Так, что вся жизнь роты была перед ними открыта. Они приучались беречь честь роты, огорчались упреку, радовались похвале и старались жить и служить не за страх, а за совесть. Что и было главной целью моего воспитания, по завету высокого воспитателя Директора Петербургского Морского Корпуса.
МОЙ «ПОРОХ» НА СЦЕНЕ МОРСКОГО КОРПУСА
В Петербурге, в Морском Корпусе, в свободные от занятий вечера, в тиши своего кабинета, посвящал я многие часы вечера и ночи творению рассказов, пьес, повестей для детей, юношества и взрослых. Часть вышла в печати в журналах, в отдельной книжке и, наконец, историческая феерия, пьеса «Порох» была принята на сцену Народного Дома Императора Николая II. Я уехал ротным командиром в Севастопольский Корпус, затем разразилась революция и я никогда не узнал об участи моего произведения.
На руках у меня остался единый оттиск московского журнала «Юная Россия», где он был напечатан.
Забытый пролежал мой «Порох» на полке в шкапу и новые произведения заполняли мои тетради.
Но вот открылся снова родной Корпус и я опять командую ротой.
Серая книжечка бросается в глаза и средневековый монах, открывший порох, просит и жаждет воплощения.
Под руками столько талантливых юношей, гардемарин и кадет, столько славных девушек – дочерей офицеров-воспитателей.
Почему не попробовать? Не потрудиться для общего приятного и полезного дела.
Молодежь любит спектакли.
Иду к директору Корпуса с докладом и встречаю полное сочувствие адмирала и разрешение поставить мою пьесу в зале главного здания Морского Корпуса; обещает содействие зкипажской музыкой, освещением, подмостками театра и другими необходимыми средствами. Я весь загораюсь радостным творчеством.
За стеной, отделяющей Корпус от Голландии, лежит небольшая зеленая лужайка, которую окружают кусты сирени.
В этом укромном месте сада, в часы вечернего отдыха собрал я вокруг себя всю роту. Уселся на холме; а кадеты сидели и лежали вокруг меня и я читал им свое произведете «Порох».
Прочтя , вызвал желающих играть на сцене и распределил все мужские роли.
Мы многие месяцы в часы досуга изучали, репетировали эту пьесу. Главную и самую трудную роль «Монаха Бертольда» взял на себя талантливый гардемарин Александрову «Вещую старуху» играл кадет Фрейерман. Много раз я обходил офицерские флигеля, ища себе барышень на женские роли. В семье инспектора нашел себе «Магду». У начальника хозяйственной части «Светлого Ангела». «Темного» – играл кадет.
У отделенного начальника взял «Графиню».
Дети были цветами на «празднике Бурграфа». Кадет Сердюк – «рудокопом».
Гардемарин Сурин раздобыл в Сухарной балке настоящего пороха и бенгальского огня и создал всю нужную пиротехнику.
Мамаши обшивали артисток.
Мы одевали артистов. Хлопот и забот было немало, да хлопоты все хорошие и веселые, объединяющие всех в одну семью. У себя в кабинете я обрабатывал роли всех главных артистов и, когда все и все были готовы, мы поднялись в главный дворец корпуса, где в огромной зале, на большой сцене дали генеральную репетицию.
День спектакля был назначен. К 8 часам вечера наполнился зал всей многочисленной семьей офицеров, чиновников, прислуги и многих гостей, приехавших из Севастополя.
Вошел директор Корпуса и сел в почетное кресло.
Гулко разнесся по залу звон тяжелого медного гонга. Зал затих в ожидании.
Два рыцаря, закованные в латы, медленно и торжественно раздвинули темно-синий тяжелый занавес.
Нежным молитвенным напевом плакала скрипка и вторили ей аккорды рояля. В богатой келье Францисканского монастыря молился перед образом Мадонны монах-алхимик. Молился о тайне Золота, которую мечтал открыть.
Окончена молитва. Усталый, садится он в кресло и мучительно думает и вычисляет, силясь понять тайну смеси.
В открытое окно глядится синяя ночь; останавливается «вещая старуха» и поет песнь о жемчужинах-слезах, пролитых матерями за сыновей, убитых в бою, монах отгоняет ее, как тяжелую докучливую печаль.
В окне появляется веселый мальчик – подмастерье сапожника и поет: «ох, захочешь – перескочишь, в этой жизни все легко». Печаль сменяется радостью. Слезы – смехом. В этой жизни все имеет два начала. Палка о двух концах.
Философствуя, алхимик засыпает в глубоком кресле, за спиной его вырастают по очереди светлый дух в освещении белого света и затем темный в освещении красном от алхимического очага, на котором приготовлена смесь для страшного опыта.
Каждый дух благословляет его новое открытие на применение к Добру и Злу.
Нежная мелодия скрипки и рояля продолжает звучать, угасая.
Ангелы исчезают. Алхимик просыпается и записывает рецепт великой смеси, полученной от духов.
В громадной реторте изготовляет смесь и нагревает ее на очаге.
Наступает ночь. В молитвенном экстазе, на коленях перед очагом, он ждет, дрожа и волнуясь, появления золота, которым купить он весь мир.
Раздается гром и вспыхивает красное пламя. Страшный взрыв разрывает реторту. Монах впадет в исступление и спрашивает название нового вещества. «Порох», отвечают Светлый и Темный духи. – «Это порох», – повторяет монах. Вместо золота – страшной силы – он открыл порох – другую страшную силу.
Появляется друг его рудокоп и зовет его на праздник по случаю большой добычи золота в рудниках Фрейбурга, который дает им Бурграф.
Железные рыцари затягивают занавес. И снова гонг. Открыта сцена.
Площадь. Бурграф. Графиня. Рыцари. Девушки. Рудокопы. Цветы, ленты, яркое солнце. Пляска, турниры, флаги и копья.
Гремят трубы, свищут флейты, бьют барабаны и бубны. Веселый хоровод вокруг слитка золота, добытого рудокопами.
На празднике Бурграф пленяется невинной голубкой «Магдой», дочерью рудокопа; но она не хочет покинуть своих белых коз и голубей даже для графской короны. Он ищет ее в горах, куда она скрылась. Занавес.
И снова келья и в ней алхимик.
Дочь рудокопа спасается у него от настойчивых преследований Бурграфа. В одежде юного монаха Бертольд скрывает ее у себя, когда тот неожиданно приходить в монастырь.
Желая спасти Магду, монах покупает ее свободу ценою пороха, тайну которого выдает Бурграфу. Долгая беседа его с Бертольдом открывает Магде-монашку истинное лицо и душу Бурграфа и когда он восклицает: «иду с порохом, но без Магды!», она срывает свой капюшон и одежду монаха и кричит страстно:
– И с порохом и с Магдой!
Бертольд разводит руками: кто женщину поймет!
Два рыцаря закрывают и эту картину. И вот последнее действие.
Тюрьма Бранденбурга.
Алхимик-изобретатель пороха, которым сокрушаются латы и щиты рыцарей, схвачен ими и заключен в тюрьму, как волшебник.
Идет война. Время лат, копья и стрел прошло. Приходить на смену порох. Этим порохом разбивает Бурграф стены крепостей железных рыцарей и рушатся стены тюрьмы.
Магда – сестра милосердия первая находит Бертольда и возвещает ему радость победы и страшную силу его пороха.
Он уже ликует и славить свое великое изобретение, как в окне появляется «Вещая старуха» и поет надрывающим сердце голосом: «Слезы, что жемчуг в ракуше, дай мне ракушу, как землю большую, я жемчуга слезы в нее соберу, к небу далекому, к небу лазурному я, как упрек от земли, принесу за сыновей, убитых в бою». Услыша снова эту песнь-упрек, Бертольд, истомленный тюрьмой и годами жизни, умирает на руках Магды и Бурграфа, проклиная свой порох. Тихая печальная музыка играет за стеной монастыря.
Тихо задвигают темно-синий занавес два железных рыцаря.
На нем, как на темном небе, сверкают «жемчужный слезы».
– Браво! браво! Автора на сцену! автора.
Бурграф, Магда, Монах и рыцарь вытаскивают меня из суфлерской будки на сцену и выводить за занавес.
Директор корпуса встал, подходит, благодарит, жмет руку. A затем все всколыхнулось и завертелось у меня в глазах, лампы, сиена, толпа, кадеты, артисты, взлетаю высоко к потолку и мягко падаю на руки качающих. Ура! ура! выше! выше! Ура-а! Флотская музыка гремит веселый туш, кадеты качают.
Довольно. Есть всему конец. Встаю твердо на ноги. Передо мною Подашевский – музыкант и театрал, ставивший на этой же сцене до меня – мистерию с Мадонной (г-жа Куфтина).
– От души, поздравляю Вас, дорогой В.В., с таким успехом я с удовольствием переложил бы Вашу вещь на музыку и мы вместе создали бы из нее оперу.
В этой части мы хорошо понимали друг друга и искренно пожали руки.
Спектакль очень развеселил всех и с разрешения Адмирала «Праздник Бурграфа» продолжался еще несколько часов; так ряженные и танцевали с гостями и моряками.
Крепко и сладко спал в эту ночь автор, увидавший свое творение в людях живых.
– Ах, какие миленькие, розовые, чистенькие, толстенькие поросятки! – воскликнул я, подходя к закутку и заглядывая поверх досщатого низкого забора.
– Ай, да Анна Михайловна! У Вас даже свиньи и те чистые! розовые, точно фарфоровые!
