— Кто ты?
Пленник небрежно взглянул на него вылинявшими васильками глаз и произнес:
— Начальник Азиатской конной дивизии генерал-лейтенант барон Унгерн фон Штернберг.
Было это в конце августа 1921 года, допрашивали Унгерна в Троицкосавске дознаватели советского экспедиционного корпуса. Он не хитрил, сразу заявив:
— Раз войско мне изменило, могу теперь отвечать вполне откровенно.
Потом перевезли барона в город Новониколаевск, теперь называющийся Новосибирском, в тюрьме которого он просидел около недели. Судили Унгерна 15 сентября 1921 года в открытом заседании в здании театра в загородном саду «Сосновка».
Стенограмма процесса и репортажи с него были опубликованы в газете «Советская Сибирь», где можно прочитать, что помещение суда «залито темным, сдержанно-взволнованным морем людей. Скамьи набиты битком, стоят в проходах, в ложах и за ложами». Сообщалось, что говорит Унгерн «тихо и кратко», держится спокойно, но «руки все время засовывает в длинные рукава халата, точно ему холодно и неуютно». «Моментами, когда он подымает лицо, нет-нет да и сверкнет такой взгляд, что как-то жутко становится… Получается впечатление, что перед вами костер, слегка прикрытый пеплом…»
Суд шел пять часов и закончился смертным приговором в 17 часов 15 минут.
Наутро барон Р. Ф. Унгерн фон Штернберг со своей обычной невозмутимостью в эти дни встал перед стрелковым взводом. Белый генерал был спокоен и потому, что в эту последнюю ночь своей жизни изгрыз зубами белый эмалевый крест Святого Георгия, который никогда не снимал со своей груди, чтобы он прежним никому не достался.
Когда о расстреле барона Унгерна узнал в Урге Богдо-гэген, он повелел служить панихиды о «родственнике Белого царя» во всех монастырях и храмах Монголии. А, так сказать, поимщик Унгерна красный партизан Щетинкин здесь же в Урге, ставшей Улан-Батором, был «расстрелян» в пьяной драке в 1927 году.
* * *
Барон Унгерн, хорошо зная своего старого однополчанина Г. М. Семенова, небезосновательно ждал его в Забайкалье, когда налетал туда в 1921 году со своей одинокой белой дивизией. В это время Григорий Михайлович всеми помыслами стремился туда, разрываясь между точками, где дислоцировались его отступившие войска. Не было возможности поднять их на новый дальний белый поход в Забайкалье, но в Приморском крае остатки частей, подчинявшихся главкому Семенову, еще послужили Белому делу.
12 мая 1921 года завершилось формирование правительства ДВР в Чите, а 26 мая во Владивостоке произошел очередной переворот. Горстка каппелевцев с двенадцатью винтовками и несколькими револьверами подняла восстание, разогнав две тысячи красных милиционеров, охранявших местный пробольшевистский режим ДВР. В результате образовалось Временное Приамурское правительство, его возглавили промышленники братья Меркуловы.
Меркуловы провели переговоры с командирами белых частей в Приморье и за границей. Из них много забайкальских казаков осело в Маньчжурии, а в Приморье в Гродекском районе находились оставшиеся бойцы 1-го Семеновского корпуса, конный дивизион личного конвоя атамана Семенова. Эти добровольцы отправились на службу Приамурскому правительству, где общее командование казачьими формированиями принял генерал Глебов. Костяком же армии нового владивостокского правительства стали каппелевцы, собравшиеся из Харбина, зоны КВЖД. Их возглавил генерал Молчанов.
Белое войско приамурцев обороняло от красных партизан Приморье, а разрозненные белые отряды действовали вплоть до Якутии, где под Якутском бойцы корнета В. Коробейникова в марте 1922 года уничтожили посланный из Иркутска мощный отряд вместе с его знаменитым командиром, командующим советскими войсками Якутской области и Северного края Каландарашвили.
Летом 1922 года с конца июля по начало августа во Владивостоке прошел Приамурский Земской Собор, доклад на котором председателя Временного Приамурского правительства С. Д. Меркулова едва ли не начался со слов:
— Наследие от павшей власти досталось очень тяжелое. С первых дней работы новой власти таковая была нарушена приездом во Владивосток атамана Семенова…
На Соборе Правителем Приамурского края и Воеводой Земской рати был выбран генерал-лейтенант М. К. Дитерихс, бывший начальник штаба Верховного правителя А. В. Колчака. Г. М. Семенов, пытающийся принять участие и в этой реорганизации дальневосточной власти в православно-монархическую, снова остается не у дел на русской земле. Покинув Приморье осенью 1922 года, атаман окончательно эмигрировал из России.
В это время 17 октября 1922 года свой последний указ № 68 издал Правитель Земского Приамурского края, последний вождь Белой армии в России генерал М. К. Дитерихс:
«Силы Земской Приамурской Рати сломлены. Двенадцать тяжелых дней борьбы одними кадрами бессмертных героев Сибири и Ледяного Похода (каппелевского Сибирского. — В. Ч.-Г.) без пополнения, без патронов решили участь Земского Приамурского Края. Скоро его уже не станет.
Он как тело — умрет. Но только как тело.
В духовном отношении, в значении ярко вспыхнувшей в пределах его русской, исторической, нравственно-религиозной идеологии — он никогда не умрет в будущей истории возрождения Великой Святой Руси.
Семя брошено. Оно сейчас упало на еще неподготовленную почву. Но грядущая буря ужасов советской власти разнесет это семя по широкой ниве Великой Матушки Отчизны, и приткнется оно в будущем через предел нашего раскаяния и по бесконечной милости Господней к плодородному и подготовленному клочку земли Русской и тогда даст желанный плод.
Я верю в эту благость Господню; верю, что духовное значение кратковременного существования Приамурского Земского Края оставит даже в народе Края глубокие, неизгладимые следы. Я верю, что Россия вернется к России Христа, России — Помазанника Божия, но что мы были недостойны еще этой милости Всевышнего Творца».
Тем не менее, Белая борьба на Дальнем Востоке продолжалась еще годы. Например, белый отряд в количестве двухсот бойцов подпоручика Алексеева уже в феврале 1925 года дважды пытался захватить город Охотск.
Кем же был знаменитый сибирский атаман Г. М. Семенов, которому подчинялся даже такой неуправляемый «крестоносец», как Унгерн?
Процитируем более или менее полный обзор на этот счет из книги Л. Юзефовича «Самодержец пустыни»:
«Один из биографов атамана писал, что с 1917 года за ним, как «за головным журавлем, без всяких компасов и астролябий указывающим верный путь в теплые страны, тянется длинная вереница верящих и преданных ему спутников». Под «компасами и астролябиями» подразумеваются идеологические установки: Семенов действительно обходился без них. «Он вообще не идеалист», — говорил о нем Унгерн, объединяющий в этом слове понятия «идеализм» и «идейность». С присущим ему здравым смыслом атаман предпочел сделать упор на самом себе как личности, а не на какой-то своей особой политической платформе. Это было тем легче, что он обладал врожденным даром мимикрии.
Перед представителями союзных миссий в Китае Семенов являлся в образе демократа, японцы видели в нем олицетворение русского национального духа. Для сторонников единой и неделимой России он — сепаратист, лелеявший планы передачи Монголии российских земель за Байкалом, для позднейших русских фашистов — масон, создавший у себя в армии «жидовские части», для следователей с Лубянки — фашист, еще в годы Гражданской войны носивший на погонах знак свастики (как буддийский символ-эмблему подчиненного Семенову Монголо-Бурятского полка. — В. Ч.-Г.). Семенов перебывал и в первых патриотах из «стаи славных», и в предателях родины. Он мог расстреливать эсеров, чего не делали ни Колчак, ни Деникин и Врангель, но он же в итоге допустил их в правительство, на что другие белые вожди так и не решились. Он называл себя «борцом за государственность», но опирался на вечных врагов государства — уголовников, хунхузов, даже анархистов.
Кто-то из харбинских острословов определил Семенова как «смесь Ивана Грозного с Расплюевым». Его стремились представить то кровавым деспотом, то ничтожеством, то претендентом на российский престол, то чуть ли не большевиком. Последнее обвинение, как и все прочие, тоже отчасти справедливо: одно время он предпринимал попытки перейти на службу к Москве. Впрочем, примерно тогда же генерал Сахаров, который убеждал его начертать на знамени «всем дорогое имя» Михаила Романова, из разговора с атаманом вынес твердую уверенность, что тот — настоящий монархист и лишь обстоятельства не позволяют ему выкинуть лозунг борьбы за реставрацию Романовых. Омск и Москва видели в Семенове не более чем японскую куклу, но в Токио опасались его излишней самостоятельности в восточных делах.
Одни писали о нем как о грубом необразованном казаке, другие напоминали, что он является почетным членом харбинского Общества ориенталистов, специально изучал буддизм, издал два стихотворных сборника, говорит по-монгольски и по-английски. Развязанный его именем свирепый террор заставлял содрогнуться всякое перевидавших колчаковских офицеров, но при этом сам он был ни фанатиком, ни извергом. Диктатор областного масштаба, он не послал ни одного солдата за пределы Забайкалья, но на выдаваемых им наградных листах помещалось изображение земного шара с перекрещенными шашкой и винтовкой — эмблема, чрезвычайно схожая с коммунистической символикой. Казаки считали его казаком, буряты — бурятом, монголы уповали на него как на защитника их интересов, даже евреи видели в нем заступника и покровителя. Он был и тем, и другим, и третьим, равно как не был никем. Маски нужны тому, у кого есть лицо, Семенов же многолик. В этом — сила, позволившая ему продержаться у власти дольше, чем любому другому из вождей Белого движения».
