К тому же «довольно скоро выяснилось, что Израиль нуждается не в евреях-интеллигентах… а в еврейской интеллигенции». И тогда «мыслящий еврей… с ужасом понял, что в том качестве, в котором он себя сознавал, ему в Израиле делать нечего»: оказалось, что для Израиля нужно быть проникнутым еврейской национальной культурой – и, вот, уже тогда «приехавшие пришли к выводу о трагической ошибке: не было смысла выезжать из России» (также из-за потери социального положения)[1445], – и обратные письма оповещали о том ещё не уехавших. «Тон и содержание их в то время были почти поголовно отрицательными. Израиль – это страна, в которой государство вторгается и стремится опекать все стороны жизни гражданина»[1446]. – «Предубеждение против эмиграции в Израиль начало складываться у многих уже в середине 70-х годов»[1447]. – «В среде московской и ленинградской интеллигенции сложилось твёрдое представление об Израиле как о закрытом, духовно бедном обществе, замкнутом на свои узко национальные проблемы и подчиняющем культуру сегодняшним идеологическим интересам… В лучшем случае… культурная провинция, в худшем… ещё одно тоталитарное государство, разве что без карательного аппарата»[1448]. – «У многих советских евреев сложилось – и не без оснований – впечатление, что, переезжая из СССР в Израиль, они меняют один авторитарный режим на другой»[1449].
Когда в 1972—1973 в Израиль приезжало в год больше, чем по 30 тысяч советских евреев, – Голда Меир сама встречала их на аэродроме и плакала, а израильские газеты назвали их массовый приезд «Чудом XX века». Тогда «в Израиль ехали все. А на тех, кто сворачивал в Риме», то есть не в Израиль, «показывали пальцем. Но вот из года в год число прибывающих начало падать. От десятков тысяч к тысячам, от тысяч к сотням, от сотен к единицам. И в Вене уже пальцем показывают не на свернувших в Рим, а на эти самые «единицы», на «чудаков», на «ненормальных», которые продолжают ехать в Израиль»[1450]. «Если раньше „нормой“ был Израиль и нужно было объяснять, почему едешь „мимо“, то сегодня всё наоборот: объясняться, скорее, приходится тем, кто собирается в Израиль»[1451].
«Идеалистической была лишь первая волна»; «начиная с 1974 года и далее, из СССР начал выезжать, если его можно так назвать, второй эшелон евреев, для которых Израиль если и был дорог, то в основном издалека»[1452]. – И такое соображение: «Может, и явление неширы [нешира – отсеивание по пути в Израиль; ношрим (ивр.) – отпавшие]… связано с тем, что раньше эмиграция шла, в основном, с окраин [СССР], где [еврейские] традиции были сильны, а теперь перешла в центры, где евреи сильно оторвались от традиций?»[1453]
Так или иначе, но «чем шире распахивались ворота выезда, тем меньше еврейского становилось в этом потоке», большинство активистов даже не знали толком ивритского алфавита[1454]. – «Не обрести еврейство, а избавиться от него стало… главной побудительной причиной эмиграции»[1455]. – И вот, иронизируют в Израиле, – «мир не наполнился топотом ног евреев, бегущих обживать свой дом… Следующие быстро учли ошибки авангарда: массово и проворно ринулись туда, где чужими руками налажена чужая жизнь. Именно массово – тут наконец проявилось пресловутое „еврейское единство“[1456]. – Ну да, ведь эти люди «выехали из СССР ради „интеллектуальной свободы“ и потому, мол, должны жить в Германии или в Англии»[1457], а проще – едут в Соединённые Штаты. – А и широко же сознаётся: диаспора уже для того нужна, что «кто-то должен же подбрасывать деньги безресурсному Израилю и поднимать шум, когда его обижают! Но с другой стороны, она, эта диаспора, увековечивает антисемитизм»[1458].
А. Воронель делает тут более высокое обобщение: «Ситуация русских евреев и проблема их освобождения есть только отражение общего кризиса всего еврейства… Проблема советских евреев помогает нам увидеть смятение в собственных рядах»; «цинизм советских евреев», использующих фальшивые вызовы из Израиля, вместо того чтобы «покориться судьбе, предписывающей им дорогу чести, есть не более чем отражение цинизма и разложения, коснувшихся всего еврейского (и нееврейского) мира»; «под влиянием бизнеса, конкуренции и неограниченных возможностей Свободного Мира вопросы совести отодвигаются всё дальше»[1459].
Итак, потёк просто – массовый побег от трудной советской жизни в лёгкую западную, по-человечески вполне понятный. Но в чём же тогда «репатриация»? и в чём «духовное превосходство» тех, кто решился на выезд из «страны рабов»? – Советские евреи, добивавшиеся эмиграции, в те годы звонко возглашали: «Отпусти народ Мой!» Но это была – усеченная цитата. А в Библии сказано так: «Отпусти народ Мой, чтоб он совершил мне праздник в пустыне» (Исх. 5:1). Но что-то много отпущенных – поехали не в пустыню, а в изобильную Америку.
Однако и отначала, в успешные годы внезапной эмиграции, – были ли сионистские убеждения и стремление в Израиль главными стимулами отъезда? Разные еврейские авторы свидетельствуют, что – нет.
«Советская ситуация конца 60-х годов была ситуацией алии, а не сионистского движения. Была волна людей, внутренне уже готовых бежать из Союза. А уже внутри этой волны началось то, что можно условно назвать сионистским движением»[1460]. В активные кружки изучения еврейской истории и культуры вошли те, «отличительной чертой которых было, разве что, полное отсутствие карьеризма, столь принятого в кругах советско-еврейской интеллигенции. Поэтому-то они всё свободное время отдавали еврейским делам»[1461]. Для таких уже с конца 70-х годов началась «эра учителей иврита», а с начала 80-х «учителя Торы были единственными, кто продолжал действовать на умы»[1462].
Мотив же многих иных к эмиграции объясняется так: «Советская власть поставила перед евреями препятствия в самом главном для них – профессиональном продвижении» и, значит, «еврейству грозит деградация»[1463]. – Их «загнал сначала в еврейство, а потом и в сионизм… безликий административный рок»[1464]. – «Многие… никогда не сталкивались всерьёз с антисемитизмом или политическими преследованиями. Угнетала их бесперспективность своего существования как русских евреев – носителей противоречия… от которого нельзя было бежать ни в „ассимиляцию“, ни в „еврейство“[1465]. – «Нарастало чувство несовместимости и горечи», «десятки и десятки бездарей… тащат тебя в неизвестность… отталкивают на дно»[1466]. И порыв – только бы вырваться из Советского Союза. – «И эта вот светлая перспектива, когда человек только что находился в полном подчинении у советской власти и вдруг, через три месяца, становился свободным… действовала чрезвычайно зажигательно»[1467].
Вокруг отъезда возникал, конечно, сложный ареал настроений. Вот, пишут, еврейское большинство, «воспользовавшись той же «сионистской» дверью… с тоской покидает такую привычную, такую притерпевшуюся Россию»[1468] (как выявляет язык прорыв смысла, ведь автор хотел сказать – «притерпленную» евреями). Или пишут так: «Для подавляющего большинства решение об эмиграции [было] „головное“, сопротивление же ему нутряное»[1469] – то есть вжитость в страну и её традиции. Насколько «большинство» – этого никому не оценить. Но известные нам настроения колебались от добротных стихов Лии Владимировой:
Но вам, моим возлюбленным, вам, гордым,
Я завещаю память и отъезд, —
до расхожей тогда шутки: «Кто будет уезжать последний, не забудьте потушить свет».
Пробуждение советских евреев к эмиграции совпало по времени и с началом «диссидентского» движения в СССР. Тут было и не без внутренней связи: «для некоторых из них [евреев-интеллигентов] «национальное самосознание еврейства в СССР» есть особая форма произрастания вбок… новая форма инакомыслия»[1470], – свой нетерпеливый вырыв из страны они считали и отчаянной важной политической борьбой. Собственно, повторилась дилемма сионистов начала XX века: имея целью уехать из России, вести ли тем временем в ней политическую борьбу? Тогда – больше склонились: вести, теперь – не вести. Но нарастающая дерзость к эмиграции не могла не питать и политическую дерзость, и иногда совпадали личности действователей. Так, например (уже позже, 1976), некоторые активисты еврейского движения – В. Рубин, А. Щаранский, В. Слепак – приняли самостоятельное решение поддержать «хельсинкскую группу» диссидентов, – но это «было признано в еврейских кругах неоправданным и неразумным риском», ибо приведёт «к немедленному и тотальному усилению репрессий властей против еврейских активистов», да и превратит еврейское движение «в придаток диссидентства»[1471].
