Сопротивление, которое они встретили, гарантированно превзошло все их ожидания — нужно знать Перовскую, ее волю и упорство — они стократно описаны! В данном же случае сопротивление могло действовать на следователей только возбуждающе: они прекрасно чувствовали свою безнаказанность! — и, как это обычно бывает с полицейскими, легко пересекли допустимую грань насилия.
Нет числа рассказам о зверствах полиции царского времени по отношению ко всякой встречной шушере: Веру Засулич после покушения на Трепова избивали ногами, Марию Спиридонову изнасиловали — и т. д. К заведомо солидным и высокородным арестованным ничего подобного не применяли — это была страна очень четких сословий и каст. Но ведь тут, при задержании горничной из семейства преступников, не было, казалось, риска столкнуться с чем-то подобным!
А дальше, на каком-то этапе, их ожидал пренеприятнейший сюрприз: девочка оказалась дочерью очень высокопоставленного лица, пусть и находящегося в отставке, имела и без него кучу влиятельнейших родственников и знакомых, а за все следственные прегрешения и произвол нужно было отвечать головой. Вот это и был практически смертельный тупик!
Даже если при начале расследования не предполагалось ничего подобного, то теперь у полицейских было только два выхода: превратить арестованную в труп (имитировать самоубийство ничего не стоило!) или же довести дело до успешного конца, подчинить ее своей воле и привести ее в такое состояние, чтобы она никогда и пикнуть не могла в порядке протеста. Ее нужно было сделать предателем и провокатором — в этом и был единственный выход из создавшейся ситуации.
Все эти рассуждения могут показаться фантазией, и так оно и могло бы быть, если бы речь шла о любом другом городе тогдашней России, где правили заурядные Держиморды. Но в Харькове-то был в это время товарищем прокурора Антон Францевич Добржинский (1844–1897) — один из величайших асов розыска в истории России, главный герой последующего разгрома террористов, ставший на финише не очень продолжительной жизни директором Департамента полиции. Поэтому уникальная ситуация должна была получить уникальное развитие.
Беда и начальства, и самой Перовской состояла в том, что выдавать ей практически было некого: ближайшие подельники разбежались, сама она не была ни членом «Исполкома» Осинского, не принадлежала и к «троглодитам» Ольги Натансон, кружок ее друзей-чайковцев уже не существовал в качестве организационного центра. В Харькове она никого не знала, и выдавать ей здесь тем более было некого. Перовская просто не могла стать предателем, даже если бы и захотела. И чем больше ее мучили (а мучить, не оставляя следов физических пыток, можно весьма разнообразными способами — распространяться на эту тему тяжело и противно), тем более мучители должны были убеждаться, что в этом нет никакого смысла. Выпускать же ее тем более было невозможно: она сразу же побежала бы жаловаться родственникам, а тайного содержания под стражей законы не допускали. Выпускать же с заданием, даже принудив к согласию на предательство, было так же невозможно: предатель только тогда становится настоящим предателем, когда уже кого-то действительно предаст и в результате утратит право признаваться в этом товарищам.
С другой стороны, положение Перовской было просто отчаянным: никто не знал, что она арестована, ни одна организация не считала ее своей и не числила ее пропавшей, родственники не знали ее местонахождения и фальшивого имени, влюбленный в нее Тихомиров находился на Кавказе и ни о чем не подозревал.
Словом, это был тупик — и тупик для обеих сторон!
Все, что оставалось делать полиции, твердо сговорившись с Перовской, это поместить ее под строжайшим контролем на мнимо вольное житье в Харькове таким образом, чтобы кто-то все-таки, начав ее разыскивать, нашел и попался бы в расставленную ловушку. В момент появления этого кого-то Перовская могла бы оправдать перед ним свое молчание отсутствием связи, отсутствием денег и, допустим, внезапной болезнью, застигшей ее в Харькове, но только что прошедшей, но затем этого прибывшего необходимо было схватить! Вот тогда бы Перовская стала уже настоящим предателем, и тогда ее можно было бы выпускать на вольный выпас: проговориться, возбудить жалобы, предать и подставить полицию она бы уже не могла.
Вот какая ловушка была расставлена на революционеров в Харькове. Не известно, кто бы в нее попался и попался ли кто-нибудь (если не попался бы, то ничего хорошего это, полагаем, Перовской не принесло бы!), если бы к Фроленко проявили большее участие в Петербурге и сразу же поставили его на боевые дела. А так именно Фроленко предстояло приехать в Харьков.
Причем он уже знал из разговоров в Воронеже, Москве и Питере, где успел побывать, что Перовскую после 1 июля никто не видел. Поэтому, разобравшись прежде всего с Медведевым-Фоминым, ее следовало бы тоже поискать.
То, как именно Фоменко разобрался с Медведевым-Фоминым, оказалось, вполне возможно, шедевром, совершить который мог только Фроленко: побег был организован буквально в несколько дней и 24 июля Медведев-Фомин уже находился в Одессе.
Возможно, решающую роль действительно сыграли уголовные. Фроленко, прошедший нелегкую школу скитаний и службу в Киевской тюрьме, был, вероятно, единственным тогда революционером, умевшим правильно поставить себя и подчинять себе «королей» этой непростой среды. Впрочем, налаживать впрок с ними контакты он мог начать еще в июне.
Арест Фроленко произошел почти наверняка только после того, как он расстался с Фоминым и тот уехал в Одессу — иначе вся революционная среда была бы извещена об этом аресте. А так, при тайном аресте Фроленко, и уголовные, и политические (Фроленко, приехав в Харьков, не должен был иметь никаких предубеждений против контактов с Сентяниным и его товарищами) просто должны были потерять его из виду и вполне могли полагать, что он скрылся вместе с Медведевым-Фоминым или вслед за ним.
Именно осуществив спасение Медведева-Фомина, Фроленко сумел найти Перовскую (начинаться это могло параллельно) и, естественно, сгорел.
Это снова был тайный арест, и снова следователи могли действовать, не считаясь ни с какой законностью, но теперь в их руках оказался человек, который многое знал и мог многих выдать. К тому же ярость его противников должна была усиливаться и потерей Медведева-Фомина, если только это тоже не было полицейской инициативой: такой подстроенный обмен оказался явно в их пользу! Тогда, конечно, побег Медведева-Фомина был шедевром не Фоменко, а Добржинского!
В последнем варианте получалось так, что Фроленко сначала нашел Перовскую, при этом она его выдала с потрохами, четко разъяснив полиции, кто именно появился, потом полиция разыграла побег Фомина, потом Фроленко был захвачен еще и с уликами последнего преступления. Вот только Медведев-Фомин (был ли он также завербован или нет) возможно незапланированно соскочил с крючка — за что его потом и били.
Есть и еще более зловещий вариант: полностью перевербованный Медведев-Фомин специально был послан в Одессу, чтобы стрельбой спровоцировать столь выгодные для властей беспорядки, повлекшие разгром южного подполья. Тогда Кон был не прав и в отношении детали со стрельбой! Но и в этом варианте Фомин сам мог не выдавать Фроленко и не знать об его аресте после собственного отъезда в Одессу.
Главное же состояло в том, что Фроленко очутился в совершенно аховой ситуации, а Медведеву-Фомину необходимо было впоследствии надолго и надежно заткнуть рот.
Попробуем теперь войти в положение Фроленко.
Он, конечно, попал в катастрофу, но она для него не должна была быть абсолютной катастрофой: все это входило в правила игры, в которую он вступил еще за семь лет до того. Просто случился проигрыш — хотя и очень крупный. Теперь же от Фроленко самого зависело, был ли этот проигрыш окончательным или игру можно было продолжить.
Давление, которому он подвергся, можно только вообразить. Обратим внимание и на то, что для этого можно было использовать и Перовскую, угрожая Фроленко тем, что его неуступчивость пагубно отражается не только на нем, но и на ней — и продемонстрировать недвусмысленность этих угроз; страшноватая тема! Но Фроленко поначалу не поддавался, не уступил, не унизился и не стал искать прямых путей для спасения.
Вспомним, что на руках у него был великолепнейший козырь: он знал (пусть и без технических деталей) о покушении, готовящемся на Мезенцова. Следовательно, Фроленко мог как минимум спасти Мезенцову жизнь — для этого ему не нужно было даже никого выдавать, а просто достаточно серьезно и убедительно предупредить об опасности, угрожающей шефу жандармов, после чего для спасения было бы достаточно приставить к Мезенцову элементарную охрану или даже попросту попросить его прекратить пешие прогулки. Но Фроленко этого не сделал. Судя по раскладу времени, весть об убийстве Мезенцова должна была дойти до Фроленко тогда, когда он уже далеко не первый день сидел взаперти в Харькове.
