В тот период времени Карл Анжуйский оказался самым могущественным государем в Европе. Помимо того что он был сувереном двух королевств, Сицилийского (включавшего всю Южную Италию) и Албанского, Карл также являлся правителем Ахеи, Прованса, Форкалькье, Анжу и Мэна, сюзереном Туниса и (вторично) сенатором Рима. Французский король приходился ему племянником, король Венгрии и номинальный император Константинополя были его зятьями. Карл имел союзные договоры с Сербией, Болгарией, Эпиром и Венецианской республикой. Папа являлся всего лишь его марионеткой. На верфях Карла в Неаполе, Провансе и нескольких портах на Адриатическом побережье велось строительство 300 кораблей, и еще 100 судов было направлено с Сицилии — этой огромной флотилии хватило бы для перевозки примерно 27 000 конных рыцарей и всего необходимого снаряжения для проведения самой амбициозной военной кампании за всю карьеру этого деятельного политика.
Против Карла выступали Михаил Палеолог, Генуэзская республика и Педро III Арагонский. Последний, будучи зятем Манфреда, считал себя законным наследником Гогенштауфенов. Его посланники дважды наносили тайные визиты Михаилу. В обоих случаях их дальнейший путь лежал на Сицилию, куда они привозили изрядное количество византийского золота, призванного поддержать пламя народного недовольства. Сицилийское население Карла ненавидело, будучи обобрано до нитки его непомерными налогами.
К предпасхальным дням 1282 г. огромный флот Карла Анжуйского встал на якорь в Мессине, и бальи[94] стали совершать объезд острова, реквизируя без всякой компенсации фураж, лошадей, коров и свиней, чтобы обеспечить армию во время ее длительного похода. В результате антианжуйские настроения накалились до точки воспламенения. Роковая искра вспыхнула в Пасхальный понедельник вблизи церкви Святого Духа в Палермо. Толпа народа заполнила площадь перед церковью в ожидании колокольного звона, призывавшего на вечернюю мессу. Тут появилась группа пьяных анжуйских солдат, и один из них начал приставать к молодой сицилийской женщине, после чего ее муж набросился на обидчика и заколол его ножом. Друзья погибшего попытались отомстить за него, но их окружили сицилийцы и в считанные минуты расправились с ними. И в то время как колокола призывали на вечерню, жители Палермо неслись по улицам города, призывая сограждан подниматься на борьбу против угнетателей. К следующему утру в Палермо не осталось в живых ни одного француза.
К концу апреля мятеж достиг Мессины — там было подожжено 70 анжуйских судов, стоявших в гавани. Разъяренный Карл осадил город, но 30 августа Педро Арагонский высадился в Трапани, а 2 сентября вошел в Палермо, где его провозгласили королем. Две недели спустя послы Педро появились в анжуйском лагере в окрестностях Мессины.
Карл перед численным превосходством противника оказался в безнадежной ситуации. Единственным разумным путем для него теперь было возвращение на материк, где он мог собрать новое, более сильное войско. Карл сказал послам, что он, естественно, отвергает притязания их повелителя на остров, но готов на время вывести оттуда свои силы. Вывод войск осуществлялся ускоренными темпами — арагонская армия была на подходе — и 2 октября мессинцы открыли городские ворота своему новому королю.
Для Михаила Палеолога и его подданных «Сицилийская вечерня», как стали называть восстание островитян против Карла Анжуйского, явилась еще одним подтверждением того, что Всевышний на их стороне. Но у Михаила оставалось еще достаточно поводов для беспокойства.
В это время турки начали усиливать свое давление на Византию. Как только император вернулся из Анатолии, ему пришлось организовывать новый поход против Иоанна Бастарда, которого он в свое время опрометчиво принял к себе на службу. Между тем Михаилу пошел пятьдесят девятый год, и продолжительное напряжение сил теперь начинало явно сказываться на его здоровье. Он умер 11 декабря 1282 г., объявив наследником Андроника, своего сына и соправителя.
Андроник имел вполне четкое представление о крайней непопулярности фигуры покойного императора в столице. По его распоряжению тело отца отвезли в отдаленное место и присыпали землей, чтобы защитить от диких зверей. Не было ни официальной могилы, ни торжественной церемонии захоронения. Дело в том, что Михаил официально отрекся от римской веры и в глазах православных умер еретиком. Поэтому церковь отказывала покойному Михаилу в христианском погребении, а Андроник предпочел не обострять с ней отношения. Императора, при котором произошло отвоевание Константинополя, а империя была спасена от почти неминуемого уничтожения, вознаградили посмертной ссылкой. Он так и не вернулся в свою столицу — позднее его останки перенесли в ближайший монастырь.
Сегодня о Михаиле Палеологе вспоминают в основном в связи с отвоеванием Константинополя, однако в этом мало его собственной заслуги. Но ведь он никогда и не был настоящим императором-воином; прежде всего Михаил являлся дипломатом — возможно, самым блестящим в истории Византии. Для сохранения безопасности империи он был готов пожертвовать чем угодно — даже своей церковью. И к моменту его смерти Византия обрела такое надежное и устойчивое положение, какого не имела на протяжении столетия, а свобода церкви не оказалась ущемленной. Кто-то будет утверждать, что Михаилу просто повезло, но везение сопутствовало большинству великих деятелей, а Михаил Палеолог был великим императором. Как и у всех великих людей, у него имелись недостатки. Это был неискренний и двуличный человек, а когда выходил из себя, становился и вовсе безжалостным и жестоким. То, как он обошелся с Иоанном Ласкарисом, шокировало всех его современников, в том числе и собственную семью. Но мало кто еще смог бы настолько уверенно управлять империей в самый опасный период ее истории. Возможно, Михаилу и везло, однако его народу, который обрел такого правителя в такое время, повезло еще больше.
Правда, в экономическом плане Михаил оставил империю на грани банкротства. Что касается военной области, то постоянная озабоченность василевса европейскими делами предоставила туркам и монголам полную свободу действий. Сам Михаил мог бы утверждать, что был не в состоянии сражаться одновременно на два фронта, а со стороны Запада нависала совершенно очевидная угроза. Но многие византийцы возразили бы ему, что исламские армии представляли собой намного более грозную силу, чем король Анжуйский. Если бы столицей оставалась Никея, то византийское присутствие в западной части Малой Азии позволяло бы удерживать баланс сил; в этом отношении перенос престола в Константинополь оказался едва ли не катастрофическим для государства.
Но в такой дискуссии не было бы ничего нового. Византии всегда приходилось вести наблюдение в обе стороны, и каждый василевс, достойный своего титула, был вынужден концентрироваться на каком-то одном направлении. Михаил едва ли мог действовать иначе. Здесь стоит попристальнее взглянуть на других участников политического процесса того периода: на народы Запада и прежде всего на греческих князьков, правивших на Балканском полуострове, оказавшихся настолько ослепленными собственными амбициями, что не смогли углядеть угрозу не только себе, но и всему христианскому миру, от которой сильная и объединенная Византия вполне могла его спасти.
25
Два Андроника (1282–1341)
Император Андроник II вернулся в Константинополь, намереваясь возвестить о том, что православная церковь ныне вновь обретает полную независимость. Являясь соправителем, он был обязан поддерживать политику, проводимую его отцом, но в душе всегда испытывал к ней отвращение. К тому же на него подействовало, что Михаил умер отлученным от церкви, и Андроник не испытывал желания повторить его судьбу.
Едва он вернулся в столицу, как сразу же официально отрекся от своих прежних клятв верности Риму. Патриарх Иоанн Векк, главный поборник церковного единства, был лишен престола. Иосифа, прежнего патриарха, находившегося уже в совершенно дряхлом состоянии, внесли в главный собор на носилках и торжественно интронизировали во второй раз. Но он не протянул долго, и после продолжительного междуцарствия Андронику удалось обеспечить избрание афонского монаха Афанасия, жившего ранее отшельником. Набожному императору аскетизм нового патриарха казался очень уместным — это отвлекало внимание церкви от политических вопросов. А в глазах клириков Афанасий был всего лишь немытым фанатиком во власянице, озабоченным только одним — преследованием священнослужителей за их мирские устремления и накопленные богатства. Летом 1293 г. делегация ведущих иерархов церкви потребовала его смещения, и в октябре Афанасий сложил с себя обязанности, но перед этим он официально подверг анафеме своих врагов.
