В то же время благочестие мирян медленно, но верно приближалось по крайней мере к некоторым требованиям программы реформ. Прежде всего это касалось вопроса, связанного с собственностью мирян на церкви. В 1028–1126 гг. монастырю Монте-Кассино были дарованы в собственность не менее ста девяноста трех церквей, из которых сто восемьдесят шесть являлись дарами собственников-мирян. И это не единичный пример. В Анжере в долине Луары на период 1050–1100 гг. зафиксированы сорок четыре передачи церквей светскими собственниками и еще сто две – в течение последующего полувека[329]. В то же самое время, когда Григорий пытался выиграть безнадежный бой, если бы он чуть больше задумался, он мог бы претендовать на существенный успех с более разумным подходом к проблеме привлечения мирян к управлению церковью и не загнал бы реформируемую папскую власть в такой угол.
В общем, Григорий катастрофически переоценил свои возможности, несмотря на некоторые бросавшиеся в глаза победы. Восстание немецких принцев в конечном счете оказалось не таким серьезным, чтобы либо немедленно победить, либо вынудить Генриха IV пойти на крупные уступки на религиозном фронте. Генрих начал снова назначать своих собственных пап. Его выбор пал на Климента III, когда сам Григорий был выдворен из Рима. Он умер в замке Салерно у моря в 1085 г. под защитой норманнских вооруженных сил, которые спасли его в Риме годом раньше. На тот момент он оказался в ловушке в Кастель-Сант-Анжело в окружении имперских войск, и норманны еще больше испортили репутацию папы, воспользовавшись возможностью одновременно разграбить город. И все это случилось после того, как империя продемонстрировала готовность принять существование независимой папской власти.
Потребовалось почти сорок лет, чтобы навести порядок в неразберихе, созданной Григорием. Ход событий был отмечен многочисленными тупиками, полупобедами и сменами лояльности, которые демонстрируют некоторое сходство с запутанной борьбой между внуками Карла Великого, особенно в 1105 г., когда сын Генриха IV – да, вы угадали, это был Генрих V – сверг своего отца, снова отлученного от церкви – на этот раз папой Паскалем II на том основании, что король, изгнанный из христианского сообщества, не может заслуживать верности. Генрих IV не только, в конце концов, вернулся на престол как раз незадолго до своей смерти, но и Генрих V не собирался отдавать контроль над такой большой частью ресурсов своего королевства. Но во всеуслышание было высказано так много взаимных обвинений и нелицеприятных встречных слов, что только 23 сентября 1122 г. (за 870 лет до рождения одного из моих сыновей) согласно заключенному Вормсскому договору, в конце концов, пришли-таки к компромиссу (правда, нужно было это сделать гораздо раньше). Генрих V и папа римский Каллистий II договорились, что короли и императоры по-прежнему могут участвовать в церемонии введения в должность епископов, но могут лишь вручать им копье как символ мирских обязанностей (неотъемлемая часть таких назначений), а не кольцо и посох – символы их религиозной власти. Но эти постановления, разумеется, касались публичных церемоний, которые следовали за гораздо более приватным процессом избрания человека на этот пост, и здесь короли и императоры продолжали, в общем и целом, делать по-своему, даже притом, что теперь свой выбор они обязывались доводить до сведения Рима, чтобы там его и одобрили. Это соглашение было объявлено в марте 1123 г. на I Латеранском соборе нового типа, теперь ставшем общим собором всей церкви (а не провинциальным собором римской церкви), на котором триста епископов и шестьсот аббатов скрепили его своими подписями.
Ни тени смущения, но смысл был ясен. Безрассудное наступление, которое повел Григорий VII, закончилось тупиком, который стоил папской власти большего, чем она получила. Но не все извлекли урок. Тексты из Pseudo-Isidore, вроде «Константинова дара», поощряли в папской власти повышенные амбиции, а некоторые христиане всегда были готовы поддержать это. Бернар из Клерво, великий мыслитель, монах-цистерцианец, предложил новую интерпретацию старой доктрины Геласия о двух мечах, доказывая, что оба они принадлежат папе римскому благодаря дару Константина. Эти аргументы выходили на передний план, когда папы сталкивались с проблемными императорами, время от времени появлявшимися в XII в. Но и у императоров тоже были свои собственные идеологические самооправдания, и они не могли себе позволить, как мы уже видели, отказаться от решающего слова при назначении на ключевые церковные посты. Поэтому прямая конфронтация имела тенденцию вызывать только скорее символические, нежели фундаментальные изменения, как это произошло в споре об инвеституре или в ссоре между Генрихом II и Томасом Бекетом. После убийства Бекета 29 декабря 1170 г. Генрих был вынужден терпеть унижения и принять многие новые изданные папой правила управления церковью, но он фактически сохранил за собой решающее слово при назначении на главные посты в его епископстве[330].
В реальности, окончательное укрепление папской власти над западноевропейским христианским миром произошло благодаря не серии крупных конфронтаций, которые характеризовали церковную жизнь начиная с Григория VII и далее, а другим, гораздо более незаметным вещам. Некоторые из них оказывались более или менее предсказуемы, учитывая модели, которые мы уже наблюдали. Спор об инвеституре не помешал, например, институциональному развитию внутри самой папской власти. Папа римский Урбан II (1088–1099) нес ответственность за пересмотр управления финансами. Он ввел институт и практику так называемой «камеры» из монастыря Клюни. Именно там создали и развили эффективные методы отслеживания потоков доходов и расходов, которые благодаря обширной сети построенных монастырем филиалов были сравнимы по разнообразию и сложности с методами самой папской власти. При его преемнике – бывшем монахе Клюни Паскале II (1099–1118) – появилась папская курия (совокупность учреждений, посредством которых папа римский осуществляет управление католической церковью и государством Ватикан. – Пер.), хотя этот термин еще не был в ходу. Он создал папский двор, в который входили писчее бюро, капелла и канцелярия, ставшие надежной правой рукой папы – чиновничьим аппаратом, который и контролировал приток писем, и отвечал за составление соответствующих ответов на них. В общем и целом, по мере того как реформированная папская власть порождала различные виды деловой активности, создавались новые образцы, и в этот период окончательно перестали придерживаться старых предписанных образцов писем, изложенных в знаменитой книге Liber Diurnus в VIII в. Медленно, но верно штаб-квартира папы римского превращалась в административный центр с реальными управленческими возможностями. Бюрократический аппарат, который раньше писал всякие хартии для реформируемых монастырей и приблизительно отслеживал активы, переходившие в руки итальянской знати, приобретал новые формы, позволявшие ему справляться со значительным объемом более сложных дел – как юридических, так и финансовых.
За пределами Рима в период диспутов папское влияние на западноевропейский христианский мир в целом тоже несколько расширилось. Многие другие правители Западной Европы были рады видеть, что Григорий доставляет столько хлопот империи, и в результате согласились с присутствием его легатов – посланников-судей – на своей территории. Такие легаты действовали на специальной основе, созданной при предшественниках Григория, но период его правления отмечен гораздо более систематическими назначениями, например, епископов Гуго де Ди (позднее архиепископ Лионский) во Франции, Аматуса Олеронского в Южной Галлии и Испании и Ансельма Младшего из Лукки в Ломбардии. Эти постоянные представители усиливали значение папского присутствия за пределами Рима и увеличивали объем церковных дел, на которые папская власть могла распространять какое-то влияние. Однако потенциальная эффективность легатов по-прежнему в основном покоилась на готовности королей соглашаться на их присутствие, а высокопоставленного духовенства – доводить до их сведения дела, и как таковое все предприятие оставалось ad hoc[331][332]. Во всем остальном папа Урбан II по крайней мере продолжал традицию Льва IX – распространять папскую власть за пределы Рима, как на знаменитый Клермонский синод в 1095 г., на котором он призвал к оружию, с чего и начался Первый крестовый поход. Это стало еще одним примером того, как папская власть ставит себя во главе текущих событий в христианском мире. Но нельзя сказать, что эта власть сильно расширилась, так как известно, что призыв папы Урбана был воспринят многими людьми по-разному и закончился совсем не тем, что имел в виду папа римский. Он хотел, чтобы в путь отправилась небольшая группа хорошо вооруженных профессионалов. Получив это, тем не менее он уже не мог контролировать само явление в целом[333]. И хотя влияние папы на религиозную жизнь Западной Европы усилилось за два поколения после варварских пап, но в этот период не было ни малейшего признака появления каких-либо регулярных государственных механизмов, посредством которых папская власть могла систематически вторгаться в повседневную регламентированную религиозную жизнь мирян таким способом, который мог рассматривать Иннокентий III на IV Латеранском соборе. Мы также не видим, чтобы папская власть занималась чем-то большим, чем решала отдельные вопросы в религиозных делах, вместо того чтобы вооружиться более комплексным подходом к выявлению самой лучшей церковной практики. Решение этой более общей проблемы пришло совершенно неожиданным путем.
