В 1921 году ГПУ обратилось к проблеме бездомных бродяг, помещая тех, кого удавалось поймать, в государственные детские колонии. Иностранцам их демонстрировали как пример самоуправляемых коммун, этакие «детские республики», однако они напоминали скорее пенитенциарные учреждения. Беспризорные были психически сломленными и социально неприспособляемыми.
Поначалу советские публицисты относили этот феномен за счет «капиталистического наследия», из чего один наблюдатель сделал саркастический вывод, что царская Россия должна была быть самой развитой капиталистической страной в мире, если судить по пропорции бездомных детей в Советской России140. Лишь в 1925 году Крупская признала, что это на три четверти «продукт настоящих условий»141.
* * *
Вплоть до весны 1918 года ленинская партия не вмешивалась в дела высшей школы142. Во многих высших учебных заведениях занятия сами собой прекратились не только из протеста большевистскому перевороту, но и потому, что студенты, вынужденные зарабатывать себе на пропитание, не имели возможности посещать занятия. И большевики на некоторое время оставили университеты в покое, хотя прекрасно понимали, что преподаватели, преобладающая часть которых были кадетами, не признавали новой власти, что во многих университетах в октябре и ноябре 1917 г. принимались резолюции с осуждением октябрьского переворота, что ректоры всех высших учебных заведений Петрограда осудили новый режим143. Тем не менее большевики предпочли не замечать этого, поскольку были заинтересованы в развитии науки и техники. Луначарский вспоминал, как Ленин неоднократно говорил ему: «Крупного ученого, большого специалиста в той или иной области надобно щадить до самой последней крайности, если даже он реакционер»144. Впрочем, весь тон высказывания не оставляет сомнения, что речь идет о вынужденной и, быть может, лишь временной толерантности. Политика партии в отношении высшего образования сводилась к следующим четырем моментам: 1) уничтожению самоуправления вузов; 2) упразднению тех кафедр, в особенности гуманитарных наук и так называемых «общественных дисциплин», учебная программа которых могла войти в конфликт с коммунистической идеологией; 3) устранению принципа «элитарности» высшего образования и 4) развитию в широком масштабе профессионального обучения.
Высшее научное учреждение России, Академия наук, поначалу при большевиках не испытывала особых затруднений, даже не скрывая своей враждебности по отношению к новой власти: на конференции академии 21 ноября 1917 года была принята резолюция, осуждающая захват власти большевиками и требующая продолжения войны на стороне союзников145. Но Ленин счел за благо смотреть на это сквозь пальцы, высоко ценя научную квалификацию 41 действительного члена академии и 220 сотрудников, среди которых были ведущие российские ученые. Чтобы переманить их на службу советской власти, он готов был пойти на существенные уступки в наиболее жгучем для академии вопросе об автономии. В конце концов был достигнут компромисс. Академия согласилась, хоть и без особого энтузиазма, отложить фундаментальные исследования и сосредоточиться на прикладных науках, чтобы помочь правительству решить неотложные экономические и технические задачи. За это академия сохранила свободу в выборе своих членов (во всяком случае на протяжении 20-х годов). Она осталась единственным культурным учреждением, не контролируемым Наркомпросом146.
Летом 1918 года дошла очередь до университетов. Меры, разработанные Луначарским, оставляли далеко позади ограничения, которые налагались на российские академические заведения реакционными мерами Николая I и Александра III. В период между 1918 и 1921 гг. большевики ликвидировали академическое самоуправление, рассеяли профессорские штаты и наводнили высшие учебные заведения плохо подготовленными, но перспективными в политическом отношении студентами.
Декрет от 1 октября 1918 года отменял традиционные научные степени (доктора, магистра, а также звание адъюнкта) и увольнял профессоров и преподавателей, проработавших в одном высшем учебном заведении в общей сложности десять и более лет или в течение пятнадцати и более лет работавших где бы то ни было на профессорской или преподавательской должности: их места были выставлены на всероссийский конкурс для всех лиц, «известных своими учеными трудами или иными работами по своей специальности»147. В начале 1919 года проводились выборы на освободившиеся должности: в Московском университете, самом престижном из всех вузов страны, были сменены все 90 преподавателей, потерявших свои места по декрету от 1 октября, за исключением одного члена большевистской партии»148. Подобные опустошительные разрушения в жизни университетов декрет произвел повсюду. Во многих вузах в административном порядке выдвинули наверх слабо квалифицированные кадры, а преподавателей назначили профессорами. В особенности это касалось ряда новых университетов и научных институтов. 21 января 1919 года декретом было объявлено об основании четырех новых университетов и присвоении ранга университета двум институтам149. Летом 1918 г. образована Социалистическая академия общественных наук, а в 1920-м Свердловский коммунистический университет, где готовили партийных пропагандистов и куда принимались только партийные кадры, получившие по большей части лишь начальное образование150. Зимой 1918–1919 гг. власти закрыли юридические факультеты университетов и исторические отделения историко-филологических факультетов, где всего сильнее ощущалась оппозиция новой власти. Их заменили факультетами общественных наук151, под чем подразумевались и экономика, и история, и правоведение. Программа новых факультетов делала упор на изучение трудов предвестников Октябрьской революции и на теоретическое обоснование неизбежности скорой победы коммунизма в мировом масштабе152. В 1921 году открыт Институт красной профессуры, состоящий в основном из сотрудников Социалистической академии и предназначенный для обучения преимущественно партийных функционеров преподаванию истории, экономики и философии в марксистском духе153.
К 1925 году количество университетов увеличилось с десяти (1916) до 34. Число преподавателей, однако, росло быстрее, нежели учащихся: если последних стало больше на одну треть (с 38 853 в 1916-м до 51 979 в 1925-м), то штаты преподавателей увеличились более чем втрое (с 1977 до 6174)154. Впрочем, многие из новых преподавателей имели не столько научную, сколько политическую квалификацию. В 1921 г., по распоряжению Ленина, все студенты высших учебных заведений должны были пройти обязательный курс исторического материализма и истории революции. В 1924 г. обязательным предметом становится история ВКП(б)155. Статус советских вузов строго определялся Уставом от 2 сентября 1921 г., оживившим многие положения известного своей реакционностью университетского устава 1884 года156. Отбросив либеральную практику, установившуюся в России с 1906 года, он лишал преподавательский корпус права избирать ректоров и профессоров — его передали Наркомпросу. [Согласно уставу 1921 г., Наркомпрос должен был избирать ректоров из списка, представленного профессорами, студентами, профсоюзами и советскими должностными лицами. В 1922 г. новое положение давало Наркомпросу полномочия назначать на этот пост кого угодно (McClelland J. Bolsheviks, Professors and the Reform of Higher Education in Soviet Russia, 1917–1921. Ph.D. diss. Princeton University, 1970. P. 398). В действительности ректоров назначал не Наркомпрос, а ЦК партии и местные партийные комитеты (Ibid. P. 399).]. Помимо этого новый устав давал право контролировать деятельность вузов соответствующим местным Советам. Эти меры были встречены крайне враждебно профессорами и студентами. В ноябре 1921 г. более тысячи студентов Петрограда вышли на демонстрацию протеста157. Следующей весной несколько сотен профессоров Московского университета приняли участие в забастовке протеста158. В качестве наказания семерых из бастовавших профессоров выслали из страны. В 1921–1922 гг. партийные органы предприняли жесткий контроль за преподаванием общественных дисциплин, преследуя преподавателей, не подчинившихся генеральной линии159. Последовали новые увольнения и высылки за границу160.
Помимо борьбы с университетской автономией — самоуправлением, в особенности в вопросе назначений, и правом самим определять программу обучения — новый режим затронул и процедуру зачисления студентов. Его целью было открыть доступ к высшему образованию для детей из низших классов, в особенности рабочих и беднейшего крестьянства, невзирая на их подготовку.
Первым и решительным шагом в этом направлении явился декрет, изданный 2 августа 1918 г., он давал право всем гражданам старше 16 лет, мужского и женского пола, без вступительных экзаменов «вступить в число слушателей высшего учебного заведения, без представления диплома, аттестата или свидетельства об окончании средней или какой-либо школы» и не внося плату за обучение161. Воспользовавшись этим, в вузы хлынула масса совершенно неподготовленной молодежи. Профессора, однако, сумели успешно справиться с ситуацией, не принимая таких студентов в свои семинары. Очень скоро «вступившие в число слушателей» оставили университеты162. Рабочие и крестьяне не имели ни желания, ни свободного времени приобщаться к наукам, да и как можно было ожидать, что они будут исправно посещать занятия в совершенно непривычной для них обстановке и подчас не имея никаких средств к существованию. В официальном отчете Наркомпроса результаты политики свободного приема оценивались следующим образом: «Мы в этом отношении констатируем с великим огорчением следующий факт: у нас громадное количество слушателей уже с высшим образованием, громадная масса остальных с законченным средним образованием, и только самое незначительное количество слушателей по своему цензу может приближаться к пролетарским группам… Пролетарские массы к нам не пошли, к нам пришла интеллигенция»163.
