегда является у народа, когда он достиг или достигает значительной степени интеллектуального развития: вместе с успехами самосознания, вместе с желанием обозреть все свои поэтические, художественные сокровища отдать себе сознательный отчёт в созданиях бессознательного народного творчества прежних лет является всегда потребность слить в одно всеобъемлющее, систематическое и сплошное целое разрозненные члены одного и того же рода и порядка, уже давно обращающиеся в народе. Этой потребности обязаны своим происхождением все великие поэмы и сборники Востока. Здесь сотни, тысячи древних и песен и пересказов, первоначально отдельных, взяты из уст народа и склеены вместе, в одно целое, впрочем, почти всегда при посредстве внешней, очень слабой связи. Эти же самые законы действовали и у нас.
Нельзя сомневаться, что русские былины могли бы и должны бы были однажды слиться в одну или несколько больших эпопей, подобных Магабгарате, "Гессер-Хану"
