Послы сновали из одной европейской столицы в другую, пока в июне 1699 г. не стало известно, что Вильгельм III Английский и Людовик XIV Французский подписали договор[245] о втором разделе Испании, не обращая внимания на договор о первом разделе.[246] Предполагалось, что Голландия и император Леопольд присоединятся к нему позднее. По его условиям, прежние испанские королевства Неаполя и Сицилии присоединялись к Франции вместе с испанскими владениями вдоль побережья Тосканы и герцогством Лотарингия в обмен на Милан. Испания и остальные владения Карла II должны отойти младшему сыну императора, эрцгерцогу Карлу. В марте 1700 г. это соглашение одобрила Голландия. Только Леопольд отказался это сделать. Он не видел резонов для того, чтобы Франция завладевала имперскими территориями. В особенности же его возмущала мысль, что ему придется отдать Милан, который потом он может получить назад в обмен на Лотарингию. Поскольку он был заинтересован в том, чтобы его сын получил все испанское наследство, то начал готовиться к борьбе за это.
Реакция Леопольда была сдержанной, однако лишь по сравнению с реакцией испанского двора, когда в июне условия договора стали известны в Мадриде. Передают, что по получении известий король «пришел в страшную ярость, и королева в возмущении разбила вдребезги все, что находилось в ее комнате». Очевидно, все надежды Испания возлагала на поддержку Австрии — естественно, против держав, выступавших за ее раздел. Король и император обменивались письмами, и перспектива войны начала вырисовываться все отчетливее. Но Карл приготовил сюрприз. Осенью 1700 г. стало ясно, что долго он не протянет, и 3 октября испанский монарх дрожащею рукою поставил подпись под новым завещанием, по условиям которого оставлял все свои владения, без исключения, семнадцатилетнему внуку Людовика XIV Филиппу, герцогу Анжуйскому.[247] Месяц спустя он скончался.
Что побудило его столь неожиданно проявить симпатии к Франции? Прежде всего церковь. Инквизиция и все испанское духовенство давно склонялись к разрешению вопроса в пользу Франции, и папа Иннокентий XII, который скончался за пять недель до смерти короля, сам писал ему, рекомендуя герцога Анжуйского. Понимая, что смерть близка, и слушая нашептывания своего духовника, Карл не мог больше устоять перед его аргументами.
«Я никогда особенно не верил в обязательства французов, — писал король Англии Вильгельм III 16 ноября 1700 г., — но, должен признаться, никогда не думал, что они перед лицом всего мира нарушат официальный договор, который только что подписали». Однако на деле он вряд ли был так удивлен. Людовику — или по крайней мере его внуку — поднесли на блюдечке гораздо больше, чем он мог надеяться, а характер короля был не таков, чтобы пройти мимо возможности только ради договора, на котором еще не высохли чернила. Он прекрасно знал, что Леопольд не смирится с подобным оборотом, а потому, не теряя времени на приготовления, отправил молодого претендента в Мадрид, чтобы он немедленно завладел троном, в сопровождении французских чиновников для занятия ими всех ключевых постов в правительстве. С Филиппом ехала его наставница, почтенная герцогиня дез’Юрсен.[248] В сущности, Филиппа V с готовностью приняли в его новом королевстве, только Каталония проявила враждебность. Но этого никоим образом не было достаточно, чтобы он стал неоспоримым преемником. Людовик не мог знать, какой долгой и тяжелой будет война, которая начнется в результате всего этого, и какой окажется цена, которую придется заплатить за престол для его внука.
Договор о разделе стоил теперь не больше, чем та бумага, на которой он был написан. Стало ясно, что его заменит другое соглашение. Итак, 7 сентября 1701 г. в Гааге представители Англии, Голландии и Священной Римской империи подписали договор о создании того, что получит известность как Великий Альянс. Некоторые моменты в его условиях умышленно оставили без уточнений, но задачи будущей войны, неотвратимость которой ни у кого не вызывала сомнений, были ясны. Цели империи носили откровенно политический характер: Леопольд стремился вернуть империи все испанские владения в Италии. Англия же и Голландия со своей стороны исходили почти исключительно из коммерческих интересов: они хотели обеспечить в будущем для себя мореплавание и торговлю.
Но семью месяцами ранее, в феврале того же года, Филипп Анжуйский вступил в Мадрид как Филипп V Испанский, а французские войска оккупировали Испанские Нидерланды.[249] Война уже началась.
Война за испанское наследство для большинства из нас[250] ассоциируется с великим герцогом Мальборо. Именно на севере, а не на юге Европы родилась величественная легенда о нем — как и он сам. Пропитанные кровью поля сражений при Бленхейме[251] и Рамильи, Аудернарде и Мальплаке находились за сотни миль от Средиземного моря и не имеют отношения к нашему повествованию. Но Срединное море тоже сыграло свою роль в этих событиях; в самом деле, ведь война началась с недолгой кампании на земле под солнцем Италии, в ходе которой французы сумели отстоять бывшие испанские владения в Ломбардии и долине По. В самом начале войны, в 1701 г., большая союзная армия под командованием принца Евгения Савойского[252] собралась на юге Тироля, чтобы изгнать оттуда противника. В то время французами командовал маршал с блестящим именем Никола Катина де ла Фоконнери, который отнюдь не собирался допустить, чтобы его изгнали, а сам предполагал, что принц проследует в долину Адидже, разместит армию на берегу озера Гарда и будет ожидать атаки. Но Евгений был слишком умен, чтобы поступить так. Отправив небольшой отряд вдоль правого берега Адидже с целью обманного маневра, основную часть своей армии, 16 000 пехотинцев и примерно 6000 всадников, он двинул темными и узкими тропинками через Монте-Бальдо, в итоге неожиданно появившись на левом фланге французов.
Катина потерял голову. Полностью утратив бдительность и не понимая намерений Евгения, он разделил армию на множество мелких отрядов, разбросанных на протяжении 60 миль. Это было роковой ошибкой, которой принц не замедлил воспользоваться. Атакуя один отряд за другим, он одержал множество небольших, но решительных побед, кульминацией которых стал предпринятый в середине зимы рейд к Кремоне, чтобы пленить другого маршала, герцога Виллеруа[253], и привести французскую армию в смятение. В следующем году они оправились от неудачи: Катина заменил герцог Вандом, несравненно лучший полководец, а его армия получила значительное подкрепление, отправленное Филиппом Испанским из Неаполя. Евгений, чьи линии коммуникаций с Веной оказались неожиданно перерезанными, впервые перешел к обороне. К тому времени, однако, главные события войны уже разворачивались на иных театрах. Об Италии почти забыли.
Но этого нельзя сказать о Средиземноморье в целом. Уже во время подписания договора о разделе король Вильгельм III всерьез задумывался о будущем Срединного моря. Его интересовало не только продолжение торговли с Испанией. Он понимал, что если Испания окажется в руках Бурбонов, то средиземноморский бассейн станет закрытым для Англии, если она не позаботится о создании оплота на его берегах. Он давно положил глаз на Менорку, а также вместе с адмиралом сэром Джорджем Руком обсуждал план захвата Кадиса, прежде чем это сделает Франция.[254] Смерть Вильгельма в марте 1702 г. поставила крест на этой идее. Сам Рук никогда не проявлял энтузиазма в отношении сего замысла, а его атака на Кадис прошлой осенью потерпела фиаско. Однако два года спустя он тем не менее взял реванш, когда, командуя англо-голландским флотом, овладел Гибралтаром.
Последний находился в руках испанцев с 1462 г., а в 1501 г. королева Изабелла официально присоединила его к Испании. Но защита его была слабой, а крошечный гарнизон выказал мало охоты к сопротивлению. 4 августа Гибралтар капитулировал, продержавшись всего три дня, атакующие же потеряли всего 16 человек убитыми и 200 ранеными. Адмирал получил настоящий шанс показать себя только через три недели, когда 23 августа 1704 г. у испанского побережья близ Малаги он встретил французский флот примерно из 50 судов под командованием графа Тулузского. То, что произошло потом, Рук описывал позднее «как самый памятный день за все время моей службы». Обе стороны несли тяжелые потери, однако нет сомнений, что англичане сражались лучше. С наступлением дня 27 августа ни одного француза на месте боя уже не было. Французский флот отступил к Тулону и до конца войны не предпринимал попыток оспаривать господство союзников в Средиземном море.
Взятие Гибралтара не превратило его сразу в британскую колонию. Строго говоря, Рук овладел им при поддержке имперского претендента эрцгерцога Карла. Ровно через год после его падения, 2 августа 1705 г., эрцгерцог сошел здесь на берег с борта английского корабля и был официально объявлен королем Испании Карлом III. Тем временем Гибралтар занял гарнизон из двух британских и двух голландских полков, и хотя его губернатор сэр Джон Шримптон был англичанином, он и его штаб признавали суверенитет Карла. В день рождения короля 1705 г. три батареи из тридцати пяти орудий салютовали в честь оного. Когда через пять месяцев отмечался день рождения королевы Анны, салютовала только одна батарея из 31 орудия. Но так было лишь поначалу, когда казалось, что у Карла немало шансов добыть испанский престол. Позднее, когда эти шансы уменьшились, будущее Гибралтара стало вырисовываться по-иному Конечно, не могло идти и речи о переходе его под власть ненавистного Филиппа V, а через него, как было всем известно, и еще более ненавистному его деду Людовику XIV. Куда безопаснее постоянно удерживать его под властью Англии…
