Те, кто думал, что Мария тоже сбежит, жестоко ошибались. В день отъезда посланников она явилась с эскортом в Гилдхолл, ратушу лондонского Сити, где собрались видные горожане, чтобы выработать план обороны столицы от вторжения мятежников Уайатта. Войдя в огромную залу, она поднялась на кафедру, задрапированную тканями с символикой королевы, и заговорила сильным низким голосом, который был хорошо слышен во всех концах залы.
«Я пришла к вам лично, чтобы сказать то, что вы уже и без того знаете. К столице приближаются орды мятежников из Кента. Они идут не только на меня, но и на вас».
Далее ясным и доходчивым языком она объяснила собравшимся, что Уайатт и его приспешники, заявляя, что цель восстания — не допустить ее брак с испанским принцем, имеют совсем другие цели. На самом деле они против возвращения в страну истинной веры и желают взять правление в свои руки.
«Теперь, дорогие подданные, — продолжила она, — посмотрите на меня. Перед вами я, ваша королева, обвенчанная при коронации с королевством… и вы обещали мне свою верность и послушание. А то, что я есть полноправная и истинная наследница короны в этом государстве под названием Англия, я призываю в свидетели весь христианский мир. Вы все хорошо знаете, что мой отец обладал теми же самыми королевскими полномочиями, которые теперь по праву наследования перешли ко мне. …Что же касается моего замужества, то я заверяю вас, своих подданных, что не собиралась и не собираюсь взять себе мужа из похотливых устремлений или эгоизма, а лишь чтобы иметь возможность взрастить в своем теле плод, который, явившись на свет, станет после меня вашим правителем. Если бы я хотя бы на миг подумала, что мое замужество может принести вред кому-нибудь из подданных, я бы предпочла до конца жизни остаться девственницей».
Мария говорила уверенно, не заглядывая ни в какие записи, казалось, без всякой подготовки. Это была речь правительницы, озабоченной лишь бедами своего народа.
«Я не знаю точно, каково это — матери любить свое дитя, — сказала Мария, обращаясь к лондонцам, — поскольку до сих пор еще не испытала радости материнства, но все равно заверяю вас: я, ваша госпожа, не менее искренне и нежно расположена к своим подданным, чем мать к своим детям».
«Эти ласковые слова, — пишет хроникер, — сильно утешили людей. Многие из них плакали».
«А теперь, мои добрые подданные, — заключила королева, — воспряньте духом и покажите, что вы настоящие мужчины. Встаньте грудью против мятежников, наших и ваших врагов, и не страшитесь их, потому как, заверяю вас, я не страшусь их нисколько!»
С этим королева удалилась, а вслед ей еще долго раздавались возгласы «Боже, храни королеву!». Некоторые уверяли, что слышали также слова: «…и принца испанского!» Советники Марии были поражены.
«О, как мы счастливы, — восхищенно воскликнул лорд-канцлер, — что Господь даровал нам такую мудрую и ученую правительницу!»
Циничный Ренар, более склонный ворчать, порицать и осуждать, чем делать комплименты, по-видимому, был искренним, когда записал, что «эта королева — самая стойкая и мужественная дама во всем мире».
Помни, о смертный, о чести своей! Помни в душе сокровенно,
Как справедливо и тяжко Господь карает гнусность измены!
Утром в субботу, 3 февраля, Уайатт и его люди заняли пригород столицы Саутвак, причем не встретив сопротивления. И опять имел место переход воинов королевы на сторону восставших, а жители лондонской окраины приветствовали мятежников «радостно и без страха». Теперь центр Лондона и армию восставших кентцев разделяла только река. На той стороне началась паника. «Все продукты очень быстро смели с прилавков, — писал один лондонец. — Началась беспорядочная беготня, поиски оружия и конской упряжи. Пожилые мужчины были растерянны, женщины плакали от страха, а дети и девицы прятались по домам. Все лодки были вытащены из воды на сторону Вестминстера, и чтобы как-то подбодрить людей, в каждом квартале города читали и перечитывали речь Марии».
Уайатт направил на Лондонский мост две пушки, но воины королевы поставили против него четыре, а аркебузники стреляли в его людей с Белой башни и с ведущих к берегу городских ворот. На Саутвак навели дула больших пушек Тауэра, но когда один из капитанов Тауэра явился к Марии спросить, должны ли его канониры стрелять по мятежникам, она отказалась дать приказ.
«Лучше повременить, — сказала она. — Мне жалко мирных жителей, которые при обстреле непременно погибнут».
К счастью, одной угрозы артиллерийской атаки оказалось достаточно, чтобы заставить Уайатта пойти на отчаянный шаг. Он решил направить своих людей вверх по реке до Кингстона, чтобы те ночью форсировали реку и на рассвете 7 февраля вошли в город с запада.
Полный сбор ополчения был объявлен на шесть часов утра, но уже в четыре улицы охватили «шум и суматоха». Люди передавали друг другу страшную весть: Уайатт всего в нескольких милях отсюда. Мария пребывала в Вестминстере, совсем рядом с мятежниками. Советники пришли в апартаменты королевы и начали умолять ее сесть на барку и плыть до Тауэра. Но Мария продолжала верить в своих капитанов — Пембрука и Клинтона, а также джентльменов-наемников и гвардейцев, которые обороняли дворец, и объявила, что «останется здесь, чтобы принять свою судьбу». Она проявила удивительное бесстрашие. Многие не сомневались, что королева может лично выйти сражаться против Уайатта.
Весь день мятежники и защитники города непрерывно меняли свои позиции, пока Уайатт в конце концов не попался в ловушку. Вначале ему довольно свободно дали занять Людгейт. Воины гофмейстера сэра Джона Гейджа у Чаринг — Кросс почти не оказали его войску сопротивления. Пембрук тоже пропустил их у того места, где теперь расположен Гайд — Парк-Корнер. Затем пришла очередь сэра Уильяма Говарда, который вытеснил мятежников из Людгейта. Уайатт заметал — ся и неожиданно обнаружил, что его положение безнадежно. Все выходы из города были блокированы войском Марии. Чтобы предотвратить бесполезное кровопролитие, Уайатт к пяти часам сдался.
Но при дворе никто об исходе сражения за город не знал до конца дня. Доходили тревожные слухи о массовом дезер — тирстве, победах мятежников и предательском поведении не — которых королевских офицеров. Члены королевской свиты беспокойно сновали туда и сюда по дворцовым галереям и вооружались чем могли. Фрейлины Марии, заламывая руки, восклицали: «Этим вечером мы все погибнем! Боже мой, ког — да это было видано, чтобы покои королевы были полны воо — руженных мужчин!» Днем один из гвардейцев записал в своем Дневнике, что во дворце были «такая беготня, плач дам и фрейлин, хлопанье дверьми, также такие визг и шум, что это было очень удивительно наблюдать».
Мария же оставалась невозмутимой, заверяя приближенных, что ее офицеры не подведут, а если даже такое случится, то Господь уж точно не подведет, ибо «на него она возложила свою главную надежду». Людям Уайатта удалось подойти к дворцовым воротам Уайтхолла, и там завязалась яростная перестрелка. Когда одному из ополченцев — им оказался поверенный из «Липкольнз инн» — стрелой задело нос, в покои Марии вбежали стражники с криками: «Все потеряно! Спасайтесь! Спасайтесь! Идите в барку!» И тогда «Ее Величество не изменили своему расположению духа и не сделали движения, чтобы покинуть здание». Вместо этого она повелела своим придворным молиться за победу.
«Падите на колени и молитесь! — приказала она. — И я, говорю вам: к нам скоро придут добрые вести».
К вечеру, опасаясь штурма дворца, гвардейцы Марии попросили у нее позволения открыть ворота, чтобы сделать noL пытку отбросить мятежников. Мария согласилась после того, как они пообещали «не уходить дальше, чем их могла бы видеть королева», поскольку были здесь «ее единственной защитой». Воины начали готовиться к контратаке, а когда проходили по галерее рядом с королевскими покоями, Мария высунулась из окна и крикнула, что будет молиться за победу «своих верных джентльменов». Меньше чем через час пришло известие о капитуляции Уайатта. Только тогда королева и ее придворные наконец смогли перевести дух.
У ворот Тауэра собралась толпа. Мимо ошеломленных горожан вели Уайатта, который каких-то двенадцать часов назад угрожал захватить столицу английского королевства. На побежденном мятежнике были короткая кольчуга, бархатная сутана и отороченная кружевом бархатная шляпа. Один из стоявших в толпе рыцарей неожиданно схватил его за воротник.
«Негодяй! Жал"кий ублюдок! — закричал он, тряся Уайатта. — Как ты только мог замыслить такое мерзостное предательство Ее Королевского Величества? Я бы сейчас прикончил тебя своим кинжалом, но преступника должно покарать правосудие».
Рыцарь держал руку на рукоятке кинжала, однако узник не пошевелился и не сделал попытки защититься. Его руки безвольно свисали вдоль туловища. Посмотрев на этого человека «горестным мрачным взглядом», Уайатт тихо произнес: «Сейчас для этого большой доблести не требуется», — и прошел в крепость.
