Я еще был далек от моего позднейшего классицизма. Случаю было угодно, чтобы сохранились чертежи, подготовленные к конкурсу на лучший проект Имперской школы руководящих кадров НСДАП в пригороде Мюнхена Грюнвальде, в котором осенью 1933 г. могли принять участие все архитекторы.
Гитлер в сопровождении Трооста и меня ознакомился с проектами, представленными на конкурс еще до принятия решений. Проекты, как полагается на конкурсе, были представлены анонимно. Конечно, я провалился. Только после принятия решения, когда был объявлен победитель, Троост в беседе в ателье отметил мой проект, и Гитлер, к моему удивлению, еще хорошо помнил его, хотя он рассматривал мои чертежи среди сотен других не дольше нескольких секунд. Он ответил молчанием на похвалу Трооста; наверное, он при этом понял, что я еще далек от того, чтобы соответствовать его представлениям. Каждые две-три недели Гитлер ездил в Мюнхен, все чаще он брал в эти поездки меня. По прибытии он, как правило, прямо с вокзала направлялся в ателье профессора Трооста. Еще по дороге в поезде он живо размышлял вслух, какие из чертежей «профессор» уже, наверное, закончил: «Горизонтальную проекцию первого этажа „Дома искусства“ он, наверное, переделал. Там нужно было внести некоторые изменения… Готов ли уже проект элементов внутреннего убранства столовой? А потом мы, возможно, увидим наброски скульптур Ваккерле».
Ателье находилось в неухоженном заднем дворе на Терезиенштрассе, недалеко от Высшей Технической школы. Нужно было подняться на два марша по голой, давно не крашеной лестнице. Троост, сознавая свое положение, никогда не встречал Гитлера на лестнице и никогда не провожал его вниз. Гитлер приветствовал его в прихожей: «Я жду не дождусь, господин профессор! Покажите, что у Вас нового!» И вот уже Гитлер и я оказывались в кабинете, где Троост, как всегда уверенный в себе и сдержанный, показывал свои чертежи и наброски идей. Однако первому архитектору Гитлера приходилось не лучше, чем потом мне: Гитлер редко открыто проявлял свой восторг.
Затем «госпожа профессорша» демонстрировала нам образцы рисунков тканей и тонов стен для комнат мюнхенского «Дома фюрера», неброско и изысканно сочетающиеся друг с другом. Вообще-то они были слишком уж приглушенными для вкуса Гитлера, любившего эффекты. Но ему нравилось. Буржуазная атмосфера гармонии, бывшая в то время в моде в богатом обществе, видимо, импонировала ему своей скромной роскошью. Так проходили всегда два или более часов, затем Гитлер прощался коротко, но очень сердечно, чтобы только теперь уже поехать к себе домой. И еще бросал мне: "Но мы обедаем в «Остерии».
В обычное время, около половины третьего, я ехал в «Остерию Баварию», маленький ресторан деятелей искусства, который неожиданно прославился, когда Гитлер стал его завсегдатаем. Здесь скорее можно было представить себе компанию художников, группирующихся вокруг Ленбаха или Штука, с длинными волосами и буйными бородами, чем Гитлера с его тщательно одетыми или носящими форму спутниками. В «Остерии» он чувствовал себя хорошо, ему, как «несостоявшемуся художнику» по-видимому нравилась среда, к которой он когда-то стремился и вот, наконец, одновременно потерял и обогнал.
Нередко ограниченный круг приглашенных должен был часами ждать Гитлера: адъютант, гайляйтер Баварии, Вагнер, при условии, что он проспался после попойки, конечно, постоянно сопровождающий его придворный фотограф Гофман, к этому времени дня иногда уже слегка навеселе, очень часто симпатичная мисс Митфорд, временами, хотя очень редко, какой-нибудь художник или скульптор. Затем еще д-р Дитрих, имперский??? и всегда Мартин Борман, очень незаметный секретарь Рудольфа Гесса. На улице ожидали несколько сот человек, которым достаточно было нашего присутствия, чтобы знать, что «он» приедет.
Сплошное ликование снаружи: Гитлер направлялся к нашему углу завсегдатаев, с одной стороны отгороженному полустеной; при хорошей погоде мы сидели в небольшом дворе. Хозяина и обеих официанток приветствовали с напускной любезностью: «Что сегодня хорошего? Равиоли? Если бы они не были такими вкусными. Слишком уж они соблазнительны». Гитлер щелкал пальцами: «Все было бы хорошо у Вас, господин Дойтельмозер, но моя фигура! Вы забываете, что фюреру нельзя есть то, чего хочется». Затем он долго изучал меню и выбирал равиоли.
Каждый заказывал, что хотел: шницель, гуляш, также бочковое венгерское вино; несмотря на шутки, которые Гитлер время от времени отпускал по адресу «пожирателей трупов» или «пьяниц», можно было без стеснения позволить себе все. В этой компании все были среди своих. Было безмолвное соглашение: не говорить о политике. Единственным исключением была мисс Митфорд, которая и позднее, в годы напряженности агитировала за свою родную Англию и часто буквально умоляла Гитлера все с ней уладить. Несмотря на холодную сдержанность Гитлера, она не отступала все эти годы. Потом, в сентябре 1939 года, в день объявления Англией войны, она попыталась покончить с собой в мюнхенском Английском парке при помощи слишклм маленького пистолета. Гитлер сдал ее на попечение лучших специалистов Мюнхена и затем отправил ее в спецвагоне через Швейцарию в Англию.
Основной темой во время таких обедов обычно были утренние визиты к профессору. Гитлер рассыпался в похвалах тому, что он увидел; он без труда запоминал все детали. Его отношение к Троосту было как у ученика к учителю, он напоминал мне мое некритическое восхищение Тессеновым.
Эта черта очень нравилась мне; меня удивляло, что этот человек, на которого молилось его окружение, был еще способен к чему-то похожему на почитание. Гитлер, который сам себя чувствовал архитектором, в этой области уважал превосходство специалиста, в политике он бы этого не сделал никогда.
Он откровенно рассказывал, как семья Брукман, одна из культурнейших издательских семей Мюнхена, познакомила его с Троостом. У него словно «пелена с глаз упала», когда он увидел его работы. «Я больше не мог терпеть того, что рисовал до сих пор. Какое счастье, что я познакомился с этим человеком!» Это было действительно так; невозможно себе представить, каким был бы его архитектурный вкус без влияния Трооста. Один раз он показал мне альбом с набросками, сделанными в начале двадцатых годов. В них сквозило пристрастие к монументально-парадным сооружениям в стиле новое барокко 90-х годов прошлого века, которые определяют облик венского Ринга; часто эти архитектурные проекты странным образом перемежались на одной и той же странице с эскизами оружия и военных кораблей.
По сравнению с этим архитектура Трооста была попросту скупой. Поэтому его влияние на Гитлера также оказалось эпизодичным. До конца своих дней Гитлер хвалил архитекторов и сооружения, которые служили ему примером для его ранних набросков: Парижскую Гранд Опера (1861-1874) Шарля Гарнье: "Ее лестница — самая красивая в мире. Когда дамы в своих дорогих туалетах спускаются вниз, а лакеи стоят по обеим сторонам, а, господин Шпеер, мы тоже должны построить что-то подобное! Он мечтательно говорил о Венской опере: «Великолепнейшая опера в мире с превосходной акустикой. Когда я в молодости сидел там на четвертом ярусе…» Об одном из двух архитекторов, построивших это здание, ван дер Нюлле, Гитлер рассказывал: «Он считал, что опера ему не удалась. Вы знаете, он был в таком отчаянии, что за день до открытия пустил себе пулю в лоб. А открытие превратилось в его величайший триумф, весь мир аплодировал архитектору!» Такие рассказы потом нередко переходили в рассуждения, в каких тяжелых положениях и сам он уже находился и как тем не менее всегда выходил из них благодаря счастливому повороту судьбы. Никогда нельзя сходить с дистанции.
Особое пристрастие он питал к многочисленным позднебарочным театральным зданиям Германа Гельмера (1849-1919) и Фердинанда Фельнера (1847-1916), застраивавших ими по одной и той же схеме не только Австро-Венгрию, но и Германию конца XIX века. Он знал, в каких городах есть их сооружения и позднее приказал привести в порядок запущенный театр в Аугсбурге.
Но он также ценил более строгих зодчих XIX века, таких как Готфрид Гемпер (1803-1879), построивший в Дрездене оперу и картинную галерею, а в Вене Хафбург и??? и Теофиль Хансен (1803-1883), воздвигнувший несколько значительных построек в стиле классицизм в Афинах и Вене. Как только немецкие войска в 1940 г. заняли Брюссель, мне пришлось поехать туда, чтобы ознакомиться с огромным дворцом юстиции, построенным Пелером (1817-1879), бывшим предметом его мечтаний, хотя он знал его, как и Парижскую оперу, лишь по чертежам. После моего возвращения он заставил рассказать все до мельчайших подробностей.
Это был архитектурный мир Гитлера. Но в конце концов его всегда тянуло на вычурное необарокко, которое кулитивировал и Вильгельм II со своим придворным архитектором Ине: в принципе, всего-навсего «упадочное барокко», аналогичное стилю, сопровождавшему распад римской империи. Так Гитлер в области архитектуры, точно также как и живописи и скульптуры застрял в мире своей молодости: это был мир 1880-1910 г.г., придавший особые черты его художественному вкусу, как и его политическим и идеологическим представлениям.
