Четверг. Похлебка боярская, стерлядка паровая, зелень, горошек.
Пятница. Пюре из цветной капусты, осетрина, бобы метр-д-отель.
Суббота. Уха из стерлядей, индейка с соленьем (моченые яблоки, вишня, слива), грибы в сметане.
Воскресенье. Суп из свежих шампиньонов, цыпленок маренго, спаржа»{357}.
После Великой Отечественной войны была сделана робкая попытка прекратить надругательство над памятью замученных кровавым Феликсом русских людей — из конференц-зала офицерского клуба КГБ убрали тогда стеклянный гроб, в котором были выставлены военная форма Дзержинского, посмертная маска и слепки рук…
Но уже при Н.С. Хрущеве культ «рыцаря» чекистского застенка возродился снова, и напротив центрального здания КГБ выросла многометровая статуя палача.
Не так уж и трудно понять наших обездоленных реформами соотечественников, что требуют восстановления этого памятника. Они защищают миф о Дзержинском как борце за народное счастье, который был внедрен в общественное сознание советской (или, может быть, антисоветской?) пропагандой. Они защищают памятник, потому что его снесли обокравшие их демократы…
Тут все понятно…
Но почему так активно выступают против возвращения Дзержинского на пьедестал перед зданием ФСК наши реформаторы — понять невозможно.
Ведь у них так много общего с Феликсом Эдмундовичем.
И ненависть к России такая же…
И методы…
Даже обычаи схожие. Переустраивают нашу страну, нашу жизнь, а свои семьи, своих детей, свои капиталы держат за рубежом…
Воистину, свои своего не познаша…
И ничем другим, кроме сенгилейского тумана, который, должно быть, по-прежнему струится над Лубянкой, не объяснить этого недоразумения…
Впрочем, существует помимо отдыха и другая версия поездки Ф.Э. Дзержинского в Швейцарию осенью 1918 года.
«В Берне, — пишет С.С. Дзержинская, — не было условий для отдыха, который был необходим Феликсу, и мы решили поехать на неделю в Лугано, где был чрезвычайно здоровый климат и прекрасные виды.
В Лугано мы совершали замечательные прогулки и катались на лодке, Феликс очень любил грести и садился на весла, а я управляла рулем. Мы сфотографировались на берегу озера, затем на подвесной дороге поднялись на вершину ближайшей горы, где провели несколько часов.
Однажды произошел неприятный случай.
В тот момент, когда мы с пристани в Лугано садились в лодку, тут же рядом с нами, с правой стороны, пристал пароходик, на палубе которого рядом с трапом стоял… Локкарт, английский шпион. В Советской России он занимал высокий дипломатический пост и был организатором ряда контрреволюционных заговоров против Советской власти. Незадолго до этого он был арестован в Москве и Дзержинский лично допрашивал его. Как официального дипломата его не подвергли заслуженному наказанию, но выслали за пределы Советского государства.
Феликс узнал его сразу. Об этой встрече он сказал мне, когда мы уже отплыли от пристани. Английский же шпион, к счастью, не узнал Феликса: так была изменена его внешность. Притом этому врагу даже в голову не могло придти, что председатель ВЧК находится в Швейцарии»{358}.
Хотя Софья Сигизмундовна и говорит, что встреча Локкарта и Дзержинского была незапланированной и Локкарт не узнал Дзержинского, но это ее слова, это она так думала…
Если бы встреча Дзержинского с Локкартом была случайной и Локкарт действительно не узнал его, зачем бы тогда было сообщать Феликсу Эдмундовичу своей нежно любимой супруге об этом, зачем волновать ее известием, что он едва не попался в руки врагов?
Все-таки не такой уж и молодой был Феликс Эдмундович, чтобы подобно юному гимназисту приводить в необходимое для ответного чувства волнение возлюбленную гимназистку. Да ведь и правило есть о случайностях и совпадениях…
Как известно, Локкарту, Бойсу и Хиллу, а также другим сотрудникам миссий Антанты было разрешено вернуться домой в октябре. Феликс Эдмундович на швейцарские курорты отправляется тоже в октябре.
Напомним о дружеском прощании Якоба Христофоровича Петерса с Локкартом перед отъездом и о том, что Локкарт повез в Англию супруге Петерса Мэй письмо мужа и деньги, собранные им нелегким чекистским трудом…
И вот Локкарт приезжает в Швейцарию, и не куда-нибудь, а именно в Лугано, куда в те же дни приезжает и Феликс Эдмундович…
А вот еще одна история из октября 1918 года.
Правда, происходит она не в Швейцарии, а в Германии, но история тоже очень интересная, и участвует в ней тоже ближайший помощник Феликса Эдмундовича — Вячеслав Рудольфович Менжинский.
«На другой день рано утром к нам явился какой-то молодой еврей и пригласил нас присутствовать при взвешивании золота, — вспоминал А. Тайгин, принимавший непосредственное участие в перевозке чекистами русского золота за границу. — На это занятие ушел весь день, т.к. взвешивание требовало большой точности и отнимало много времени.
Один за другим появлялись золотые слитки и исчезали за массивной дверью стальной кладовой. Всего было принято 47 ящиков, содержащих в себе 191 слиток, весом 3125 кг чистого золота.
Еще до того было передано немцам — 16 сентября 1918 г. — 42 860 кг золота и 30 сентября 1918 г. — 50 676 кг золота.
Кроме золота, мы привезли и сдали тому же Менжинскому 113 635 тысяч рублей денежными знаками, что по тогдашней оценке золота равнялось 48 819 кг металла.
По окончании взвешивания и подсчета мы были приглашены в контору Мендельсона за получением расписки. Нас принял полный, гладко выбритый господин средних лет, любезно усадил в кресла в своем роскошном кабинете и шумно и неискренно выражал нам свое восхищение по поводу совершившегося в России переворота, думая, очевидно, угодить нам своим восторгом.
Мой спутник не выдержал и сухо заметил, что ему, Мендельсону, как банкиру и богатому буржую, меньше всего пристало ликовать по поводу русских событий. Мендельсон пожал плечами и поторопился переменить тему разговора. Принесли расписку довольно странного содержания, в которой вместо точного указания веса золота было прибавлено слово “приблизительно”.
Секретарь отказался от принятия такой расписки.
— Но почему? — заволновался Мендельсон и сразу стал наглым и грубым. — Ведь тут же указано, что принято 47 ящиков со 191 слитком. Что же вам еще нужно?
— Мне нужно, чтобы цифра веса была обозначена совершенно точно, так, как она определена взвешиванием. Остальное вы можете даже не указывать, — заявил мой спутник.
Мендельсон загорячился, почему-то заговорил о доверии, каким он пользуется у советского правительства, и категорически отказался изменить содержание расписки, заявив, что он поговорит по этому поводу с Иоффе.
С тем мы и ушли.
Вот содержание этой расписки, с которой мне удалось снять копию:
“Мендельсон и К0. Расписка. Настоящим удостоверяем получение по поручению местного генерального консульства Российской Социалистической Федеративной Советской Республики 47 ящиков и одной сумки, содержащих 191 слиток золота весом около 3125 кг. Берлин, 18-го октября 1918 г. Мендельсон”.
На денежные знаки была выдана отдельная расписка»{359}.
Когда читаешь перечисление этих бесконечных тонн русского золота, вывезенных из умирающей от голода страны товарищами Вячеславом Рудольфовичем Менжинским и Адольфом Абрамовичем Иоффе, понимаешь, что восемьдесят лет спустя ельцинской «семье» было с кого брать пример и у кого учиться… И только одно невозможно понять, как же Россия дважды за один век сумела попасть в руки одной и той же компании.
Куда шло русское золото, которое гладко выбритый господин Мендельсон предпочитал принимать ящиками, а не весом, понятно…
И Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому нужны были деньги, чтобы «оттягиваться» на курортах Лугано, и Льву Давидовичу Троцкому тоже надо было думать о будущем.
Да разве мало этих Троцких и Дзержинских было и в Кремле и в Смольном? Опять же и гладко выбритых господ мендельсонов, так восхищавшихся Октябрьской революцией, тоже ведь было вполне достаточно. И каждый их них требовал русского золота…
И снова поиски пропавших русских дней возвращают нас в Россию…
Итак…
5 сентября было опубликовано постановление Совета народных комиссаров о красном терроре…
Одним из первых чекисты убили в Москве главу «Русского монархического союза», одного из крупнейших деятелей «Союза русского народа» 54-летнего протоиерея Иоанна Восторгова. Его арестовали еще 15 июня 1918 года за то, что он вопреки всем угрозам продолжал служить молебны в храме Василия Блаженного над святыми мощами младенца Гавриила Белостокского, «от жидов умученного».
