"Ты знаешь, дорогая, в каких гнусных условиях я был в Курейке. Товарищ, с которым мы были там, оказался в личных отношениях таким, что мы не разговаривала и не видались"[320].
В другом письме он пишет:
"Со своим товарищем мы не сошлись "характером" и почти не видимся, не ходим друг к другу"[321].
Редакция делает к этим письмам следующее примечание:
"Товарищ, с которым Свердлов был в Курейке и о котором он упоминает в настоящем письме и документе № 13 — И. В. Сталин"[322].
Но если письмо Свердлова все еще можно отнести к свидетельству лишь одного из членов ЦК, то этого никак нельзя сказать о следующем официальном документе Сталин, как только он вернулся из ссылки, постарался войти в состав Бюро ЦК большевиков в Петрограде. Однако Бюро выносит от 12 марта 1917 года такое решение:
"Относительно Сталина было доложено, что он состоял агентом ЦК в 1912 году и потому являлся бы желательным в бюро ЦК, но ввиду некоторых личных черт, присущих ему, Бюро ЦК высказалось в том смысле, чтобы пригласить его с совещательным голосом"[323].
Реабилитация Хрущевым имени Сталина положила на время конец дальнейшему разоблачению исторических легенд о Сталине. Журнал "Вопросы истории" единственный печатный орган в СССР, который в духе хрущевского доклада на XX съезде приступил было к более или менее научно-объективной разработке истории КПСС, подвергся чисто сталинской ругани со стороны верховных пропагандистов. В журналах "Партийная жизнь" (№ 14, 23), "В помощь политическому самообразованию" (1957, № 3), "Коммунист" (1957, № 4) появились редакционные статьи, в которых разоблачение исторических легенд о Сталине объявляется "сенсационным", "объективистским", "антинаучным".
V. РАЗВЕНЧАНИЕ СТАЛИНА КАК КЛАССИКА МАРКСИЗМА
Вторым важным оружием на пути восхождения Сталина к власти было объявление его классиком марксизма-ленинизма, продолжателем учения Маркса, Энгельса, Ленина и в теории и на практике. Для успеха в такой догматической партии, как коммунистическая, это было жизненно важным условием. Сам Сталин меньше всех верил в какие-либо догмы, в том числе и марксистские, но чтобы он мог по своему разумению и для своих практических целей "развивать" дальше марксизм-ленинизм, было важно, чтобы его признали единственным судьей в деле практической интерпретации марксизма-ленинизма. Так и было на протяжении почти четверти века. Поэтому вполне естественно, что развенчание Сталина как практика должно было означать развенчание его и как безгрешного "классика" марксизма. Теоретическое развенчание Сталина служило и для другой цели если бы мертвый Сталин оставался и дальше таким непогрешимым авторитетом, каким он был при жизни, или какими являются Маркс и Ленин, то нельзя было бы экспериментировать, модернизировать сталинскую систему в плане "теоретических новшеств" или практических реформ. Первый пробный шар по критике сталинских догм был пущен в зал XX съезда Микояном ("Экономические проблемы"). Психологическое впечатление этого выступления было потрясающее. Сталин грешен! Пробный шар должен был разведать реакцию верховного съезда сталинцев. Но какой парадокс! Люди, которые четверть века неистово кричали: "Сталин — отец, учитель, корифей, гений!", провожали Микояна "бурными, несмолкающими аплодисментами", как отмечала газета "Правда". Это и было рассчитанной увертюрой к жуткой трагедии страны, нарисованной в знаменитом докладе Хрущева. Из теоретических догм Сталина Хрущев раскритиковал только его концепцию о "врагах народа" и теорию классовой борьбы в период социализма. В дальнейшем партийная печать начала в общих статьях и в отдельных заметках критиковать уже книги Сталина. Журнал "Вопросы философии" посвятил работам Сталина и специальную передовую статью. Критиковались работы, которые ранее считались "вершиной" марксизма-ленинизма: "О диалектическом и историческом материализме", "Экономические проблемы социализма в СССР, "Марксизм и языкознание"[324].
Значение этой критики заключалось не в фактическом анализе ошибок Сталина (сама критика была показная, декларативная), а в принципе: впервые открыто начал? развенчивать Сталина и как классика марксизма. Критиковались:
Тезис Сталина: "о полном соответствии в социалистическом обществе производственных отношений характеру производительных сил" ("О диалектическом и историческом материализме")[325].
"Экономические проблемы", которые толкали философов и экономистов в другую крайность — "видеть назревшие противоречия там, где их нет, начали говорить о необходимости слияния двух форм собственности"[326].
Формула Сталина о роли надстройки в "марксизме и языкознании", "толкающая на упрощенство", "вытесняющая более точную, гибкую и диалектическую формулу Маркса о перевороте и "области надстройки"[327].
"Формула Сталина об обострении классовой борьбы по мере продвижения социализма вперед. Между тем Ленин вовсе не давал такой формулы"[328].
Развенчание Сталина как "классика" марксизма — явление прогрессивное для самих общественных наук в СССР. Со времени "Письма Сталина в редакцию журнала "Пролетарская революция" (1931 г.) в СССР фактически перестают существовать общественные науки даже в чисто марксистском аспекте. Каждое новое письмо Сталина объявлялось историческим, речь — эпохальной, а произведение — вершиной наук, пока дело не дошло до того, что философы, экономисты, историки существовали в СССР только по названию, и вся их "научная" продукция сводилась к созданию новой науки — к "цитатологии" из Сталина. В своей первой статье против Сталина газета "Правда" лишь констатировала фактическое положение, когда писала следующее:
"Большой ущерб нанес культ личности в области идеологической работы. Если взять работы по философии, политической экономии, истории и по другим общественным наукам… то многие из них (точнее было бы сказать: "абсолютно все". — А. А.) представляют набор цитат из произведений Сталина и его восхваления…
Считалось, что развивать, двигать вперед теорию, высказывать что-либо оригинальное и новое может только один человек — Сталин, а все остальные должны популяризовать высказанные им мысли, перелагать данные им формулировки"[329].
Это горькое признание "Правды" не без энтузиазма подхватил журнал "Вопросы истории", который, в свою очередь, писал:
"Создались порочные представления, будто разрабатывать и двигать вперед теорию может только Сталин. Каждое слово, сказанное им, объявлялось научным открытием, вершиной марксизма-ленинизма, непререкаемой истиной… Это способствовало широкому распространению начетничества, догматизма и цитатничества. В науке появились равнодушные и безынициативные люди, не умеющие и не желающие самостоятельно мыслить"[330].
Вполне естественно, что в таких условиях не могло быть и речи не только о существовании общественных наук, пусть даже марксистских, но и о малейшем проблеске самостоятельной мысли в области той или иной науки. Если это и случалось иной раз, то люди, так называемые ученые, начинали друг друга бомбардировать цитатами из Сталина, пока сам Сталин не объяснял, какую из своих цитат он считает теперь искомой истиной (вспомним хотя бы дискуссию по философии до войны, дискуссию по языкознанию и политэкономии после войны).
Вот этот, по словам самого же Сталина, "аракчеевский режим в науке" и привел к ликвидации в СССР общественных наук, к полной стагнации теоретической мысли. Журнал "Вопросы истории" сформулировал тот же вывод, но в несколько мягкой форме: "Атмосфера культа личности, — писал журнал, — вела к консерватизму и застою в науке. У нас имеются люди, которые боятся всякого нового слова и не желают расстаться с привычными взглядами"[331].
Период с XX съезда (февраль 1956 г.) и до октября 1956 года был периодом переоценки сталинского наследства в общественных науках, литературе и искусстве. Этот период характеризуется явно выраженными противоположными тенденциями: с одной стороны, коллективное руководство старается продолжать курс на десталинизацию, но десталинизацию, контролируемую сверху; с другой, массы, даже партийные массы, научные и творческие кадры, поняв развенчание Сталина, как провозглашение научной и творческой свободы, начинают переходить намеченные сверху "контрольные границы" и критиковать не столько Сталина, сколько сталинскую систему. В Кремле с самого начала {а не после польских и венгерских событий, как принято думать) понимали, что вторая тенденция смертельно опасна для режима, и поэтому Хрущев еще в своем "закрытом докладе" указывал на необходимость осторожного развенчания Сталина в рамках системы. Буквально через неделю после своей первой статьи против Сталина "Правда" выступила со второй статьей (5 апреля 1956 г.). В ней ударение уже делалось на борьбу против "демагогов" и "гнилых элементов", которые "под видом борьбы против культа личности Сталина критикуют линию партии".
