«До нас [сотрудников. —
В. Т.] дошла оценка дирекции Института, которую дал Лихолат, курировавший институт тогда в Отделе науки ЦК КПСС: “Ну и дирекция подобралась! Сам директор Киевской Русью занимается, один зам — античник [1477], другой [1478] — крымскими татарами увлекается, и даже ученый секретарь [1479] сказочки изучает… Паноптикум какой-то, а не дирекция”» [1480]. Сидоров подходил для задачи практически идеально. Но, помимо имеющихся научных трудов и административного опыта, по негласной традиции, ведущий историк должен был подкрепить свои амбиции лидерством в каком-либо направлении научных исследований.
Новая идеологическая и методологическая ситуация, сложившаяся после выхода в свет «Экономических проблем социализма в СССР» и XIX съезда, оказалась как нельзя кстати. Сидоров, будучи специалистом по экономической истории, мог стать главным интерпретатором «гениальных» мыслей Сталина в их приложении к истории. Вполне вероятно, что на эту роль его специально толкали из Отдела науки ЦК.
Над программной речью историк начал работать сразу после съезда. Уже 17 октября 1952 г. преподавателям кафедры истории СССР МГУ был представлен доклад, в котором подводились итоги прошедшей политэкономической дискуссии, и через нее оценивалось состояние советской исторической науки [1481]. 27 октября на ученом совете Института истории прозвучал программный по всем меркам доклад «Гениальный труд И. В. Сталина “Экономические проблемы социализма в СССР”, решения XIX съезда КПСС и задачи Института истории АН СССР» [1482].
Спустя некоторое время в октябрьском номере журнала «Вопросы истории» вышла статья А. Л. Сидорова «Задачи Института истории Академии наук СССР в свете гениального труда И. В. Сталина “Экономические проблемы социализма в СССР” и решений XIX съезда КПСС». Сравнение доклада и статьи показывают, что содержательно они практически идентичны и мало различаются. Впрочем, можно обнаружить и некоторые существенные отличия. В частности, в докладе подробнее, чем в статье, разбирается вопрос о дискуссии вокруг статьи М. В. Нечкиной о формуле «наименьшее зло». Сидоров признает правильность критики Д. М. Багирова. Ошибки советских историков он связывал и с тем, что «они не понимают диалектики этого процесса [присоединения нерусских народов к России. — В. Т.] и вкладывают в термин “прогрессивность” скорее моральное содержание, чем историко-экономическое» [1483]. В связи с этим большое место в докладе занимал разбор изучения национальных историй народов СССР.
В докладе и написанной на его основе статье акцент был сделан на два ключевых направления работы института: теоретико-методологическое (идеологическое) и тесно с ними переплетенное административное.
Композиционно статья очень сложная и где-то даже сумбурная. Ее смело можно разбить на несколько частей, которые сам автор (редакция?) разделил звездочками. Первая посвящена актуальной политической ситуации, возникшей в связи с прошедшим XIX съездом. Здесь же дается критика старого руководства института (правда, имен не называется). В статье А. Л. Сидоров подчеркнул недостаточные усилия института по извлечению уроков из прошедших дискуссий (по языкознанию и политэкономии). Большинство указаний Президиума выполнялись формально, бюрократически. Намек был предельно ясен: предыдущее руководство не справлялось с работой. Осуждалась «хвостистская позиция» «Вопросов истории» и отсутствие помощи главному печатному органу историков со стороны руководства института [1484]. В качестве вопиющего примера зажима критики и самокритики была приведена история с В. Т. Пашуто, который, будучи заведующим отделом в журнале, сделал все, чтобы не была опубликована критическая рецензия М. Н. Тихомирова на его монографию «Очерки по истории Галицко-Волынской Руси» (М., 1950) [1485]. Ситуация, когда не на заседании партбюро или даже Ученого совета, а в официальной публикации обнародовались такие пикантные подробности, была крайне редкой. Это говорит о том, что Сидоров чувствовал себя очень уверенно, раз открыто порицал одного из ведущих институтских партийных активистов. Ясно, что он давал понять, что порядок будет наводиться железной рукой.
Критику, прозвучавшую в адрес института и журнала на XIX съезде, он назвал верной и принципиальной [1486]. Вновь были перечислены уже стандартные недостатки продукции института: «академизм» и фактографичность исследований, распространение буржуазных теорий и «космополитических» взглядов у ряда бывших и нынешних сотрудников, слабость планирования. Была отмечена низкая теоретическая подготовка кадров и «недостаточное пополнение их молодыми, свежими силами» [1487].
Вторая часть, в которой пересказывались основные идеи труда Сталина «Экономические проблемы», словно вклинивалась в статью, не имея никакой логической привязки ни к первой, ни к последующей части, посвященной достижениям и задачам советских историков.
Но главный акцент был сделан на программе исторических исследований в свете политэкономической дискуссии. Сидоров напрямую связал слабую изученность вопросов экономического развития национальных республик с имеющимися националистическими тенденциями [1488]. Тем самым экономическая история оказывалась центральным направлением в борьбе с местным национализмом, что было очень актуальным после критики культа Шамиля.
На основе новых работ Сталина предполагалось решить такой важный вопрос, как проблему генезиса капитализма в России. Ключевым объявлялся тезис о том, что товарное производство старше капиталистического. В ходе дискуссии о периодизации истории СССР на этот счет были сформулированы противоположные точки зрения. Так, Е. И. Заозерская доказывала, что мы вправе говорить о переходе к капитализму уже в 20-30-е гг. XVII в. Такой вывод делался на основании фактов появления крупных мануфактур, работающих на рынок. Сидоров расценил эту точку зрения именно как смешение товарного и капиталистического производства, объявив ее неправильной. Схожую ошибку он обнаружил в последних работах покойного С. В. Бахрушина, который доказывал, что складывание всероссийского рынка (историк относил этот процесс уже к XVI в.) является признаком зарождении капиталистических отношений. Неверной объявлялась и позиция Н. Л. Рубинштейна, относившего появление капитализма к XVIII в. и на основании этого не признававшего существование всероссийского рынка [1489].
В специальном разделе писалось, что история экономики оказывается не в почете у сотрудников Института истории. Например, в секторе новой истории из 18 аспирантов, по уверению Сидорова, ни один не специализируется на экономической истории. Вообще особо подчеркивалась вредная роль бывшего заведующего сектором Б. Ф. Поршнева и его идей о реакционной роли буржуазии. Кстати, новистам «досталось» больше всего. Сидоров в свете политэкономической дискуссии усмотрел, что некоторые специалисты по новой истории «находятся в плену у источников» и не видят глубины противоречий между империалистами [1490]. В качестве примера были приведены труды А. З. Манфреда, Ю. В. Борисова и А. М. Некрича. Отдельно подчеркивалось, что недостаточно ведется изучение и критика буржуазной историографии. Наконец (что уже касалось всех), мало исследуется история пролетариата. Одних усилий А. М. Панкратовой явно недостаточно.
Прозвучал призыв интенсифицировать изучение истории революций (особенно Октябрьской) и роли союза рабочих и крестьян. А основной закон социализма должен лечь в основу работы специалистов по истории советского общества. В докладе прозвучал недвусмысленный намек, что самое пристальное
