В первые месяцы после восшествия Льва на престол и в Риме, и за границей все опасались, что Лев положит конец всем примиренческим начинаниям Пия VII в политической сфере. К счастью, эти опасения оказались необоснованными. Пусть папа отличался нетерпимостью, но он прекрасно понимал преимущества, которые обеспечивали хорошие отношения с европейскими державами. Действительно, именно благодаря его вмешательству в дела османского султана Махмуда II армянские католики наконец получили автономию в 1830 году[295]. Но к тому моменту папа уже умер. Его понтификат, продолжавшийся пять с половиной лет, едва не обернулся настоящей катастрофой. Несомненно, намерения его были благими, но недостаток какого бы то ни было понимания современной ситуации сделал его объектом всеобщей ненависти в Риме и стал причиной того, что он во многом уничтожил блестящие результаты труда своего предшественника.
Поскольку судьба распорядилась так, что Франческо Саверио Кастильоне, взошедший после него на престол под именем папы Пия VIII (1829-1830), правил только двенадцать месяцев, кому-то может показаться, что он заслуживает лишь оценки «лучше, чем ничего». На самом деле он сыграл куда более важную роль. Этот храбрый человек твердых убеждений был приговорен к восьмилетнему тюремному заключению за то, что отказался присягнуть Наполеону Пий VII (чье имя он принял не случайно) восхищался им и надеялся, что он будет избран его преемником; вступив на трон, новый папа заявил, что будет продолжать дело своего великого предшественника. Полностью упразднить полицейский режим, установленный Львом, он не мог, но смягчил наиболее резкие его проявления и сделал жизнь рядовых римских жителей неизмеримо более сносной, чем прежде, и когда в 1830 году Франция низложила отличавшегося болезненным благочестием и чрезвычайно непопулярного Карла X, папа не замедлил признать Луи Филиппа французским королем и даровал ему традиционный титул «христианнейшего короля».
Через четыре месяца, однако, папа скончался. Его преемник, избранный после шестидесяти четырех дней работы конклава и восьмидесяти трех голосований, ранее был комальдульским монахом[296] в монастыре Сан-Микеле на острове Мурано в Венецианской лагуне. Его звали Бартоломео Альберто Каппеллари; взойдя на трон, он принял имя Григория XVI (1831-1846). Подобно тому как Пий VIII продолжил дело Пия VII, так Григорий XVI, увы, пошел по стопам Льва XII. Подобно последнему, он являлся ставленником Zelanti; кроме того, он пользовался поддержкой канцлера Австрии, князя Меттерниха. Тот возлагал свои надежды на папу — сторонника абсолютизма, который не поддастся тому, что Меттерних именовал «политическим безумием нашего века». Несомненно, князь получил именно то, чего желал.
Григорий взошел на трон в кризисный момент. С момента падения Бонапарта недовольство постоянно усиливалось на территории всего Апеннинского полуострова. Во многом его подпитывало обширное общество, отчасти носившее характер тайного и известное под названием «угольщиков», или карбонариев. В качестве главного требования карбонарии выдвигали, во-первых, политическую свободу и, во-вторых, объединение Италии. И кроме того (хотя мало кто знал об этом), одновременно шел процесс создания другой группы, единственной целью которой также являлось объединение страны. Группа называлась «Молодая Италия» («La giovane Italia»); ее основал в 1831 году находившийся в Марселе, в изгнании, молодой человек двадцати шести лет от роду — Джузеппе Мадзини.
В 1830 году в Папской области разразилось восстание, и несколько городов оказалось в руках мятежников. Григорию требовалось действовать быстро. Напуганный перспективой распространения беспорядков, он обратился к австрийскому императору с просьбой прислать войска для защиты Рима. Франца не пришлось просить дважды. Его решительные действия привели к быстрому восстановлению порядка в Папской области, но не послужили разрешению ни одной из фундаментальных проблем, вызвавших волнения. Со своей стороны, когда непосредственная опасность миновала, папа начал проводить репрессивную политику. Он открыто осуждал саму идею свободы совести или печати, а также отделения церкви от государства. Тех, кто поддерживал эти идеи, он подавлял беспощадно, причем его полицейские меры были еще более жесткими, нежели при режиме Льва XII. Вскоре папские тюрьмы оказались переполнены, а средства из казны растрачены на содержание шпионов и доносчиков.
Мысль о прогрессе была полностью чужда Григорию; то же можно было сказать о любых инновациях. Характерно, что он, среди прочего, запретил строительство железных дорог (он называл их chemin d'enfer, адскими дорогами[297]) на всех территориях Папской области. Не прошло и четырех месяцев после его восшествия на престол, как великие державы обратились к нему с требованием провести в его владениях радикальные реформы. Папа отказал; волнения вспыхнули вновь; он вызвал австрийские войска, а Луи Филипп поступил весьма неблагодарно — оккупировал Анкону В течение следующих семи лет Папская область была оккупирована иностранными войсками.
* * *
Однако крупнейшая неудача папы оказалась связана с Польшей. По условиям Третьего раздела Польши 1795 года она перестала существовать как государство: ее земли поделили между собой Россия, Пруссия и Австрия[298], и с момента своего восшествия на престол в 1825 году царь Николай I начал, как мог, усложнять жизнь католикам, находившимся под его властью, а поляки практически все исповедовали католичество. Он оказывал интенсивное давление на униатов (тех, кто, признавая главенство папы римского, совершал богослужение по православному обряду), понуждая их перейти в православие; те епископы (таких оказалось большинство), которые служили по латинскому обряду, оказались в ситуации, когда общение с Римом стало практически невозможным. Недовольство русскими непрерывно росло, пока в ноябре 1830 года поляки не восстали[299]. Неудачи следовали одна за другой, но все же восставшим удалось создать временное правительство, и когда в феврале 1831 года насчитывавшая 115 000 человек русская армия двинулась на Варшаву, поляки смогли дать ей отпор. Мощная волна полонофильских настроений прокатилась по Европе; со всего континента под польские знамена стекались энтузиасты, включая сотни офицеров из Великой армии Наполеона. Силы прибывали из Германии, Италии, Венгрии и Британии. Во Франции Луи Филипп произносил пламенные речи, обещая Польше военную поддержку, и Джеймс Фенимор Купер основал Польско-Американский комитет.
Увы, все эти усилия пошли прахом. 8 сентября Варшава вынуждена была капитулировать. Царь Николай страшно отомстил полякам. Руководителей восстания обезглавили[300], 350 человек приговорили к повешению, 10 000 офицеров отправили на каторгу. Имущество более чем 3000 семей подверглось конфискации. В провинции пылали целые деревни:
«[Николай] особенно старался унизить гордых, лишить знатности знатных, «переломить хребет». Князь Роман Сангушко, который вел свой род от Рюрика и мог рассчитывать на некоторое уважение в России, был приговорен к каторжным работам в Сибири и вынужден был проделать весь путь пешком, в кандалах, вместе с осужденными преступниками. Когда его жена, подруга и бывшая фрейлина императрицы, упала к ногам Николая и умоляла о милосердии, он ответил, что она может отправиться с мужем. Так она и поступила»[301].
В какой-то момент все ожидали, что Григорий XVI замолвит слово за свою паству, но он не сделал ничего подобного. Вместо этого в июне 1832 года понтифик опубликовал бреве, в котором категорически осуждал восстание и обвинял «тех, кто под предлогом [защиты] веры бунтует против законной власти [земных] правителей». Через два месяца в энциклике «Mirari Vos» («Удивляетесь вы») он пошел еще дальше, рассуждая об абсурдном и опасном заблуждении — учении, согласно которому свобода совести является неотъемлемым правом всех и каждого. Что до любых идей относительно обновления церкви, «то она основана на учении Иисуса Христа и его апостолов и в ней живет Дух Святой… Вследствие этого абсурдно и в высшей степени оскорбительно полагать, что церковь нуждается в возрождении и обновлении… как будто она может истощиться, деградировать или приобрести какие бы то ни было еще изъяны».
* * *
«Mirari Vos» была направлена персонально против священника по имени Фелисите-Робера де Ламенне, издателя газеты «L'Avenir» («Будущее»), на первой странице которой красовался девиз «Dieu et Liberté» («Бог и свобода»), и выразителя мнений либерально настроенных французских клириков. Ламенне настаивал на том, что церковь должна поддержать народ, а не его угнетателей. Священники, полагал он, должны быть на стороне польских католиков в их борьбе с царем Николаем и ирландских католиков в их борьбе с протестантским Вестминстером. Но как то недвусмысленно следовало из энциклики, папа Григорий и слышать об этом не хотел, и своим отказом (а возможно, и неспособностью) принять прогрессивные идеи он отрезал и самого себя, и папство как таковое от современной политической мысли. Позднее Ламенне яростно упрекал Рим, именуя его «ужаснейшей клоакой, зрелище которой когда бы то ни было представлялось глазу человека». Пожалуй, он несколько преувеличивал. Однако на свете найдется мало вещей, вызывающих более сильное раздражение, нежели сочетание ограниченности и фанатизма; папство же в тот момент являло собой столь вопиющий пример и того и другого, что Ламенне можно понять и посочувствовать ему.
