Фельетонист «Северной пчелы» свидетельствовал в 1843 году: «Сигарки, которые за тридцать пять лет были почти неизвестны в Европе, исключая Испанию и приморских немецких портов, сигарки сделались повсеместно такою же потребностью жизни, как сахар, кофе, чай и нюхательный табак. Почти в каждом доме в кабинете хозяина пахнет табаком. Во всех модных магазинах, даже в тех, где продаются модные дамские товары и драгоценные вещи, золото и бронза, продаются сигарки. Должно отдать преимущество настоящим Антильским сигарам, особенно делаемым в Гаване, на острове Кубе, но и во всех городах Европы находятся сигарочные фабрики».
В. Г. Белинский подчеркивал, что курение сигар — явление демократическое и вместе с тем столичное, петербургское: «…петербургский простой народ несколько разнится от московского: кроме (…) чая, он любит еще и кофе и сигары, которыми даже лакомятся подгородные мужики». К слову сказать, нынешние «подгородные мужики», обитатели коттеджей размером с цирк на Фонтанке, а то и с Большой Гостиный двор, тоже, говорят, любят лакомиться сигарами.
Дань увлечения этой моде отдал и незабвенный Иван Александрович Хлестаков: «Там, батюшка, я куривал сигарочки по двадцати пяти рублей сотенка — просто ручки себе потом поцелуешь, как выкуришь». А вот смотритель училищ Лука Лукич Хлопов, которому Хлестаков предложил сигару, закурил не с того конца, обнаружив тем самым, что взял ее в руки впервые.
В коробочке, на этажерке, держал сигары Илья Ильич Обломов, хотя сам, когда жил на Гороховой улице, курил трубку (выкурив которую, прислонял к постели); перебравшись на дачу, курил сигары, притом «задумчиво».
Сигары Обломова были, впрочем, «дрянь», по мнению его знакомого М. А. Тарантьева — «курить нельзя». О хороших сигарах Илья Ильич больше мечтал: «После обеда мокка (сорт кофе. — И. Б.), гавана на террасе…» Да и кто об этом не мечтает…
Любил сигару после обеда и Стива Облонский, герой романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина», — «за легкий туман, который она производила в его голове». Впрочем, курил Степан Аркадьевич и папиросы, а любители сигар, между тем, всегда относились к ним несколько сдержанно, поэтому он являл собою редкий тип курильщика… В романе Толстого вообще очень мало курят, все больше говорят, обедают и ездят на скачки. Не курит, например, Алексей Александрович Каренин, жена его не курит, хотя могла бы закурить — столько на нее свалилось переживаний! Так что этот роман Толстого для историка табакокурения не представляет практически никакого интереса, — Лев Николаевич крайне скуп на описание процесса курения (хотя его современники дымили по полной программе, и герои романа наверняка покуривали «за кадром»), да и чего можно ожидать от человека, которому принадлежат слова: «Курящий в присутствии детей совершает преступление» и «Табак курят для одурения ума и омрачения совести». Но, слава Богу, есть множество других интересных для нас литературных произведений, к которым мы и будем не раз обращаться и черпать в них нужные нам примеры.
Наименований и сортов сигар в XIX веке было великое множество — что поганок в лесу, или слов в языке, или солдат в армии Наполеона, или звезд на небе, или рублей у нынешнего олигарха. По отношению к сигарам все сравнения хороши, ибо они, как предметы неодушевленные, не могут ни возмутиться, ни принять похвалу. Они могут только сгорать от нетерпения — «ну, как, доставляю я удовольствие тому, кто меня курит?». Но с жизнью своей расстаться, однако, не спешат и, будучи отложены на время, затухают от невнимания, чтобы спустя какое-то время загореться вновь — на радость себе и людям (курящим). При этом, что характерно, сигара тлеет равномерно, не обгорая сбоку или в середине, иначе это черт те что, а не сигара. И еще она обязательно обнаруживает в том, кто ее курит, человека благородного. Как, например, в романе В. В. Крестовского «Петербургские трущобы»: «Благовоннейшая гавана дымилась в руке вошедшего». Эта фраза сама по себе столь убедительна и самодостаточна, что можно было бы обойтись и без следующей: «Расстегнутый генеральский сюртук открывал грудь, обтянутую жилетом изумительной белизны».
В начале 1820-х годов в Петербурге у аристократов и франтов всех мастей были в моде американские «трабукосы» (сорт кубинского сигарного табака). Но лучшими считались классические гаванские сигары сорта «Вегуэрос», изготавливавшиеся простейшим, но выдержавшим испытание временем способом — вручную (этим обыкновенно занимались женщины-негритянки, скатывавшие сигары ладонью на обнаженном бедре). Чуть меньше «уважались» сигары сорта «Регалия» (редко встречающаяся в продаже «Regalia Byron», а также «Regalia del Duque» и просто «Regalia») и легкие «Панетелас» — сладкие и ароматные. ««Flor Patriа» — отличные были сигары», — вспоминал Л. Ф. Пантелеев.
В Петербурге в XIX веке (точную дату установить не удалось) была впервые презентована сигара «Melange Imperial», до сих пор пользующаяся уважением у знатоков.
Опытный курильщик без труда ориентировался в многочисленных сортах, а выбрать было из чего: «Барелла», «Жаке», «Зильва», «Перосиер», «Дозамикос», «Кабанос», «Лафама», «Нунец», «Матос», «Регес», «Баланцуелас», «Кабалерос», «Канонес», «Ла Атилла», «Медио Регалиа», «Ла-палма», «Таглиони», «Сильфида», «Аля Кристин», «Наполеон», «Кедера», «Куба», «Ла Емпресса», «Де Колорадо», «Ланзанц», «Лакацца-Дорес», «Ла Норма»… И это далеко не все. Впрочем, фабриканты и торговцы давно усвоили правило: можно производить и продавать один и тот же продукт, давая ему разные названия — все равно возьмут!
Современник вышеперечисленных сигар утверждал, что «из тысячи петербургских курильщиков едва ли один сумеет отличить каждый сорт». То же говорили и о качестве сигарного табака: «При большом количестве сортов табака невозможно определить по вкусу происхождение сигар… Им часто дают произвольные названия, что вводит в заблуждение покупателя». Стоили же сигары дорого, и вследствие возросшей дороговизны к концу XIX века курили их уже немногие. Хорошие сигары стоили тогда минимум семь рублей за сотню и потому были большинству курильщиков не по карману.
При производстве сигар их «соусировали» таким, например, способом: обрабатывали составом из сахара, нашатыря, мелкого чая, корицы, ванили, гвоздики.
Были и дешевые сигары, известные под шутливыми названиями «регалия капустиссима» или «стинкадорес» (от англ. «stink» — «вонять»), но их старались не курить в присутствии посторонних вследствие далеко не самого приятного запаха (даже на открытом воздухе), горечи и скручивания сигарных листочков от огня. «Стинкадорес» курили преимущественно иностранцы, главным образом немцы (впрочем, «немцами» в позапрошлом и позапозапрошлом веках в Петербурге называли всех иноземцев).
К середине XIX века в Петербурге было налажено собственное производство сигар. Меж тем и в ту пору находились люди, которые считали, что все, что делают в России, — плохо, и потому сигары местного изготовления никуда не годятся, а хороши только те, что ввозятся из-за границы, даже если они и сделаны из русского табака. По этой причине Петербург, по свидетельству современника, прокуривал «на дым иностранного запаха несколько миллионов рублей ежегодно». В 1839 году, например, в город было привезено иностранного табака и сигар (из Франции, Германии, других стран) почти на пять миллионов рублей; табак ушел в дым, прибыль осела в карманах табачных фабрикантов. Сигарный бизнес довольно быстро набрал обороты, а сами сигары становились все краше и привлекательнее. И разнообразнее.
Сигаретами (или «сигаретками», «цыгарками») назывались тонкие сигары, спрессованные так, что в сечении они были квадратными; производились из ломаного американского табака, а закручивались в цельные табачные листья. Питерские табачные фабриканты Богосов и Тулинов выписали из Бордо знакомого им француза, табаковода, по рецептам которого и стали изготовлять два сорта тонких сигареток, из которых один, совершенно темного цвета, назывался «кедера» (фр. «queue de rat» — «крысиный хвост»), а другой, белого цвета, много короче первого, из того же сорта табака — завернутого в тончайший листок соломы, — пахитосы или, ласково, пахитоски. Пахитоски (слово, между прочим, отнюдь не испанского происхождения), как и сигаретки, делались из мелкого резаного табака, но заворачивались не в бумагу, а в маисовые (кукурузные) листья; в России, делая пахитоску, табак заворачивали в соломину или насыпали в бумажные гильзы.
Любители сигар обзаводились специальными курительными принадлежностями — серебряными спичечницами, специальными ножичками-гильотинками, с помощью которых отрезался кончик сигары (и ведь надо знать — какой кончик!), тяжелыми фигурными пепельницами из серебра, бронзы или цветного камня, подставками для сигар, предохранявшими мебель от горячего пепла. У состоятельных поклонников сигарного дыма в доме непременно имелся курительный столик с массивной мраморной доской, на котором все табачные принадлежности составляли одну живописную композицию, не раз вдохновлявшую художников, тоже больших охотников до табаку.
