Бисмарк, пока он правил, с большим искусством оттягивал заключение этого союза. Но с искусством, которое в конце уже превращалось в акробатику. В 1881 году ему, несмотря на глубокое расстройство отношений между Петербургом и Берлином и длительную враждебность между Петербургом и Веной, удалось создать еще своего рода альянс между тремя странами: Союз Трех Императоров. Впрочем, с большими усилиями и при помощи несколько искусственных аргументов, тем, что он еще раз извлек старую обветшавшую идею монаршей солидарности против либерально-демократического Запада. Но Союз Трёх Императоров продержался только лишь шесть лет. Он был слишком искусственным, созданным совершенно вопреки естественному ходу дел. Насколько же вообще политике союзов Бисмарка в восьмидесятые годы часто было присуще виртуозное, почти легкомысленное…
Примерно в 1882 году Бисмарк создал еще один, не менее неестественный Союз, а именно германо-австро-итальянский Тройственный Союз. В обоих случаях речь шла о том, что два естественных противника при посредничестве Германии делались искусственными союзниками. Австрия и Италия из-за Трентино и Триеста, принадлежавших Австрии, но рассматривавшихся Италией как неотъемлемые итальянские области, именно были такими же естественными противниками, как Австрия и Россия — из-за турецкого наследия на Балканах.
Когда Союз Трёх Императоров в 1886 году распался, то Бисмарк совершил нечто собственно непозволительное. За спиной союзной Австрии он заключил с Россией тайный договор, который был прямо противопоставлен германо-австрийскому союзу: так называемый договор перестраховки. «Договор перестраховки» признавал господство России в Болгарии и обеспечивал благожелательный нейтралитет даже в случае захвата Константинополя Россией, так что он не только противоречил союзу с Австрией от 1879 года, но даже «честному посредничеству» Бисмарка на Берлинском Конгрессе. В оправдание Бисмарка говорили, что свои союзы восьмидесятых годов он заключал не с той целью, с какой они обыкновенно заключаются — а именно с целью грядущей войны — но что при помощи своей акробатической, противоречивой политики этих лет он как раз стремился такой войны избежать.
В этом ему следует отдать должное. В то время, как немецкий и австрийский Генеральные штабы в конце восьмидесятых годов уже старательно составляли планы превентивной войны против России, он писал начальнику военного совета при кайзере: «Наша политика имеет цель, чтобы, если это возможно, совершенно предотвратить войну, а если это не получится, все же её отсрочить. Ни в чем ином я сотрудничать не могу».
Можно процитировать еще много подобных, написанных в конце восьмидесятых годов только для служебного пользования и потому полностью заслуживающих доверия слов Бисмарка, чтобы подтвердить, что Бисмарк действительно идентифицировал интересы своего Германского Рейха с интересами европейского мира. Этого с такой решимостью не делал никто из его преемников, и позицию Бисмарка не обесценивает то, что она исходила из его глубокого пессимизма. («Если мы по воле Господа должны будем проиграть в следующей войне», — говорится в письме министру обороны от 1886 года, «то у меня нет сомнений, что наш победоносный противник будет применять любые средства, чтобы предотвратить то, чтобы мы когда-либо или даже в следующем поколении снова встали на ноги… после того, как эти державы увидели, как сильна единая Германия… Для сохранения теперешнего рейха мы не можем рассчитывать ни на одну неудачную военную кампанию»). Политика Бисмарка после основания рейха была единственной мирной политикой без ограничений, какую проводил Германский Рейх в период своего существования.
И всё же Бисмарк при величайшем мастерстве государственного деятеля и наилучших благородных замыслах не достиг в своё время того, чего он желал достичь. Он сам при основании Германского Рейха создал ему из великой державы Франции неудовлетворенного противника на длительный срок, так называемого «заклятого врага»; а своей политикой на Берлинском Конгрессе и после него проторил дорогу союзу между Францией и Россией. Одновременно Бисмарк допустил весьма близкие отношения с Австрией, что вполне предсказуемо содержало в себе будущие конфликты, хотя Бисмарк пытался этого избежать. Ведь в отличие от Германии Бисмарка Австрия не была удовлетворенной страной. Австрия желала, равно как и Россия, унаследовать европейскую часть Турции; тем самым был запрограммирован будущий конфликт между Австрией и Россией. Уже Германия Бисмарка против его внутреннего намерения была впутана в этот конфликт с 1878–1979 гг. и более не смогла от него освободиться. Как известно, этот конфликт в 1914 году послужил непосредственной причиной для развязывания Первой мировой войны. Но на заднем плане Первой мировой войны был другой конфликт, который породил не Бисмарк (несмотря на его антианглийскую политику в 1884–1885 гг.): конфликт между Германским Рейхом и Англией. Этот конфликт был результатом периода после Бисмарка и «мировой политики» Вильгельма II.
Отставка Бисмарка в марте 1890 года имела два непосредственных последствия: одно внутриполитическое — закон о социалистах не был пролонгирован; и другое внешнеполитическое — договор перестраховки с Россией не был продлён. Оба этих события оказали долгосрочное воздействие. Дело не обстояло так, что с Россией тотчас же возник глубокий разрыв, и равным образом, что с социал-демократами тотчас что-то изменилось. Но, если обратиться сначала ко второму, на перспективу оно тем более изменилось. С течением времени социал-демократы постепенно перестали быть революционной партией и превратились в реформистскую партию.
Теперь мы сначала обратимся к внутренней политике кайзеровского рейха, чтобы показать большие изменения в атмосфере, которые установились уже очень скоро после отставки Бисмарка и которые становились всё отчётливее вплоть до начала войны в 1914 году. При Бисмарке рейх был, как сказано, внутриполитически несчастливым государством: в целом это был период стесненности и неудовлетворенности почти всех политических сил в Германии — и к этому ещё вечный экономический застой, который вообще-то продолжался еще пару лет после ухода Бисмарка. Большой экономический переворот и подъём пришли в 1895 году. Волна высокой конъюнктуры, установившаяся в этом году, почти непрерывно удерживалась до Первой мировой войны. Только в 1901 и в 1908 было два небольших экономических спада, но в общем и в целом кайзеровский период был временем экономического расцвета и всеобщего процветания, который охватывал также и рабочий класс. В чем была причина этого — об этом повсеместно гадают еще и сегодня, что вообще же совсем не удивительно, ведь долгосрочные экономические прогнозы и в наши дни еще не могут делать.
Однако всё же существует убедительная теория, которая подтверждается как раз в этом случае. Это теория фон Шумпетера и Кондратьева — что подъём экономики связан с великими инновациями. Экономика начинает стагнировать и при определенных обстоятельствах даже наступает спад производства, когда нет наготове технических или научных инноваций. Это и происходило во всё время правления Бисмарка. Перед этим была индустриальная революция, время паровых машин и железных дорог, эпоха стали и железа. Классические мануфактуры в середине 19 века превратились в механизированные фабрики — и затем в семидесятые и в восьмидесятые годы длительное время ничего нового собственно не возникало. Имевшееся естественно шло дальше: строились новые железные дороги, в существующую промышленность привлекались новые рабочие, промышленность существенно расширялась; но в целом экономическая эпоха была временем отсутствующего привода. Такая ситуация господствовала с 1873 до 1895 года. Затем в девяностые годы одновременно пришли несколько великих инноваций, прежде всего всеобщая электрификация, затем начало моторизации, начало радиосвязи. И нововведения вдохнули новую жизнь и в старое.
Этот экономический процесс прежде всего произвел социальное воздействие, а затем, как следующий шаг, также и политическое. Социальное постольку, поскольку классовая борьба постепенно потеряла остроту. Хотя в то время ещё не было сделано великое открытие более поздних времен — то, что рабочие представляют собой не только фактор стоимости производства, но что также они являются потребительской массой, и что потому в интересах промышленности — после некоторых показных сражений с профсоюзами — устанавливать всё более высокие зарплаты. Однако хорошо было то, что рабочей силы всё более не хватало, что профсоюзы начали играть определенную роль, и что работодатели постепенно отходили или вовсе отказывались от прежнего «железного закона зарплаты» — начислять столь низкие заработки, как только это возможно. Это означало наступление определенного социального мира, и этот социальный мир воздействовал также на политическую сферу, а именно в основном на развитие немецкой социал-демократии.
