Происхождение этого документа таково. 24 октября 1849 г. было закончено предварительное следствие по той части обвинений против Бакунина, которая касалась саксонских дел (последний допрос по австрийским делам был сделан Бакунину Гаммером лишь в конце февраля 1850 г.). Защитнику его предложено было подготовить защитительную записку, на что ему было дано три недели. По закону подсудимые имели право представить суду и свою собственную защиту: Гейбнер и Бакунин решили использовать это право в интересах политического освещения процесса. Но писал Бакунин свою записку (правда отчасти вследствие отсутствия нужных материалов, в частности газет) слишком долго, так что адвокат Бакунина, Франц Отто I, надеявшийся использовать материалы бакунинской самозащиты для своей записки, стал торопить его. Однако из этого ничего не вышло. 12 ноября 1849 г. он сообщил Отто, что если ему не предоставят нужных ему материалов, особенно газет, он принужден будет отказаться от самозащиты. Как мы знаем, часть газет ему удалось доставить в камеру, но от этого дело мало подвинулось вперед. Отто должен был представить свою защитительную записку 13 ноября (а Бакунин к тому времени за свою еще и не принимался!), но он не успел ее составить, просил двухнедельной отсрочки и лишь 26 ноября представил суду свою записку, не упустив при этом случая протестовать против действий правительственных органов. В своей записке Отто доказывал моральное право Бакунина на революцию (на такой же по существу позиции стоял и Гейбнер, успевший в отличие от Бакунина представить свою самозащиту).
Записка Гейбнера была тогда же опубликована под заглавием "Selbstverteidigung von Otto Неubner".Она была подписана 10 ноября 1849 года. Мы пользовались вторым изданием, Цвиккау 1850. О Бакунине говорится на стр. 98-99 этой записки.
Вся "Самозащита" построена на наивной попытке доказать формально-юридическими соображениями, цитатами из древних и новых юридических авторитетов и т. п. право народа осуществлять общую волю против частных воль и этим подтвердить законность образования Временного Правительства и правомерность майского восстания. Король мол сам уехал из столицы, власть оставалась вакантною, Временное же Правительство не ставило себе других целей кроме защиты законно принятой высшим в Германии учреждением- Франкфуртским парламентом-союзной конституции и т. п. Что же касается участия Бакунина и поляков, якобы доказывающего стремление инсургентов к низложению монарха и установлению республики, то Гейбнер заявляет, что с поляками он вообще не встречался, а Бакунин, с которым он впервые увиделся 4 мая 1849 г., ни разу в его присутствии не произносил такого слова, которое давало бы право заподозрить в нем такие стремления. Он занимался исключительно стратегическими вопросами и ни о чем другом не заботился. Участие Бакунина и подобных ему людей в движении его не удивляло; он объяснял его так: проведение в жизнь конституции сделало бы немецкий народ свободною и счастливою нациею, германское государство мощным и благотворно влияющим на соседей; этих мотивов было достаточно для того, чтобы всякая свободолюбивая национальность сочувствовала борьбе за проведение имперской конституции и приняла в ней участие без всяких иных побочных целей.
Тогда же была сделана попытка популяризовать эти взгляды Гейбнера и его личность среди широких масс, и с этой целью было выпущено народное издание, точнее переработка записки Гейбнера. См. Eduard Sparfeld-"О. L. Heubner und seine Selbstverteidigung... fur das deutsche Volk bearbeitet". Zwickau 1850. На стр. 21 этой брошюры приводятся соображения Гейбнера о роли "Бакунина, которого считали инициатором всех насильственных мероприятий".
14 января состоялся приговор первой инстанции, осудившей Бакунина и двух его сотоварищей на смерть. Так как они обжаловали этот приговор, то судебная процедура продолжалась. Однако и теперь Бакунин не мог довести до конца начатого дела. Как мы знаем из Комментария к No 540, Отто должен был представить свою вторую защитительную записку 21 февраля, причем ждал заметок Бакунина для использования их хоть в этой записке. Тем временем рукопись Бакунина (она напечатана у нас под No 542) разрослась до четырех печатных листов, автор отвлекся в сторону, и не видно было, когда он сумеет ее закончить. Ввиду настояний адвоката Бакунин, отложив на время в сторону расширенный проект записки наскоро составил более краткую ее редакцию, датированную 17 марта 1850. Адвокат по-видимому получил рукопись только 23 марта, судя по" указанию М. Неттлау ("На чужой стороне", No 7, стр. 233), что в копии, сделанной у Ф. Отто Матильдою Рейхель, стоит дата 23 марта 1850. У В. Полонского в предисловии ж переводу большой записки Бакунина, напечатанному в "Каторге и Ссылке" 1928, NoNo 6 и 7, сказано, что Отто получил эту краткую записку 22 марта, а 27 марта сообщил Бакунину, что свою защитительную записку он уже вручил суду недели три тому назад. Таким образом и эта сокращенная редакция защиты Бакунина запоздала и в свое время использована не была. Эту краткую редакцию мы и печатаем здесь.
Специально останавливаться на ее содержании и характере мы не будем, так как находим более правильным представить соответствующие разъяснения и фактические указания в комментарии к более полной редакции записки и особенно к "Исповеди" Бакунина, написанной в Петропавловской крепости (см. No 547).
1 Это место заслуживает быть отмеченным потому, что здесь, как и в других указанных вами местах (см. том 111, стр. 486-489, 504 сл.), Бакунин по свежей памяти приписывает возникновение позорящих его слухов русскому правительству с одной стороны (как здесь), польским демократам- с другой (как в ряде других мест). Впоследствии по соображениям партийной борьбы в I Интернационале он стал приписывать инициативную роль в этом деле немецким коммунистам, а за ним эту версию начали повторять все анархисты и находившиеся под их влиянием буржуазные и социал-демократические историки.
Говоря о знатных поляках, Бакунин имеет в виду графа Ледуховского, роль которого в распространении позорящей его сплетни он отмечает в "Исповеди".
2 То же самое и почти буквально теми же словами Бакунин повторяет в (Исповеди" перед Николаем I (см. ниже No 547). Значит не приходится подозревать Бакунина в неискренности и в желании подделаться под казенный патриотизм, когда читаешь аналогичные его заявления в "Исповеди", и нельзя думать, чтобы выражением своих "русских" чувств Бакунин стремился умилостивить царя.
3 Оба эти обвинения действительно были лживыми и ни на чем не основанными. Против чих Бакунин энергично протестует и в "Исповеди".
Попали эти обвинения в саксонский обвинительный акт из сообщения берлинской полиции от 26 июня 1849 года, ныне преданного гласности. Это лживое сообщение основано вероятно не только на доносах собственных прусских шпиков, но и на сознательно извращенных сведениях, доставлявшихся прусской полиции российским дипломатическим представителем Мейендорфом. Приводим соответствующее извлечение из этого берлинского полицейского доноса (употребляемые в нем слова "другими путями" по-видимому намекают на российско-дипломатический источник этой клеветы).
"Другими путями было еще выяснено следующее. После вспышки февральской революции в Париже Бакунин из Бельгии отправился туда, примкнул к Ледрю-Ролену и стал эмиссаром последнего:
"1. в целях возбуждения стран славянского наречия и республиканизирования их;
"2. в целях возбуждения войны между Пруссиею и Россиею.
"Кроме того он получил от польского революционного комитета в Париже специальные поручения:
"1. для Великого Герцогства Познанского.
"2. для убиения императора российского.
"Прибыв в Берлин под фальшивым именем, Бакунин старался обставлять свои действия тайной, общался только с Цыбульским и Зигмундом (Цыбульский, Адальберт; Зигмунд, Густав; брат Эммы Зигмунд-Гервег. У Керстека здесь сказано "Siegesmund"; не знаем, ошибка ли это его или полицейского протокола.) равно как с неким графом Замойским (Владислав Замойский, эмигрант.), и занят был подготовкою позднейших событий в Великом Герцогстве Познанском, в Венгрии и особенно революционного движения на севере Европы. Так как эта деятельность его была тайною, то невозможно точно установить ее подробности. Однако вряд ли Бакунину удастся оспаривать эту деятельность.
"Во время своего второго пребывания в Берлине в 1848 году Бакунин поддерживал ближайшие отношения с Дестером, Рейхенбахом, Шраммом, Иоганном Якоби, Вальдеком и привлекался к участию в самых секретных совещаниях крайней левой, часто встречался с известным Липским, оказывал содействие организации Центрального демократического комитета и вообще был душою революционных стремлений, проявлявшихся тогда в Берлине".
(Находится в Akta wider den Literat Michael Bakunin, том la, стр. 65; напечатано в немецком переводе "Исповеди" Бакунина под ред. Курта Керстена, Берлин 1926, стр. 97-98).
