Василий Ключевский - Русская история. 800 редчайших иллюстраций [без иллюстраций]

Жития описывают жизнь святых князей и княгинь, высших иерархов русской Церкви, потом подчиненных ее служителей, архимандритов, игуменов, простых иноков, всего реже лиц из белого духовенства, всего чаще основателей и подвижников монастырей, выходивших из разных классов древнерусского общества, в том числе и из крестьян: основатель Сийского монастыря на Северной Двине преподобный Антоний был даже кабальным холопом из крестьян. Люди, о которых повествуют жития, были все более или менее исторические лица, привлекшие на себя внимание современников или воспоминание ближайшего потомства, иначе мы и не знали бы об их существовании. В народной памяти они образовали сонм новых сильных людей, заслонивший собой богатырей, в которых языческая Русь воплотила свое представление о сильном человеке. Но житие — не биография и не богатырская былина. От последней оно отличается тем, что описывает действительную, былевую жизнь только с известным подбором материала, в потребных типических, можно было бы сказать стереотипных, ее проявлениях. У агиографа, составителя жития, свой стиль, свои литературные приемы, своя особая задача.

Житие — это целое литературное сооружение, некоторыми деталями напоминающее архитектурную постройку. Оно начинается обыкновенно пространным, торжественным предисловием, выражающим взгляд на значение святых жизней для людского общежития. Светильник не скрывается под спудом, а ставится на вершине горы, чтобы светить всем людям; полезно зело повествовать житие божественных мужей; если мы ленимся вспоминать о них, то о них вопиют чудеса; праведники и по смерти живут вечно: такими размышлениями подготовляет агиограф своего читателя к назидательному разумению изображаемой святой жизни. Потом повествуется деятельность святого, предназначенного с младенческих лет, иногда еще до рождения, стать богоизбранным сосудом высоких дарований; эта деятельность сопровождается чудесами при жизни, запечатлевается чудесами и по смерти святого. Житие заканчивается похвальным словом святому, выражающим обыкновенно благодарение Господу Богу за ниспослание миру нового светильника, осветившего житейский путь грешным людям. Все эти части соединяются в нечто торжественное, богослужебное: житие и предназначалось для прочтения в церкви на всенощном бдении накануне дня памяти святого. Житие обращено собственно не к слушателю или читателю, а к молящемуся. Оно более чем поучает: поучая, оно настраивает, стремится превратить душеполезный момент в молитвенную наклонность. Оно описывает индивидуальную личность, личную жизнь, но эта случайность ценится не сама по себе, не как одно из многообразных проявлений человеческой природы, а лишь как воплощение вечного идеала. Цель жития — наглядно на отдельном существовании показать, что все, чего требует от нас заповедь, не только исполнимо, но не раз и исполнялось, стало быть, обязательно для совести, ибо из всех требований добра для совести необязательно только невозможное. Художественное произведение по своей литературной форме, житие обрабатывает свой предмет дидактически: это — назидание в живых лицах, а потому живые лица являются в нем поучительными типами.

Житие не биография, а назидательный панегирик в рамках биографии, как и образ святого в житии не портрет, а икона. Потому в ряду основных источников древнерусской истории жития святых Древней Руси занимают свое особое место. Древнерусская летопись отмечает текущие явления в жизни своей страны; повести и сказания передают отдельные события, особенно сильно подействовавшие на жизнь или воображение народа; памятники права, судебники и грамоты формулируют общие правовые нормы или устанавливают частные юридические отношения, из них возникавшие: только древнерусское житие дает нам возможность наблюдать личную жизнь в Древней Руси, хотя и возведенную к идеалу, переработанную в тип, с которого корректный агиограф старался стряхнуть все мелочные конкретные случайности личного существования, сообщающие такую жизненную свежесть простой биографии. Его стереотипные подробности о провиденциальном воспитании святого, о борьбе с бесами в пустыне — требования агиографического стиля, не биографические данные. Он и не скрывал этого. Не зная ничего о происхождении и ранней поре жизни своего святого, он иногда откровенно начинал свой рассказ: а из какого града или веси и от каковых родителей произошел такой светильник, того мы не обрели в Писании, Богу то ведомо, а нам довольно знать, что он горнего Иерусалима гражданин, отца имеет Бога, а матерь — святую Церковь, сродники его — всенощные многослезные молитвы и непрестанные воздыхания, ближние его — неусыпные труды пустынные. Но время подвигов святого обыкновенно хорошо было известно агиографу по устному преданию, письменным воспоминаниям очевидцев, даже по личным наблюдениям; нередко он сам стоял близко к святому, даже «возливал воду на его руки», т. е. жил с ним в одной келье, был его послушником, а потому при всем его загробном благоговении к памяти небожителя сквозь строгие условности житийного изложения проглядывают обаятельные черты живой личности.

Наконец, очень ценны для историографии часто сопровождающие житие посмертные чудеса святого, особенно подвизавшегося в пустынном монастыре. Это — нередко своеобразная местная летопись глухого уголка, не оставившего по себе следа ни в общей летописи, даже ни в какой грамоте. Такие записи чудес иногда велись по поручению игумена и братии особыми на то назначенными лицами, с опросом исцеленных и свидетельскими показаниями, с прописанием обстоятельств дела, являясь скорее деловыми документами, книгами форменных протоколов, чем литературными произведениями. Несмотря на то, в них иногда ярко отражается быт местного мирка, притекавшего к могиле или ко гробу святого со своими нуждами и болезнями, семейными непорядками и общественными неурядицами.

Мирские монастыри. Я не буду говорить о том, в какой мере древнерусские монастыри отвечали первоначальной идее христианского монашества и какое влияние оказали на них греческие монастыри той эпохи, когда Русь принимала христианство: это специальные вопросы русской церковной истории. Я коснусь лишь условий, содействовавших развитию монастырского землевладения. В этом отношении немало значило то, как и где возникали монастыри. Мы уже видели отчасти, как они возникали. Высший иерарх, митрополит или епископ, строил монастырь, чтобы отдыхать там от пастырских трудов и упокоиться по оставлении паствы. Владетельный князь украшал обителями свой стольный город, свое княжество, чтобы создать «прибежище» для окрестных обывателей и вместе с тем иметь постоянных богомольцев за себя с семьей и за своих родителей, иногда руководясь при этом и особенными побуждениями исполнить обет, данный в трудном случае, или ознаменовать память о каком-либо счастливом событии своего княжения. Боярин или богатый купец создавал себе в монастыре место, где надеялся с наибольшей пользой для души молиться и благотворить при жизни и лечь по смерти. Построив церковь и кельи и собрав братию, основатель обеспечивал содержание своей обители недвижимыми имениями или средствами для их приобретения. Новгородский боярин Своеземцев, богатый землевладелец, в XV в. построил около своего городка на реке Ваге монастырь, в котором и сам постригся под именем Варлаама, приписав к нему значительные земли из своих важских вотчин и оставив братии посмертный завет ежегодно в день его кончины вдоволь кормить бедных, сколько бы их ни набралось в монастырь на праздник; после трапезы, отпуская из монастыря, еще наделяли их печеным и зерновым хлебом. Иногда монастырь строился при содействии целого общества, городского или сельского.

Монастырь был нужен городу и сельскому округу, чтобы обывателям было где постричься в старости и при смерти и «устроить душу» посмертным поминованием. Из одной грамоты 1582 г. узнаем, что на Северной Двине близ Холмогор был «убогой» монастырь, о котором крестьяне тамошней Чухченемской волости показали, что у него было 14 деревенек, что тот монастырь строили и деревни к нему «подпушали и прикупали» их прадеды и деды и отцы, проча его себе и своим детям и внучатам «на постригание и на поминок»; монастырем и его деревнями заведовали они же, волостные крестьяне, и монастырскую казну держали у себя в волости. Казна такого монастыря составлялась преимущественно из вкладов за пострижение и помин души и также обращалась на приобретение недвижимых имуществ с разными доходными угодьями и заведениями. В XVI в. был построен монастырь, который можно назвать не только мирским, но и «земским». Преподобный Трифон, подвизавшийся в Пермской стране, узнав, что в соседней Вятской земле, многолюдной и богатой, нет монастыря, возгорел желанием доставить ей это средство душевного спасения. Он предложил вятским земским старостам и судьям возложить это дело на него, как старца, уже потрудившегося в монастырском строительстве. Вятчане с радостью приняли предложение, и Трифон ездил в Москву бить челом о построении монастыря от всей Вятской земли, «от всех вятских городов». Но скоро вятчане охладели к делу и перестали помогать Трифону. Его выручил вятский воевода Овцын. На первый день Пасхи он позвал к себе всех знатных и богатых вятчан. Был здесь и Трифон. Когда все «быша в веселии», воевода пригласил гостей помочь Трифону, кто сколько может. Гости радушно согласились. Тотчас явился «некий скорописец» с подписной книгой. Воевода первый подписал значительную сумму, гости от него не отстали. Христосованье с воеводой и воеводское угощенье с подпиской продолжались еще два дня, и собрано было более 600 рублей (около 30 тысяч рублей на наши деньги). В Москве Трифон выхлопотал своему монастырю «села и деревни с людьми», озера, рыбные ловли и сенные покосы.